О спектаклях вышневолоцкого фестиваля «Надежды России»

В Вышнем Волочке Год театра ощутим, как мало где: после нескольких лет перерыва смог пройти 10-й фестиваль театров малых городов России. Брэнд перехвачен другим фестивалем (да их и должно быть в огромной стране не один и не два). Потому возникло новое название как подзаголовок прежнего: «Надежды России». Громко звучит, но и в самом деле бедна была бы культура страны, включая столицы, без этих своих источников.

Программа октябрьского фестиваля (долгожданного, при ежевечерних аншлагах) оказалась не бедной, объемной, пусть и неровной. В осеннем Венециановском сквере, примыкающем к театру, на открытой эстраде прошло открытие фестиваля как общегородского праздника. Удалось избежать принудительного официоза, приветствия были естественными и молниеносными, молодые артисты танцевали и пели для горожан. Почти каждый театр привез еще и утренник, к выгоде для себя и принимающей стороны, и для вышневолоцких детей. Отметим златоустовское «Приглашение в театр» — спектакль из многолетнего цикла представлений, воспитывающих будущую публику; вышневолоцкую «Снежную королеву», щедро фантазийную и притом одухотворенную; «Приключения Буратино» тольяттинского Молодежного драмтеатра с чудесным заглавным героем…

«Буратино».
Фото Сергея Абрамова/volochek.life.

Рыбинский спектакль открывал программу, и он не поблек в памяти до конца фестиваля, настолько выразительным был актерский парад в «Красавце-мужчине». Тут режиссура (Геннадий Шапошников) беззаботно балансирует между водевилем и мелодрамой, не замечая некоторых содержательных обременений в пьесе и, наоборот, весьма интересно решая многие, казалось, избитые ходы и характеры. Например: беспримесно благородная Зоя (Алла Молодцова), в финале сумевшая, наконец, превозмочь наследственную зачарованность фантомом своего «красавца-мужчины», не задумываясь, помыкает влюбленным в нее жалким Федей Олешуниным (Павел Иванов). Эта ситуация, напоминающая одновременно измывательство и над Карандышевым, и над Робинзоном в другой пьесе того же автора, никак не рефлексируется в спектакле. С другой стороны, нельзя не увидеть свежие, современные черты в Сосипатре Семеновне (Мария Калинич), которая неожиданно оказывается человеком, именно уставшим от фальши своего окружения, способным противостоять ему. И отлично решена пара молодых людей, Пьера и Жоржа (Иван Сергеев и Сергей Батов) — единое целое в своей цинической, невероятной пластичности, вписывающей их в любую ситуацию и выводящей сухими из воды. Это двуединое, безличное существо, узнаваемое явление в любую эпоху.

Следующим был тургеневский «Нахлебник» Кимрского театра драмы и комедии. Дом готовится к приезду молодых хозяев: отлично поставленная интродукция на тему ужасов «социального расслоения», отлаженной системы отношений. Интродукция, как хорошая увертюра, подготавливает к действию: вот это и будет содержанием в «Нахлебнике». Внутренний мир Ивана Семеновича Кузовкина (Владимир Бутаков) не так уж сокровенно дорог и ему самому, не только его гонителям. Его пьяная отповедь не сотрясает сценический мир. Мир состоит из паханов и жертв: прочтение, которому не отказать в злободневности, только в нем не вся правда, коль скоро обращаться к Кузовкину. «Я брат твой!» — сказано было уже у Гоголя. И тут очень важно, что в спектакле все-таки есть эта нота. Товарищ Кузовкина, его сосед Иван Кузьмич Иванов (Виктор Сухарев), не «играет сочувствие» — он и есть это человеческое недоумение, достоинство, горечь. На другом полюсе — Флегонт Тропачев в исполнении самого режиссера, Евгения Сикачева. Здесь — центральная, прекрасно сыгранная роль, и дело не просто в том, что режиссер довлеет всему коллективу в спектакле. Тропачев ведь действительно с какого-то момента ведет интригу; именно он в раскладе этой постановки — «пахан», сами хозяева (Алексей Азовсков, Виктория Минаева) не очень-то ему противостоят…

«На всякого мудреца довольно простоты».
Фото Сергея Абрамова/volochek.life.

И снова Островский, на этот раз — «На всякого мудреца довольно простоты» Арзамасского театра драмы (режиссер Аман Кулиев). Спектакль размашистого театрального жеста, с форсированным, до надсады, звуком, — но был здесь и действительный комедийный кураж. Облегченный, тяготеющий к водевилю, спектакль представлял в этом смысле ловушку для центрального персонажа и его исполнителя. Или нет? Водевильный антураж делал Глумова (Михаил Польдяев) особенно одиноким игроком на этом, в сущности, пустынном поле. Интонационно роль Глумова разложена на разные «голоса», он артистично словно меняет кожу — и при том финальная его сцена подтверждает то, что зритель чувствует с самого начала: дневник — не случайная деталь, переломившая сюжет. Артист играет актера, игрока с большой долей саморефлексии, которой начисто лишены остальные, будь то женский или мужской персонал пьесы, «либералы» или «консерваторы».

Афиша вышневолоцкого фестиваля складывалась и далее почти исключительно из русской классики, за малыми исключениями. На Малой сцене, дважды в один вечер, был показан спектакль из Златоуста «На большой дороге» в постановке Бориса Горбачевского. Ранний чеховский «драматический этюд» (1884 год) — определенное открытие для театра. Его читали актеры со сцены, но ставился этот текст, поначалу запрещенный цензурой, лишь однажды, в 1914 году. Начало здесь может напомнить горьковских босяков, пьесу «На дне» — только написано это все раньше. Стартуя как натуральный очерк, текст взмывает потом в экзистенциальное измерение. Мелодраматический мотив очевиден (барин на последней грани отчаяния в придорожном кабаке случайно встречает жену, когда-то сбежавшую из-под венца). Но именно самоочевидность мелодраматического хода лукава. Режиссер вскрывает суть вещи, верно угадав ее доминанту. Он угадывает мистериальную точку сборки в этом этюде. Вряд ли Чехов писал просто о том, что алкоголику-барину, проникшись его историей, простые люди дали выпить.

«На большой дороге».
Фото Сергея Абрамова/volochek.life.

В спектакле мизансцены скупы, выразительны и выверены. Старик Савва на грани жизни и смерти, сидящий в углу (Александр Антонов) — мизансценическая доминанта. Около него две богомолки, у которых на все и всех есть готовые ответы и оценки. Тут и бродяга (Андрей Плакунов), и потерявший все барин (Максим Фаустов), и его беспутная жена (Виктория Фролова). Библейские ассоциации (Разбойник, Иов, Блудница), надо сказать, убедительны, но и никак не назойливы. Сила спектакля в его внутренней сосредоточенности. В полифонии с действием квантами звучат религиозные песнопения. Спектакль партитурен — при том, что игра глубоко эмоциональна. Кабак на большой дороге; хляби небесные разверзлись; человек на краю отчаяния — и людей переворачивает: внутрь себя и навстречу ближнему. Это драматический процесс, а не готовые прописи богомолок. Финал спектакля — не обычный «поклон», скорее мизансцена оратории. Таков внутренний масштаб этого камерного спектакля. Сто с лишним лет назад Чехов предугадал и предвосхитил столь многое в театре последующем, что сегодня сцена находит самые разные ключи к его наследию.

Яков Рубин, режиссер из Вологды, известен и петербургскому зрителю, в том числе своей работой в Череповце. Камерный театр привез его инсценировку «Старосветских помещиков». Это надо придумать: устроить качели с такой резкой амплитудой — из повести Гоголя, которая как будто ведь предполагает райский покой малороссийских Филемона и Бавкиды… Сначала перед нами двое актеров, Татьяна Макарова и Сергей Павлов, которые собираются играть, как бы не очень понимая, что за материал перед ними, но и нимало не смущаясь, отнюдь не спеша отряхнуть с себя суетную, отчетливо вульгарноватую современность. Они приступают к истории, не чураясь сегодняшних интонаций, даже накинув на себя одежду Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны. И вот исподволь суетная шелуха осыпается с них. «Жаворонок» Глинки, который «между небом и землей», звучит уже не как ожидаемый шлягер… Со смертью героини обнажается суть, чувство утрачиваемого рая. В финале спектакля невозможно не ощутить: на артистов лег свет гоголевских персонажей. И это чудо сродни катарсису.

Моноспектакль Ольги Белых «Айседора» (пьеса Зиновия Сагалова, режиссер Наталья Шибалова) заинтересовал тем, как актриса претворяла все треволнения и ужасы биографии великой артистки в перманентную, вопреки всему победительную гармонию. Она не изображала танцовщицу, а была на сцене знаком такой гармонии. Это и стало темой спектакля и его спасением. Вкрапления танца, скорее, были избыточными — в отличие от стихов Есенина, звучавших в отличном исполнении Степана Рожкина (напевном, ведь именно мелодия стиха в первую очередь была доступна героине).

«Наказание».
Фото Сергея Абрамова/volochek.life.

Хозяева (Вышневолоцкий областной драматический театр) представили три постановки, две из которых были вне конкурса: кроме упомянутой «Снежной королевы» было показано «Наказание» Александра Загораева по роману Достоевского. Его можно было бы назвать монодрамой. Не моноспектаклем, нет: полноценные партии, с собственными драматическими линиями, тут есть у Дуни (Мария Барабанова), Сони (Ирина Петрова) и, главное, у Свидригайлова (Марсель Подзигунов) и Порфирия Петровича (Вячеслав Синявский). Но все происходит в сознании Родиона.

Подзаголовок спектакля — «Экзистенциальная драма», и важно, что герой (Родиона Раскольникова играет Алексей Кокорин) здесь поначалу скорее даже не студент, а гимназист. Мы застаем Родю в сюртуке с алым подбоем, корчащимся в муках дьявольского послевкусия своего умышленного предприятия. Декорация Леонида Пантина становится персонажем, сокровенным партнером героя: это ткань, окружающая сценическую площадку наподобие шатра, на которой нарисован город с домишками, огоньками, — и все это приходит в движение, взывает к герою, становится фантомом его сознания. У Родиона сорваны связи с людьми — и в этом все дело. Юный «умышленник» попадает в собственный капкан, не выдерживает, переходит буквально на рычание, «звереет»: вот-те и «философ»… «Умышленник» Раскольников так же запутался, как «стихийник» Свидригайлов. В течение спектакля Родион взрослеет, приходит к осознанию, что дело не в том, «тварь ли он дрожащая», но в том, что он — в нынешнем своем состоянии — не может спастись. Здравый следователь и милосердная Соня только и смогли помочь ему понять это. Известно, что Достоевский предостерегал от попыток инсценировать весь роман, а предлагал выбрать одну линию. У Александра Загораева получилось выразительно и по существу. Спектакль будет показан на фестивале в Старой Руссе.

«История страсти».
Фото Сергея Абрамова/volochek.life.

После Тургенева, Островского, Достоевского, Чехова — Лев Толстой: тот же Вышневолоцкий театр показал инсценировку рассказа «Дьявол» в постановке главного режиссера Владимира Коломака. Сложносочиненный и хорошо выстроенный спектакль с запоминающимися актерскими работами, ставший одним из ярких событий фестиваля, назван «История страсти». Здесь использован прием, известный со времен акимовских «Пестрых рассказов» по Чехову: персонажи присваивают себе толстовский текст, порой говоря о себе в третьем лице. В отличной сценографии Юрия Муравьева мир сквозной и хрупкий, не защищен от чего бы то ни было — вопреки усилиям молодого барина Евгения Иртенева (Алексей Чимичаков) наладить жизнь. Жаль, однако, что неизживаемая страсть героя к крестьянке Степаниде (в сущности, совращенной им), которая неумолимо приводит его к безумию и краху (так у Толстого, с его аж двумя финалами рассказа), здесь перестает быть проблемой героя: активность передана самой Степаниде, которая предстает чем-то вроде гоголевской Панночки, злостно одолевающей несчастного барина. При этом песня «Вьюн над водой», звучащая не раз и со всеми куплетами, говорит о любви-судьбе (не «страсти»)…

Закрывался фестиваль «Гамлетом»: вслед за русской классикой явился Шекспир Молодежного драматического театра из Тольятти (режиссер Олег Туртанидзе) в переводе Андрея Чернова, известном и петербургской сцене. Право, тут постановочных и фактурных щедрот хватило бы на двух-трех «Гамлетов». Фантазийные живописные костюмы, графика сценографии, песочная анимация: режиссура дает бой современной лаконической эстетике. Гамлетов играют три актера: можно было бы сказать «в очередь», но сменяют они друг друга в течение одного спектакля. Тень отца Гамлета и Шута играет одна актриса. Все это концептуальная фантазия постановщика. Офелия наделена нешуточным вокалом, ей вторит Лаэрт. Сцены ночного дозора и сцены с могильщиками (в них участвуют молодые актеры театра и студенты) выразительны, запоминаются пластической культурой. Каждый из трех актов знаменуется великолепными стоп-кадрами мизансцен, словно взятых со старинных гобеленов. Богатая в декоративном плане, постановка не ограничивается этим свойством. Более того, актерски главные лица трагедии весьма и весьма драматически внятны! — но в целом остается впечатление сценического полотна как плотно затканного гобелена.

Таков был последний аккорд фестиваля, хорошо спланированного и проведенного, сопровождавшегося мастер-классами, обсуждениями спектаклей, неустанным дневником фестиваля. Но насколько сбыточна надежда на регулярность фестиваля в дальнейшем? Вышневолоцкая драма доказала, что она может быть местом притяжения для коллег из разных регионов страны, и горожане здесь точно заслуживают своего театрального праздника.