Георгий Тараторкин
Идеально, когда женская природа полноценна и существует в партнерстве с тобой ртутно. Когда моменты полноты и гармонии рассыпаются на мелкие составные, а потом вновь собираются воедино, но уже с другой доминантой.
Ольга Самошина
Я бы солгала, если бы сказала, что в моих сценических любовных романах я не получала от партнеров любви. Они все замечательно и по-разному играли «про это» — Митя Бульба, Миша Разумовский, Саша Баргман. Я клянусь, что ОНА была и в нашем неосуществившемся спектакле, который мы начинали репетировать с Костей Воробьевым, — «Пяти вечерах»…
Александр Баргман
Я считаю себя везунчиком, потому что половина из моих партнерш, с которыми мне посчастливилось работать за десять лет в театре, для меня идеальные. Я играю (или играл) с Ниной Ургант, с Ольгой Антоновой, с Татьяной Ткач, с Ольгой Самошиной, с Татьяной Григорьевой. Это фантастические актрисы — каждая по-своему, актрисы, поцелованные Богом. Эти женщины абсолютно исповедальны на сцене, они не прикрываются никакой ерундой, они честны (ведь всегда видно, когда актер честен, а когда нет, когда он лицедействует, а когда занимается чем-то другим на сцене). С ними не играешь в кошки-мышки или в поддавки. При этом их жизнь, наверняка, не слишком легкая, они многое пережили. И каждая из них — очень глубокая женщина. У каждой можно многому научиться. Когда общаешься по поводу роли, по поводу сцены — возникает птичий язык, какие-то нам обоим понятные темы. Иногда бывает достаточно произнести слово, от которого эта женщина может обреветься или что-то еще…
Женщина-партнерша должна быть женственной (это уже не актерские мои «пожелания», а мужские, что, естественно, сочетается). Для меня очень важно то, что эти актрисы — женщины в высшем смысле этого слова. При всей шелухе этой жуткой жизни и той среды, в которой они каждый день живут и выживают, они остаются женщинами. По-своему беззащитными, с женским хорошим глазом, с лукавством, с потрясающим чувством юмора и самоиронией.
Есть еще Ира Полянская. Я с ней тоже очень люблю играть, но она — такой маленький кусающийся зверек, и мы с ней не кайфуем оттого, что вот мы вместе на сцене и у нас все так здорово — «петелька-крючочек», а как будто все время грыземся. Наш спектакль «Черствые именины» построен как постоянная «борьба» за первенство, как будто кто-то из нас больше знает про театр или про актерские штампы. Но с Иркой всегда так — и в капустниках, которых мы много сделали, и сейчас в спектакле.
Я говорил о своих любимых партнершах. Я вообще люблю женщин, а актрис-женщин я просто обожаю. В учебнике анатомии есть изображение человека без кожи — так вот это еще более оголенные, незащищенные создания. Голые нервы, мышцы, мозги, печенка, сердце — все это видно, видно, как кровь по ним течет… Они настолько распахнуты этому миру и беззащитны! И при этом они умудряются быть женщинами, и свою боль женскую — в этой стране, в это время — отдают в зал. Они отдают мне как партнеру свое женское — нечто такое, чего нет у меня и в чем есть моя мужская и актерская заинтересованность и потребность. С каждой из них мы, так или иначе, играем про любовь. Возрастная разница не имеет значения. С ними есть возможность нырнуть в ту глубину, которая, быть может, не предусмотрена даже режиссером. Иногда это возникает. Иногда Нина Ургант так посмотрит, что просто холодеешь. Я вдруг понимаю: что-то сработало, возникло какое-то виденье, что-то жизненное наложилось на сцену, которая играется. Я цепенею. Я действительно вижу пред собой Елизавету Английскую, становится страшно…
Мария Лаврова
Как актрисе мне только про любовь и хочется играть. Чтобы вот про любовь — про любовь! С одной стороны, кажется — что тут играть? Влюбись в своего партнера и живи с ним на сцене этой любовью. А не все так просто, выходишь — и выясняется, что и это нужно, и это, и это…
Андрей Толубеев
Это субъективно. Мне может казаться одно, зритель воспринимает совершенно другое. 25 лет основной моей партнершей в этом качестве была Елена Попова. Я не знаю, перелетало ли это через рампу, но мне с ней было комфортно играть. Другое дело, что в моем понимании должна быть какая-то, хотя бы платоническая, интуитивная, чувственная связь между актером и актрисой. Это вопрос деликатный, но это необходимо: без живой искры в глазах, без того, чтобы не было противно дотронуться друг до друга, чтобы не было противно, когда тебя целуют, чтобы не напрягаться и чтобы вообще можно было произнести в глаза эти слова: «Я тебя люблю», — что-то должно существовать. Я не раз натыкался на сцене на то, что не могу перешагнуть, быть искренним и не могу, в свою очередь, потребовать этого от партнерши, потому что я для ее никто и ощущаю это. В такой ситуации никакая режиссура не поможет.
Анна Алексахина
Партнеры? Вообще-то, я уверена: все, что артист играет, — это о любви. Заниматься театром, выходить на сцену — транслировать любовь, вне зависимости от сюжета. Это — главная тема творчества. Его смысл. Мы с Сережей Мигицко недавно играли «Любовника» Пинтера, и в финале, на поклонах, я его поцеловала. Он очень удивился: «А что это ты меня поцеловала?» Необъяснимо…
Иван Латышев
Любовь… Она же такая разная, и этим словом мы столько разных чувств называем. Но совсем не обязательно, чтобы у людей, которые любят друг друга по спектаклю, были какие-то реальные отношения, любовные. Безусловно, должно быть влечение, должен быть интерес. Это можно назвать словом симпатия. Мне должно быть приятно выходить с человеком на сцену, даже если он мне в жизни не приятен.
Я очень люблю работать со своими однокурсниками — это такой кладезь. Наш мастер, Аркадий Иосифович Кацман, учил: «Никогда не играй себя, всегда играй партнера». Для меня лучшая партнерша — Марина Солопченко. Это человек, которому я доверяю в любой ситуации. Вместе прожито столько, мы слышим друг друга, мы реагируем совершенно определенно на определенные вещи. Как мы ни играй, это никуда не денется. С Мариной мне очень комфортно, когда мы вместе на сцене — я растворяюсь. Это замечательно.
Очень приятно было работать с Женей Игумновой. Мы столько вдвоем записали на радио! И то, что мы сделали в Мисиме… Если можно говорить о себе, что прикоснулся к высокому, то это так. Работа на радио — нечто магическое. Ты стоишь у микрофона, и есть только голос, зрителя как такового нет. В БДТ, в «Ромео и Джульетте» нас «допустили» друг к другу и позволили быть вместе. Было очень интересно. Женя — актриса удивительная, у нее уникальный способ существования, мне непонятный.
Татьяна Кузнецова
Мой любимый партнер — Валерий Дегтярь. Пятнадцать лет мы с ним в разных спектаклях играли любовь, и мне кажется, мы даже думали одинаково, на одном языке.
Валерий Дегтярь
Ой, это невозможно объяснить словами. Я никогда не считал себя героем-любовником, поэтому в подобного рода историях почти не участвовал. Но думаю, прежде всего, она, партнерша, должна желать избавиться от собственного представления о себе и подняться в те пространства, в те измерения, которые, как ей кажется, нужны ее партнеру — возлюбленному. Нужно на время забыть о себе и очень точно и просто посмотреть на человека, который с нею работает. Это как в любви вообще. И если «возлюбленный» в этот момент забудет о себе и посмотрит на нее, — у них родится нечто третье, о чем они даже не догадываются, — я имею в виду не жизнь, а представление том прекрасном, которое движет всем.
Юлия Рутберг
Очень важно, чтобы ты доверял партнеру, чтобы была биография взаимоотношений (партнер должен быть «свой», ты должен ему доверять), и обязательно должно присутствовать чувство юмора. Потому что, играя такие вещи, ты в них должен играть, должен оставаться момент зазора. В глазах должен бегать зайчик, и ты должен понимать, что находишься не за закрытой дверью, а на публике. Никогда не забуду одну потрясающую рассказанную мне историю, как в один театр приехала труппа комедиантов, показавшая «Слепых» Метерлинка. И потрясающая актриса, игравшая слепую, довела зал до экстаза. А когда ее вывели на поклоны, оказалось, что она действительно слепа, и зрители забросали этих комедиантов гнилыми помидорами за то, что эти комедианты их обманули — показали им болезнь, а не великий обман. Потому что зритель приходит за великим обманом, и в любовных сценах тоже.
Сергей Мигицко
Каждая моя партнерша, как и вообще каждая женщина, — индивидуальность. И любит она индивидуально. Каждая любит на сцене по-своему, никто не марширует с флажками на один манер. Я на партнерш не могу жаловаться. Это чудесно умеют играть и Луппиан, и Алексахина… Вообще, мне кажется, что женщине в силу ее особой чувственной природы легче играть про любовь. Это играть адски трудно. Одно дело: я люблю в жизни и не пускаю туда никого. А когда я впускаю в это дело зал в шестьсот человек — это невероятно тяжело.
Анатолий Равикович
На моем счету мало спектаклей, в которых мне приходилось бы играть любовь. Любимые партнерши — Алиса Фрейндлих и Ирина Мазуркевич.
Ирина Мазуркевич
Я, когда репетирую в спектакле про любовь, всегда влюбляюсь в партнеров очень сильно, почти что по-настоящему. Я им всем бесконечно благодарна!
Анатолий Петров
Это тебе (тебе!) нужно сделать все, чтобы относиться к ней как к любимому человеку. Если это любовь — это чувство взаимное, а если начинать видеть качества партнерши, актрисы — это уже претензии. Чтобы думать о ней как об идеальной партнерше, нужно думать, что ты сам сделал для нее. В каждом человеке можно найти что-то выдающееся, все дети Моцарты, а откуда берутся Сальери? Ты должен найти в женщине то, в чем она Моцарт, она не должна сама искать в себе это. И вообще поменьше претензий к женщинам, они не должны быть обижены — и в результате могут возникнуть теплые отношения, хотя бы похожие на любовь. И если они станут теплыми, это и будут те самые нужные актерские отношения. Я не хочу верить в настоящую любовь на сцене, я хочу верить в любовь к коллегам, к артистам, в актерскую любовь.
Валентина Панина
Идеального партнера, наверное, нет и не может быть. Да и мечты об идеальном партнере у меня никогда не было. Идеальное — это что-то стерильное, лишенное недостатков. А партнер должен быть живой, пусть даже не легкий, пускай тяжелый. Дело в том, что с самым лучшим партнером без режиссера ничего не сделаешь. Все зависит от него. Ведь недаром говорится: «Артист, ищи своего режиссера! В лучшем случае — выйди за него замуж!»
Можно сказать, что моим «идеальным партнером» был режиссер Ольшвангер. У меня были моменты счастья с Бруно Артуровичем Фрейндлихом в «Элегии», но все было заложено и выстроено Ильей Сауловичем Ольшвангером. Бруно Артурович не был легким партнером, наоборот. Он своенравный, он придира, у него тяжелый характер, и с ним все время было трудно. Но сложности и трудности пошли как раз на пользу работе, спектаклю, партнерству.
Одно дело самой чувствовать на сцене, а другое — в зал это передавать. Иной раз чувствуешь много, а это не транслируется, если не выстроено. Я, помню, к Илье Сауловичу приставала, чтобы он мне «по школе» объяснил, какой у меня в одной сцене внутренний монолог. Он спрашивает: «Что ты в этот момент делаешь?» Я говорю: «Ну, Тургенев вышел, а я встала, хочу уйти. Потом думаю — нет, как же я уйду, неудобно. Подошла к стулу — не знаю сесть или не сесть. Надо перчатки надеть, потому что ведь все равно скоро надо будет уходить…» Ольшвангер говорит: «Так это твой внутренний монолог и есть!» А я-то думала, что внутренний монолог — это что я переживаю, что я чувствую… Наверное, в те моменты, когда со стороны казалось, что я играю хорошо, я в эти минуты думала про себя что очень конкретное: «Так, надо перчатки надеть вовремя!» Вовсе не надо насиловать свою душу — почувствуй сейчас то или это.
Ольшвангер был очень умным, мудрым человеком, при этом легким, таким душевным. Трагичная, нелепая смерть — ему не было пятидесяти пяти лет… В его сердце было столько любви! Один из «мастодонтов» нашего театра мне сказал, когда у меня были какие-то неприятности: «Эти стены многих съели!» И про эти же стены Илья Саулович, который умер ассистентом режиссера, говорил: «Я так люблю эти стены»… «Закатилось наше солнышко», — сказала на его похоронах Нина Ургант. Мое так точно закатилось…
Любовь — это самое главное в нашей жизни. Стремление к этому чувству, желание его испытать в полном размахе, вширь и вглубь — это мечта каждого человека. У меня сейчас, с годами, возникло ощущение, что я подсознательно и в профессию-то эту пошла потому, что здесь есть возможность любить без конца и без края. И всех своих партнеров я любила беззаветно, прощая все. Любила на полную катушку. Вот сколько мне отпущено природой любви — всю отдавала. Но кончался спектакль, и я наступала на горло собственной песне. Давно, еще когда я пошла в театральный институт, мой учитель мне сказал: «Валя, запомни, театр — это монастырь, там ни любовников, ни мужей быть не должно! Пришла, отработала, душу выплеснула на сцене — и сразу уходи». Я пыталась так и делать. Может, не всегда выходило, но я старалась этому принципу следовать. Мне казалось, что если бы жизненное чувство вторгалось на сцену, то мне было бы трудно быть искренней. Я всегда ощущала некую «паранджу», которая воспитанием была на меня надета… Конечно, если бы я не стала актрисой, я бы не стала гулящей, мое воспитание мне бы этого не позволило. Но, может, были бы какие-то даже психические заболевания от нереализации себя. Мое счастье, что я как актриса могла выплеснуть на сцене все, что у меня в душе. И когда возникало желание любить светло, радостно, жить полной жизнью, безумно счастливой, несмотря на разные перипетии (как в «Много шуму из ничего»), то это был тот «полет валькирий», когда летаешь и не чувствуешь земли под собой от счастья, от возможности чувствовать эту любовь, которая переполняет.
Николай Иванов
У сценических партнеров, играющих влюбленных, должно быть взаимное растворение. Каждый раз — импровизирование отношений, в каждом спектакле. Что-то чуть-чуть новое, свежее предлагаешь, и тебе идет ответ… Это не «импровизуха». Нечто должно рождаться на чувственно-эмоциональном уровне. Я думаю, что вступать со сценической «возлюбленной» в любовные отношения «по жизни» — это не продуктивно. Должна существовать дистанция. Наверное, необходима чистота сценических отношений.
Мне везло на партнерш. Зиновий Яковлевич Корогодский угадывал партнеров — у него чутье на актерскую «сочетаемость». Если ему случалось ошибиться и неудачно назначить актеров на роли, он мог заменить исполнителей даже на выпуске спектакля.
Хочу сказать о трех своих работах «про любовь». Во-первых, «Вей, ветерок!», где моей партнершей была Наталья Попова. Пьеса Я. Райниса вся про любовь. Там сложнейшая ситуация: во власти тьмы — два светлых человека. Шалопай (его играл я) встречается с удивительной девушкой и под ее влиянием полностью меняется. Она совершает настоящий человеческий подвиг во имя любви — «переламывает», перерождает человека. Наталья Попова была так необыкновенно тонка, нежна, умна и чувственна, что мне с ней «переламываться» и «переделываться» не представляло никакой сложности. Состоялось наше партнерское соединение. Там, на сцене, за рампой, происходило какое-то сказочное виртуальное существование.
Второй случай — это «Рудольфио» В. Распутина, моя партнерша — Антонина Введенская. Зиновию Яковлевичу очень хотелось, чтобы этот рассказ вошел в спектакль «На два голоса». Сначала ни Введенская, ни я не были участниками спектакля, и эту новеллу репетировали другие артисты. Что-то не шло… И однажды З. Я. вытащил нас на репетицию и дал нам текст: «Попробуйте!» И случилось так, что мы с Антониной сразу все поняли. Потом мы довольно долго играли спектакль, и я вспоминаю, как я ждал это счастливое мгновение в финале — «Рудольфио». Я был счастлив, я погружался, со мной что-то происходило всякий раз заново, всегда свежо, как впервые. Я думаю, во многом — благодаря моей партнерше.
И, конечно, «Ундина», тоже с Введенской. Что есть в этой актрисе такое особенное?.. Вот, например, Ольга Яковлева — тоже не красавица, не супер-модель. Так что здесь дело не в красоте, соответствующей каким-то стандартам. У Введенской — природная эмоциональность, чувственность, от Бога данная. И актерское дарование. Высший класс актерского мастерства — проявить зрительно, наглядно со сцены то, что в тебе заложено. И это идет не через голову, а вырывается подсознательно.
Наталья Панина
Все изначально идет от режиссера. У хорошего режиссера можно влюбиться и в некрасивого партнера, в которого ни за что бы не влюбилась в жизни. А на сцене можно испытывать к нему такие чувства, о которых даже и не подозревала! Мне, правда, везло, у меня не было ни одного партнера, который был бы мне неприятен. Мне никогда не приходилось себя перебарывать. Но были парадоксальные «любови». В «Трех сестрах» у Маши любовь и к тому, и к другому, просто разная. Кулыгин был не отвратительный, а милый, мне его было безумно жалко. Та самая русская любовь которая идет от жалости. Благодаря режиссеру и, конечно, партнерам, которые были рядом, я действительно проходила этапы этого чувства — «сначала я смеялась над ним, потом жалела, потом полюбила». В «Хозяйке гостиницы», хотя материал немножко сопротивлялся, Воробьев сумел сделать так, что я действительно влюбляюсь в Кавалера. Это было трудно, потому что главное для героини сначала — достижение своей цели, а потом оказывается, что игра игрой, а финал неожиданный — она влюбилась. Это очень интересно, когда не плоское решение, а один за одним открываются пласты… «Постскриптум» — тоже спектакль о любви, хотя очень много писали о том, что там главное художник со своим одиночеством. Но мне кажется, что женщина, выходя на сцену, всегда, в каждой роли, должна нести в себе любовь (я сейчас не о сексуальности говорю, это другое). Нежность, доброта, тепло, страсть — столько намешано в этом слове…
У меня прекрасные партнеры. С Игорем Волковым, например, у нас в жизни хорошие отношения, дружба, в присутствии которой очень легко играть это чувство — любовь. Существуют такие теплые дружеские взаимоотношения, которые помогают в сценическом партнерстве. Я люблю партнеров! И, конечно, к каждому я испытываю, скажем так, влюбленность, особенно в период репетиций, без этого невозможно существовать. Это чувство должно соединять режиссера, актера, актрису, и только тогда что-то рождается.
Сергей Власов
Она должна любить партнера как мужчину и человека, и глаза ее светиться должны. Всё.
Комментарии (0)