«Аtem le Souffle».
Théâtre de la Ville (Париж).
Хореограф Жозеф Надж.

В парижском Théâtre de la Ville до 28 апреля Жозеф Надж показывает спектакль «Аtem le Souffle», созданный для авиньонского фестиваля 2012 года. Директор Национального центра танца Орлеана знаком российскому зрителю, в том числе и по Чеховскому фестивалю. Перформер, хореограф, режиссер, танцовщик. Художник по образованию, он сумел создать свой алогичный, трудно поддающийся описанию хореографический язык. Его стиль узнаваем, работы мрачны, символика загадочна, смысл непрозрачен. Его сценический сюрреализм сродни искусству Магритта: Надж с такой же невозмутимостью придает обычным предметам магический смысл.

Спектакль идет в Культурном центре 104 (это одно из помещений Théâtre de la Ville). Эта свободная площадка, расположенная в не самом благополучном районе города, вдали от театров и достопримечательностей, стала Меккой для вольных артистов, часто уличных: жонглеров, хип-хоперов и тех, что показывают свои работы в программе off Авиньона. Минуя огромный светлый ангар, отданный «на растерзание» толпам репетирующих актеров, попадаешь в небольшой зал на 60 человек, напоминающий подвал Театра. doc. Пустая черная коробка сцены, освещенная лишь тусклым светом старинной свечной люстры. Монотонная музыка, воспроизводящая звуки несмазанного машинного механизма, только подчеркивает ограниченность, «духоту» пространства. Эта «декорация» напомнила немецкий киноэкспрессионизм 20-х годов. Кинорежиссеры-экспрессионисты часто снимали даже пленэрные сцены в плохо освещенных павильонах, подчеркивая болезненность внутреннего мира героев. Да и сам Надж, появившийся на сцене в бессменном черном костюме, вызвал в памяти вампира Носферату из фильма Мурнау. А танцовщица Анн-Софи Ланселен — красивая, с бледным лицом — героиню ужасов, подругу вампира.

Atem в переводе с немецкого значит «вздох, дыхание, дуновение». Название неслучайно дано на немецком языке. Полотно Наджа создано под впечатлением от дюреровской резцовой гравюры на меди «Меланхолия» (1514). Одна из самых загадочных работ Дюрера, которая закрывает трилогию вслед за «Рыцарем, дьяволом и смертью» и «Святым Иеронимом», по сути является философским автопортретом самого художника и аллегорией творца вообще. Как известно, в античной и средневековой мысли меланхолический темперамент был связан не только с душевной болезнью и ленью, но и с творчеством. К меланхоликам относили художников, ученых, поэтов. Ключевая фигура композиции гравюры — крылатая женщина, погруженная в глубокую задумчивость. Ее окружают в беспорядке расположенные предметы — оставленные, брошенные ремесленные инструменты и гвозди, песочные часы, весы, магический кристалл…

Жозеф Надж и Анн-Софи Ланселен.
Фото — Christophe Raynaud de Lage / Festival d'Avignon.

Надж использует основные мотивы всех трех гравюр, переосмысливая их как современный художник. Крылатая женщина в спектакле — экспрессионистская муза. Она медленно раскачивается, словно в гамаке, на тоненьком канате: остановившийся взгляд больших грустных глаз, необыкновенно белая кожа — не женщина, призрак. А когда двигается, то напоминает больную полиомиелитом или подвергнутую обряду экзорцизма. В движениях Анн-Софи Ланселен есть что-то кукольное: танцовщица мастерски имитирует раскоординированное тело — она словно на шарнирах, словно между суставами у нее специальные скрепки. Таким же ломанным, неудобным движением она берет метлу и медленно, в такт виолончели, воспроизводящей скрип двери, метет пол, оставляя при каждом движении гвозди.

Что касается самого автора спектакля, он в прямом смысле этого слова работает — собирает гвозди, любезно предоставленные полиомиелитной ведьмой, долбит медную плашку, прибитую к заднику сцены. Он — творец, мастер, ремесленник и алхимик в одном лице. Надж экспериментирует с пространством и светом. Сцена освещена только свечами, что придает действию особую интимность. Он создает хореографию на четырех квадратных метрах, ограниченных перегородками, что сообщает вкрадчивую осторожность, минимализм движениям. Собственно танца очень мало, в окончательном варианте почти нет дуэтов (в авиньонском спектакле они были, и довольно техничные). Наджу и его партнерше удается обойтись без сексуального подтекста отношений, что почти невозможно, когда речь идет о па-де-де. В танцевальных дуэтах мужчине и женщине очень нелегко избежать гендерного аспекта, но здесь это удается. Они формируют, скорее, сущность, гермафродита, а не пару.

Жозеф Надж, словно руководствуясь манифестами Арто, заставляет поверить в логическую силу сновидения, «несущую в себе отпечаток ужаса и жестокости». Скрипы несмазанных дверей, нагнетание чего-то неведомого, почти кинематографический саспенс, как у Хичкока, таинственные исчезновения и появления героев (сцена напоминает волшебный черный ящик со множеством потайных секций: актеры словно вдавливаются в стены, вползают в незаметные зрителю щели как пауки) — все это рождает чувство тоски и духоты, так что невозможно высидеть эти 75 минут и хочется бежать на волю, к свету.

Анн-Софи Ланселен.
Фото — Christophe Raynaud de Lage / Festival d'Avignon.

По случайному совпадению сумрачный опус Наджа оказался созвучен выставке «Странный Ангел», проходящей в настоящий момент в парижском музее Орсэ. Выставка охватывает период XVIII–XX веков (от Гойи до Макса Эрнста) и посвящена черному романтизму в изобразительном искусстве. Здесь представлены фильмы Мурнау и Бунюэля; работы Мунка, исполненные ужаса повседневной жизни; навязчивые кошмары символиста Одилона Редона; изощренные, порочные ведьмы ар-нуво Франса фон Штука и садистские эротические фотографии 20-х — иконография этих произведений искусства перекликается с визуальным рядом спектакля.

По-видимому, для Наджа эта работа очень важная, этапная. Размышляя над гравюрой Дюрера, режиссер говорит о времени и о себе. Это и философствование на тему пресловутого апокалипсиса (вспоминается «Меланхолия» Ларса фон Триера), и классическое для каждого художника фаустовское разочарование в познании. Работа, повествующая о смысле творчества и его бессилии перед неизвестным, непознаваемым. И если для романтиков XVIII–XIX веков страшилки были символом либертинства, инакомыслия, революционного стремления к запретному, знаком сексуального раскрепощения (игра на контрастах — любовные связи прекрасных девушек и чудовищ), а для сюрреалистов XX века — попыткой почти научных экспедиций в бессознательное, то Надж остается верен в целом средневековому, «готическому» мировоззрению Дюрера.