«Правда — хорошо, а счастье лучше». А. Н. Островский.
Театр Комедии им. Н. П. Акимова.
Режиссер Александр Кузин, художник Андрей Климов.

Вот ведь чем хорош Островский: в какую сторону его пьесу ни растяни — не порвется, с каким ключом к ней ни подойди — откроется и порадует зрителей. Может, неувядающей актуальностью проблем российской действительности, может — мощью человеческих характеров, может — непревзойденной красотой и выразительностью русской речи, может — мудрым взглядом на мир. Даже если и вовсе разгрузить ее (пьесу, то есть) от серьезных размышлений о природе человека и сделать исключительно ярко-театральную историю, возможную лишь в освещенной софитами коробочке сцены, все равно от Островского не убудет. И так он победит.

Комедия «Правда — хорошо, а счастье лучше» в постановке Александра Кузина похожа на сказку, в счастливом окончании которой, в общем-то, никто не сомневается. Всем ясно, как белый день, что выйдет, в конце концов, строптивая купеческая дочка Поликсена Барабошева за бедного и честного Платона Зыбкина, несмотря на все тиранство богатой бабушки. Интерес составляет лишь то, какие именно препятствия придется преодолеть, на какие хитрости пуститься — и не только молодым (от них ведь кроме любовных охов и ахов ничего не добьешься), а совсем даже и пожилым — ушлой няньке Филицате, которая в доме всем исподтишка заправляет, да Силе Ерофеичу Грознову, бывшему любовнику ныне уж очень строгой и чопорной бабушки, Марфы Тарасовны. Этот самый Грознов, отставной унтер-офицер, является как deux ex machina, чтобы вмиг устроить счастье молодых, да и свое заодно. (Потому что счастье — лучше.)

Д. Лятецкая (Поликсена), В. Карпова (Фелицата).
Фото — архив театра.

Такая вот сверхтеатральная история, в которой нужна не правда жизни, а счастье игры. Бывает и другой Островский, гораздо более жесткий, социально-критичный, безжалостно обнажающий человеческие слабости, страсти и пороки. И режиссер Александр Кузин, поставивший, например, «Бешеные деньги» (спектакль-долгожитель ТЮЗа им. А. А. Брянцева), знает об этом прекрасно. Но здесь, в Театре Комедии, он выбрал иной жанр — и утешающая, убаюкивающая зрителей прекрасная сказка оказалась к месту, а не ко времени. В том смысле, что история эта — вне времени, вечная. Актуальности не прибавила даже фраза фанфаронистого купца Барабошева: «По разговору мне бы давно надо в Думе гласным быть или головой; только у меня в уме суждения нет», — даром что была сказана в день выборов 18 сентября…

Решение требует доведения всех собственно театральных компонентов до возможного и невозможного формального совершенства. Раз чистое искусство, то и должно быть искусством par excellence. Расскажу же по порядку, как все тут устроено, попутно сообщая — что удалось к совершенству приблизить, а что не вполне.

Художник Андрей Климов трудился и над сценографией, и над костюмами, и последние вышли у него превосходно. Такого шика давно не приходилось лицезреть! Ткани роскошные — бархат, шелк, тафта и… уж даже не знаю слов таких. Силуэты, всевозможные детали, аксессуары, оборки и фестоны, вышивки и кружева воспроизводят модные туалеты 1860–1870-х годов. В каких умопомрачительных кринолинах фланируют по своему яблоневому саду зажиточные купчихи Барабошевы! Цветовая гамма самая благородная: например, у внучки одно из платьев — это разные оттенки изумрудного, а другое — белоснежное с золотым шитьем, а самое первое — каких-то нежнейших пастельных тонов. Про черную кружевную мантилью на бабушке и не говорю — немею. И вот ходят дамы по сцене туда-сюда, с гордостью носят свои безразмерные юбки… А я бы на месте постановщика не постеснялась и действительно превратила этот их променад в откровенное дефиле! (Было такое однажды, помнится, в спектакле «Как важно быть серьезным», но не в Театре Комедии, а в Мастерской Фоменко.) Чтобы не искать какого-то житейского оправдания тому, что Барабошевы то и дело в задумчивости прогуливаются по авансцене, возбуждая в зрительницах непомерную зависть к шикарным своим одеяниям, а прямо и недвусмысленно демонстрировать эту красоту и роскошь! Чем условнее ход, тем он тут уместнее.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Но я отвлеклась, а вернее увлеклась. Итак, костюмы восхитительные. Одежды женщин, что победнее (няньки Фелицаты и вдовы Палагеи Зыбкиной), по силуэту проще, без кринолинов, но построены тоже с отменным вкусом, украшают пожилых героинь изрядно, а актрисам в этих ролях дают возможность двигаться гораздо проворнее и живее (чем Ирина Цветкова — вдова, и особенно Вера Карпова — нянька не преминули воспользоваться). Мужское платье, по обыкновению, менее впечатляет, но горчичного цвета брюки в сочетании с голубым сюртуком как исчерпывающая характеристика плутоватого приказчика Никандра Мухоярова (Виталий Кузьмин) могут быть оценены на отлично.

При всем том пространство того же автора, Андрея Климова, как будто не для этой феерии истинно театральных, остроумных и красивых костюмов сочинено. То есть, сама по себе сценография — прекрасна. Выстроены мощные старинные стены из розоватого кирпича, романтичная руина — часть каменной беседки, полуарки и колонны, побелка с которых очень натурально там и сям уже облезает и сходит… Возведены высокие массивные деревянные ворота, заслоняющие купеческий сад от воров, готовых посягнуть и на хозяйские яблоки, и на хозяйскую дочь… Так и веет духом старого Замоскворечья. Только вот беда: этот намеренно блеклый фон не слишком хорош для сложных костюмов, что носят персонажи, он как бы скрадывает их выразительную пышность, во-первых, а во-вторых, такое реалистичное жизнеподобие обстановки совсем ни к чему в этой условной истории. Не подходит оно откровенной игровой стихии, которая здесь должна по праву царить. Должна — и порой действительно царит. Когда артистам хватает куража…

Кураж — главное слово, пароль и отзыв, «сезам, откройся» здешних мест. (Без него все задуманное рискует обратиться в вялое недо — недотеатр и недожизнь, недосчастье и недоправду.) Во втором действии, уже ближе к финалу, Фелицата — Вера Карпова приободрила совсем загрустившую томную красавицу Поликсену — Дарию Лятецкую ключевыми словами: «Я куражу не теряю!» И ведь верно — не теряет, ни за что. Вера Карпова, прослужившая на сцене Театра Комедии шесть десятков лет, куражу не теряет и подпитывает им всех — и партнеров, и публику.

Ю. Лазарев (Грознов), И.  Цветкова (Зыбкина), В.  Карпова (Фелицата).
Фото — архив театра.

Легкая, как былинка, худенькая озорная старушка Фелицата нисколько не страдает под пятой самодурки Барабошевой. Ее темперамент требует активности, деятельности — и вот она снует, хлопочет, готовит интригу, мечтает втихомолку, как посмеется над барыней, как победит ее силу — своей смекалкой. И радость предвкушения этой победы переполняет все ее маленькое игривое существо. А пока она может и виноватую покорность изобразить (плечи согнуть, голову хитрую склонить), и страх перед барским гневом разыграть (голосок такой дрожащий подпустить), но лишь для того, чтобы потом веселее торжествовать! Все видит, все знает, когда захочет — отвернется, отступит в тень, когда хочет — такую ухмылочку выдаст, так губки соберет, что без смеха смотреть невозможно. Да еще и оглушительно свистит «в два пальца», как маленькая разбойница!

Хорош в комедийном плане контрастный дуэт Карповой и Натальи Андреевой в роли Мавры Тарасовой: нянька юркая и подвижная, несмотря на возраст, а хозяйка — статная, надменная и степенная. Но ведь и в Барабошевой черт сидит, даром что сейчас она строга и чопорна, а в молодости давала волю бурным любовным чувствам… Вот этого долго не предполагаешь. Острого рисунка режиссер актрисе не предложил, никакого занятия в первом акте не предложил, так что приходится ей красиво скучать на сцене и лишь однообразно пилить всех окружающих. Только в тот момент, когда Барабошевой дается возможность всласть покуражиться над пойманным в саду Платоном и над влюбленной в него внучкой, актриса по-настоящему входит во вкус игры. А уж сцена, когда перед глазами Мавры Тарасовны внезапно возникает фигура былого любовника, считавшегося давным-давно умершим, и вовсе сыграна Андреевой блестяще. Уморительно смешны те спазматические горловые звуки, что издает до этого степенная и надменная, а теперь потрясенная до глубины своего естества женщина! И ясно, что все ее самодурство теперь будет укрощено — ведь новая игра (быть добрым гением) интереснее и увлекательнее.

Сына ее, бесшабашного транжиру и пьяницу купца Барабошева, Сергей Романюк играет как раз остро, в откровенно масочном стиле. Он сразу, без раскачки берет очень высокий темп, который так необходим в комедийной игре (никакой вялости — четкий упругий ритм). Высокий детина с бритой головой и лихо закрученными черными усами — абсолютный болван, неукротимый болтун и записной бонвиван. Бессмысленно, как заводная кукла, двигает руками и вращает пустыми выпуклыми глазами. Цветисто рассуждает, вставляя словечки вроде «конгрЭсс» и «прЭдмет», непрерывно пребывает в поисках выпивки, вдохновенно и неутомимо врет маменьке. С детской непосредственностью увлекается издевательствами над Платоном — вся потасовка Барабошева, Зыбкина и Мухоярова из-за найденного любовного письма напоминает беготню в школьном коридоре.

Б. Улитин (Меркулыч), Г. Блинов (Платон), Д. Лятецкая (Поликсена).
Фото — архив театра.

Я видела в роли Платона Геннадия Блинова (в другом составе — Евгений Такс), и этот молодой артист — украшение спектакля. Его герой, как Чацкий, мечет бисер перед обитателями Замоскворечья, пламенно убеждая их любить правду, а не деньги, и вести честную жизнь. Он наивен и чист душою, потому что невероятно юн: в своем сером костюмчике, с взвихренным надо лбом чубом он выглядит совсем школьником. Взволнованным, забавным, трогательным. Горячность и упрямство юношеские, незрелые, да и влюбленность — первая, полудетская. Хорошо придумана и сделана сцена свидания Платона с Поликсеной: долго они дуются и «выпендриваются» друг перед другом, пока, наконец, не решаются впервые поцеловаться. Открытие новых ощущений их буквально сражает — вот, оказывается, как это здорово! Г. Блинов и Д. Лятецкая с удовольствием и здоровым юмором отыгрывают охвативший их героев экстаз… Но вскоре Блинову выпадает сыграть и драматическую сцену истерики Платона, которого унижают и разлучают с любимой. Он кричит, отчаянно пляшет, выкидывая коленца… Тут можно впасть в надрывный пафос, но актер выдерживает стиль и не забывает, что он играет все-таки не достоевского капитана Снегирева, а Платона Зыбкина в комедии Островского.

Представители старой гвардии Театра Комедии — Борис Улитин в роли садовника Меркулыча и Юрий Лазарев в колоритной роли Силы Грознова —работают в спектакле на проверенных временем приемах и неувядающем обаянии. Садовник вечно в подпитии, ходит нетвердой походкой и ворует яблоки, больше о нем нечего сказать. А Сила Ерофеич, конечно, фрукт более экзотичный, чем яблоко (извините за садовый каламбур). Лазареву как будто хочется сыграть эксцентрично, может быть — даже жирно, ярко, но, похоже, режиссура не вполне это разрешает. Поэтому, желая обмануть зрителя и изобразить старого ветхого «ундера», Лазарев только осторожно намекает на гротеск: его герой учит вдову Зыбкину жить, дает советы с важным видом, сам то и дело засыпая и роняя голову на палку. Но все равно это получается смешно. И финальное воцарение Грознова над прежней пассией отыграно актером с удовольствием и с тем самым куражом, без которого эта история не катится, не искрит.

Потому что правда — это хорошо, а кураж — лучше.