Любовь на сцене: технология или магия? Магия в театре есть результат владения технологией. Но…
Есть любовь и есть любовь. Нужно сразу разделить: любовь как влечение к объекту и любовь как философскую категорию. В первом случае мы ставим перед собой достижимую цель, в другом говорим об идеале. Сравним: Вася увидел Машу и полюбил ее с первого взгляда. И не знает, что с этим делать. Это — рок. Или так: Вася служил на подлодке и три года не видел женщины. Сошел на берег, увидел Машу и полюбил. И знает, что с этим делать. Здесь достаточно элементарных актерских навыков, таких как внимание, пристройка и т. д. Первый курс.
Зощенко, комментируя «Пора пришла, она влюбилась, так в землю падшее зерно etc…», говорит, что это, «так сказать, философия и механика любви…». Т. е. ее образ и механизм, коим она приводится в движение. Трагедия имеет дело с первым, драма — со вторым.
«Сон в летнюю ночь», «Ромео и Джульетта»… Там Любовь вытесняет из души все бывшее там прежде. Вдруг. Это катастрофа.
У Отелло любовь приходит на незанятое место. Это путь драмы. «Душа ждала…». Поэтому «Отелло» можно открывать психологическим театром. Здесь любовь не тавтологична. Она — следствие. Это влечение, пусть даже очень сильное.
И артисту по силам сыграть это в одиночку, ибо, испытывая к объекту влечение, мы включаем его в свою Я-концепцию. Если Любовь — забываю, исключаю собственное Я. Готов отказаться от имени, от корней etc. Любящий всегда одинок. Он — и остальные. И рассказать об этом может только ВЕСЬ строй спектакля. Т. о. только воля режиссера может поселить на сцене — Любовь. И сочиняться такой спектакль должен как стихотворение. Он существует в единственном числе и не может быть тиражирован.
Почему в искусстве невозможен разговор о любви? Любовь счастливой не бывает. Бывают счастливые семьи, союзы. Любовь, как всякий абсолют, не нуждается в прилагательных. Эпитет прилагается после того, как. Легкая смерть, мучительная смерть — это будет сказано потом, после того, как она свершилась. Так и про Любовь можно говорить лишь в прошедшем времени. В момент Любви анализ невозможен. Все потом. И драма имеет дело с Любовью бывшей, уходящей. И ей интересен как раз процесс умирания. Ведь Любовь приходит вдруг, а умирает медленно. Вот она случилась. А что теперь? Куда Вам путь и где пристанище? И начинается драма.
«Любовь» — возможен ли такой семестр на курсах актерского мастерства? Тренинг? Помню, на первом курсе я подыгрывал коллегам в этюде. Дело происходило в купе, и я для «жизненности» спал на верхней полке. При обсуждении этюда Учитель спросил: «Вова, а ты про что спал?» В спектакле «про любовь» про это должны играть все, иначе не получится. И этому нужно учить в каждом семестре. В каждом семестре пытаться говорить «о странностях любви». Будь то проза или пьеса. На протяжении всех четырех лет. Чтобы понимали, что про Любовь — только вместе. А в одиночку можно про влечение, теплоту какую-нибудь человеческую… Ангелу Лаодикийской церкви было ведь сказано: «…не холоден ты и не горяч. Ты тепл. А раз так, то изблюю тебя из сердца Моего». Смысл такой, во всяком случае.
А что касается тренинга, то это все упражнения на атмосферу. Только нужно их сразу привязывать к цели. Что это за атмосфера места, где поселилась Любовь? Или атмосфера дома, который Любовь — покинула? А то ведь у нас детям внушают, что Любовь сыграть нельзя. Даже, дескать, не пытайтесь. Зря. Пусть пытаются, может, чего и откроют. В себе.
Любовь и смерть. Диалектика сосуществования, как они соприкасаются? Любовь есть первый шаг в небытие. Здесь только театром не отделаться. Первая жертва, которую мы приносим Любви, — «Я». И если мы посмотрим на «Я» как на точку сборки, на единственное, что не дает ВРЕМЕНИ рассыпаться (миру развалиться), что связывает миг прошедший и будущий, то поймем, что человек, пораженный Любовью, вдруг заглядывает туда, откуда нет выхода. Орфей, выходящий из ада. Тренировка в смерть. И тут только два пути: отречься, спустить все на тормозах, придумать миллион помех, причин, почему любовь невозможна, это была ошибка и т. д. Либо продолжать идти туда, откуда нет возврата. Где мы методично сжигаем себя, испытывая неземное наслаждение. Только близкая смерть, то есть смерть, с неизбежностью которой ты смирился, открывает канал Любви, которой можно отдаться, не боясь последствий.
Я попробовал пройти этот путь с героями «Счастливых дней». И мы поняли на чувственном уровне (а я давно догадывался, еще в «Царстве»), что только Любовь, которая не имеет будущего, — истинна. Она же, видимо, бессмертна. Это когда человек умирает раньше, чем Она. На языке технологии (мы ведь про театр говорим) это будет так: если есть глагол — Любви уже нету. Любовь бескорыстна, поступок предполагает цель. Даже если эта цель — сохранить Любовь. Что это за любовь такая, которую можно сохранить, сделав то-то и то-то? Семью надо сохранять, в этом хоть смысл есть.
Можно ли обмануть? Добиться иллюзии любви на сцене «обманными» путями? А чем мы еще занимаемся на театре, как не созданием иллюзий? Другое дело КАК. Если актер пыжится, пытаясь изобразить любовь «сегодня, сейчас», он тем самым убивает ее в зародыше. Ибо, как только мы предпринимаем хоть малейшее усилие для воспроизведения любви, мы признаем, что ее уже нет. Можно чуть оптимистичней: еще нет. О Любви можно говорить лишь в ее отсутствие. «Она в отсутствие любви и смерти» — далеко не самая удачная пьеса Радзинского. Но название!
Наша проблема заключается еще и в том, что драма, будучи лит. жанром, повествует о событиях бывших, а мы воспроизводим их в режиме сегодня-сейчас. Как будто бы не знаем, чем все кончится. И ломаем пьесе хребет. Почему в «Царстве» Любовь на сцене все-таки случилась? Да потому, что все знали конец. Снова технология. Технология актерского существования. Все знают конец, но находится чудик (в данном случае Она), который не хочет с этим смириться. «…И сам себя несу я, как жертву палачу». И только когда поняла, что — все, вот она, смерть-то, тогда только и смогла сказать: «Я люблю тебя». Бескорыстно и навсегда. А тут и пьеса закончилась.
А для чего вообще драме нужна любовь?
Март 2001 г.
Комментарии (0)