У меня есть два театральных впечатления именно о любви. Довольно давних. Пожалуй, мало кто это уже помнит. Немного осталось людей моего поколения, а тех, кто много, часто, любовно ходили в юности в театр, еще меньше. Но такое же впечатление, как у меня, было у человека, который театр и знал и очень любил. Это друг моей юности, ныне уже покойный Яков Нисонович Рохлин. Мы с ним совершенно случайно это выяснили. Стали говорить о театральных впечатлениях молодости, и он сказал, что у него есть одно воспоминание, которое он никогда не мог изжить, забыть. И вдруг назвал ту самую любовную сцену, которую я храню в памяти. Это был спектакль «Перед заходом солнца» Нового театра, который тогда еще не стал театром им. Ленсовета. Играли Борис Сушкевич и Ксения Куракина. Потом уже, когда я сама была совсем не молода, а Ксения Владимировна уже просто была стара, мне сказали, что тогда у актеров была настоящая любовь и поэтому это было так сыграно. Не знаю. Мне всегда казалось, что когда переносятся на сцену подлинные чувства, они кажутся, наоборот, неестественными. В любом случае, я этого не знала, зритель этого знать не мог. У меня и сейчас стоит перед глазами это объятие. Это была сцена расставания, когда герои прощались друг с другом насовсем. Он стоял в дверях, а она поодаль. И он уходил. Потом он оборачивался, они кидались друг к другу, и вот в дверях — объятие, без слов. Я ходила на этот спектакль не раз и всегда видела в этот момент мокрые лица вокруг меня — то есть не я одна заливалась слезами… Так была сыграна любовь — без единого слова, почти без жестов. Объятие, его лицо над ее плечом и вся ее фигура, ушедшая куда-то в него, как будто растворенная в нем… Сколько лет прошло — ведь это было за несколько лет до войны — а я эту сцену любви, конца, расставания и невозможности расстаться до сих пор помню так ярко-ярко. И когда я услышала от Яши Рохлина, что он тоже помнит именно эту сцену, у меня просто захватило дух. Мы в те годы много ходили вместе в театр, но это мы видели поврозь. Оказывается, он тоже ходил неоднократно на этот спектакль и ждал именно этого момента. Удивительное впечатление.

Б. Сушкевич (Клаузен). К. Куракина (Инкен).
«Перед заходом солнца».
Новый театр. Фото из архива редакции

Был еще один спектакль, который я смотрела много раз. Это «Дни Турбиных» во МХАТе. У моей мамы были давние, с юности, приятельские отношения с Аллой Константиновной Тарасовой. Поэтому, когда мы приезжали в Москву, они виделись, и мы ходили во МХАТ. «Дни Турбиных» мы смотрели обязательно в каждый приезд, несмотря на то, что в этот день можно было пойти, например, в Большой театр. Спектакль был замечательный, может быть, это вообще мой самый любимый спектакль. У моей мамы было особое отношение к Булгакову. Юность она провела в Киеве, ее брат учился в той же гимназии, что и Булгаков. Киев для нее был Город (с большой буквы), хотя родилась она в Петербурге. Киев был особенным, единственным городом. Поэтому «Белая гвардия» была выучена наизусть и «Дни Турбиных», конечно. А я просто была потрясена спектаклем. Мы ходили и в Москве, и когда они приезжали на гастроли. Я видела всех Елен, кроме первой — Соколовой (ее я видеть не могла). А Тарасову, Андровскую и Еланскую я видела, и даже не по одному разу. Больше всего мне нравилась Андровская. Она была естественна просто как воздух. В «Днях Турбиных» есть момент, когда Тальберг уже смотался, как крыса с тонущего корабля, когда ясно, что все гибнет, когда даже Мышлаевский в полной растерянности… И, помните, когда все они пьют, Шервинский объясняется Елене в любви. Он хочет ее поцеловать, она сначала его отталкивает, а потом вдруг у нее такая фраза: «А, черт побери все!» И после этого — поцелуй. Вот это «черт побери все» Андровской, ее интонация, ее запрокинутая голова — во всем этом было и отчаянье, и радость, что жизнь не кончена, и тяга к Шервинскому. Он ей нравился, и тут это вдруг прорывалось. И когда они оказывались в объятиях друг друга, всегда в зале был всплеск радости — значит существует ЭТО, жизнь еще не кончена. Такую любовную сцену забыть просто невозможно. Как Андровская это делала? Что это за интонация была?! Она играла вдруг проснувшееся чувство, которое Елена считала давно убитым, похороненным, оскорбленным. Отъезд Тальберга, «крысья побежка» — все это ей было так противно. А тут в ней воскресала женственность. Когда я потом смотрела «Соло для часов с боем» с Андровской, я понимала, что непобедимая женственность — это ее существо. Волшебство театра, волшебство любви.

Еще в школе у нас сложилась «компашка», «бражка», и был любимый театр — ТЮЗ на Моховой. Здесь были потрясающие спектакли, о которых сейчас просто забыли. «Том Сойер», «Разбойники», «Дон Кихот»… А потом, когда мы были уже в старших классах, появился зоновский Новый ТЮЗ. И вот туда мы ходили на все спектакли, и многие из них были сильными театральными впечатлениями. Когда я пришла работать в институт, Борис Вульфович Зон был страшно рад, что я вспомнила спектакль, который многие уже забыли, — «Первая вахта». Там играл актер Коваль, он нам безумно нравился, но ведь нам было 15-16 лет. Я спросила Зона, не могли ли мы по молодости ошибаться. Зон сказал, что мы не ошибались. Коваль действительно был очень талантлив, но впоследствии оказался вне театра. Так вот, «Первую вахту» мы любили из-за Коваля. Шел там «Борис Годунов», интересный спектакль, но там любви не было. Самозванца играл хороший артист Борис Чирков, он, наверное, очень старался, но сыграть любовь у него не получалось. А вот в «Снегурочке» любовь была. Юный, очень красивый Павел Кадочников замечательно играл Леля. Он был прелестный Лель. Было понятно, почему Снегурочка в него влюблена — его нельзя было не любить. Мизгирь почему-то мне не запомнился, а вот Купава, которую бросил Мизгирь… Из этой актрисы, к сожалению, потом ничего не получилось. Но в том спектакле она так любила Мизгиря!.. У нее был великой красоты голос, низкий, с красивыми модуляциями. И когда она прибегала к царю Берендею жаловаться на Мизгиря, рассказывала, как он ее оттолкнул, оскорбил, — это было поразительно. Жаль, что судьба актрисы не сложилась. Эта ее роль запомнилась не только мне.

Многое зависит от драматургии. Например, «Варшавская мелодия» — это пьеса о любви (конечно, и о нашем времени, в котором эта любовь гибнет), и Алиса Фрейндлих, несомненно, прекрасно играла именно любовь. Нужно назвать Володина, он весь о любви. «С любимыми не расставайтесь» — нельзя забыть слова, которые произносила Л. Малеванная: «Я скучаю по тебе, Митя!» Ее голос, не такой уж звонкий и красивый, но как она это произносила… И, конечно, «Пять вечеров». Одно из незабываемых впечатлений — спектакль БДТ, Копелян и Шарко. Володин замечательно написал о любви своих героев, совсем не дав им любовных монологов и диалогов. И вот я всегда сомневаюсь, смогут ли артисты сыграть то, про что Володин написал, — любовь без любовных слов. И герой не истратил эту любовь в своих странствиях, и героиня не совсем иссохла душой на своей работе. Прошло столько лет, а «любовь все жива в моем сердце больном» (как поется в одном романсе). Ведь надо, чтобы зритель поверил в возможность этой любви. Это трудно.

В «Пяти вечерах» это было так необыкновенно, что я «ревниво» отношусь к тому, что эту пьесу опять ставят.

Февраль 2001 г.