«Ольга. Запретный дневник». По текстам О. Берггольц.
Независимый проект.
Режиссер Лариса Шуринова.
Советуют закупать буржуйки и дрова. Зима обещает быть холодной…
Нет, это не нам советуют, это украинцам: разбиты ТЭЦ, перебои с водой и электричеством, тотальные обстрелы мирной инфраструктуры… Ленинградцу невозможно слышать это — про буржуйки и аномально холодную зиму. Не-воз-мож-но. Наша генная память выдает спазматический припадок, сознание — паническую атаку. Если представить: зима обещает быть исключительно морозной… Как тогда, когда вела свой блокадный дневник Ольга Берггольц. Мы, живущие в Ленинграде, всегда легко это себе представляем, город не дает забыть. «Никто не забыт и ничто не забыто» — строка Берггольц, высеченная на Пискаревке. Но! Нет, господа, забыто…
Анна Геллер в спектакле «Ольга. Запретный дневник».
Фото — Марина Дмитревская.
На фоне новостей телеграм-каналов, в которых мы сидим каждые десять минут (вот и еще один «Су» упал на дом, видимо, с запчастями уже плохо…), в крошечной аудитории курса Г. Тростянецкого на Моховой, в родном РГИСИ, мы смотрим спектакль «Ольга. Запретный дневник». Этот спектакль по книге, собранной Наталией Соколовской и вышедшей в 2010 году, в четыре руки сделали режиссер Лариса Шуринова и Анна Геллер, актриса Молодежного театра.
Берггольц — это сразу блокада, и, ожидая спектакль в вестибюле института у белой лестницы, думаешь, как они все, студенты и преподаватели, жили в ту блокадную зиму в 1-й аудитории. Как помещались? Тоже грелись возле буржуйки… Потом нас ведут старым институтским двором. Аудитория на отшибе, очень маленькая, с белыми стенами. Фактически келья. Пространство в своем настоящем виде сработает в финале, в повторяющемся сне Ольги (из «Дневных звезд»), в котором она бесконечно идет по Угличу, городу детства, к собору. В келье-аудитории — садовая скамейка, табуретка, маленькая этажерка со спиртовкой. Все. В чемодане, с которым приходит Ольга, два платка: один «блокадный», вязаный из белой колючей шерсти (у меня есть точно такой, бабушкин), и другой — легкий крепдешиновый, повязав который, Берггольц будет кричать радостью во славу великой страны и Сталина в 1931-м. До 1938-го будет патриотически ликовать и лютовать. А потом: «…Да, но зачем все-таки подвергали меня все той же муке?! Зачем были те дикие, полубредовые желто-красные ночи (желтый свет лампочек, красные матрасы, стук в отопительных трубах, голуби)?.. Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в нее, гадили, потом сунули ее обратно и говорят: „Живи“».
Анна Геллер в спектакле «Ольга. Запретный дневник».
Фото — Марина Дмитревская.
Но начинают не с жизни — со смерти.
О похоронах Берггольц не было объявлено в газетах, музу и голос блокадного Ленинграда пришло хоронить очень немного людей. Не афишировали специально, да и зачем портить людям воскресный день… Об этом мы узнаем из записи Даниила Гранина. Фрагмент гранинского дневника (опять дневника) читает проскользнувшая в двери аудитории женщина в черном пальто, читает, строго и страшно вскрывая скрытые смыслы осторожного письма. Анна Геллер играет тут не исторический сюжет — она играет себя, от себя и про себя, — при этом ни буквой не отступая от записей Ольги Федоровны — великого народного поэта и народной же страстотерпицы. Присвоение, говорение от себя — главное в этом спектакле.
Гранин был тогда на похоронах… и убоялся сказать слова правды об Ольге: что Берггольц сидела как враг народа, что потеряла на допросах двух нерожденных детей (еще две дочери умерли в детстве). Он побоялся сказать правду об Ольге (так ее называет) перед лицом романовского обкома КПСС, который не звал поэта Берггольц на трибуны 9 мая, боясь, чтоб не сболтнула о войне и ее ужасах лишнего. Гранин в дневнике вполне понимает свое малодушие, и очень в этой осторожности, увы, узнаваем…
На собранье целый день сидела —
то голосовала, то лгала…
Как я от тоски не поседела?
Как я от стыда не померла?..
Впрочем, речь тут не о Гранине и его страхе, речь о тотальном молчании, тотальном страхе, тотальном вранье. То есть, врут все правители, но в российском варианте последнего столетия это приобрело гротесковый размах. Не сейчас. Горький ездил на Соловки не сейчас, он просто закладывал основы фейков. А тогда, в 1941-м, когда к Ленинграду подступали немцы, Ольга пишет в письме сестре Мусе: «сегодня Коля закопает мои дневники». И прибавляет: «пригодятся, чтобы потом написать всю правду». Она хочет свидетельствовать честно. Потому что «люди задолго до войны перестали верить…»… Анна Геллер смотрит в глаза близко сидящим зрителям.
Анна Геллер в спектакле «Ольга. Запретный дневник».
Фото — Марина Дмитревская.
В одном из эпизодов Берггольц едет в Москву. Ее, предельно истощенную, друзья отправили туда в марте 1942 года. Сивцев Вражек… Она потрясена: «Здесь не говорят правды о Ленинграде…» «…Ни у кого не было даже приближенного представления о том, что переживает город… Не знали, что мы голодаем, что люди умирают от голода…» «…Заговор молчания вокруг Ленинграда». «…Здесь я ничего не делаю и не хочу делать, — ложь удушающая все же!» «Смерть бушует в городе… Трупы лежат штабелями… В то же время Жданов присылает сюда телеграмму с требованием — прекратить посылку индивидуальных подарков организациям в Ленинград. Это, мол, „вызывает нехорошие политические последствия“». «По официальным данным умерло около двух миллионов…» «А для слова — правдивого слова о Ленинграде — еще, видимо, не пришло время… Придет ли оно вообще?..» Вот думаю: будь тогда телевизор — он показывал бы радостных ленинградцев в изумительно красивом зимнем городе. И не показывал бы свежие персики, из которых каждый день готовили мусс товарищу Жданову.
Время правды, Ольга Федоровна, пришло ненадолго, позволило издать запретные дневники, помаячило и ушло. Именно поэтому откопанные дневники физически режут тело сегодняшнего дня и нас в нем. На куски. Тексты — выстрел в десятку.
В недавней беседе о Берггольц c Катериной Гордеевой (признана Минюстом иностранным агентом) Наталия Соколовская говорила, что Берггольц «поэт-то поэт, но она в том числе была и еще кем-то…». Она была (это я уже от себя) человеком, способным вбирать и брать на себя всеобщее горе, страдание многих делать своим. К ней взывала о мести «братская могила на Охтинском, на правом берегу». Братская. Вот и Анна Геллер, такое ощущение, читает дневники и стихи Берггольц не потому, что актриса и играет роль. Здесь важнее человеческое, гражданское, неактерское: от текстов Берггольц, с одной стороны, задыхаешься, с другой — ее дневник сегодня дает возможность дышать, смыкая опыт времен, снимая удушье. Можно остаться честным человеком.
Хотя было все не так просто.
И соображая еле-еле,
я сказала в гневе, во хмелю:
«Как мне наши праведники надоели,
как я наших грешников люблю!»
Наталия Соколовская говорит, что до ареста Берггольц была «страшная красная сука», поддерживавшая большой террор, аресты друзей и бывшего мужа Бориса Корнилова, и что ее история, описанная в дневнике, — это путь перелома: после тюрьмы у нее открываются глаза на систему. Лариса Шуринова и Анна Геллер берут другой сюжет жизни, с одной стороны — спрямляя историю личности, с другой — строя целостную историю о тайном сопротивлении тоталитарному режиму. Они берут жизнь Ольги от конца жизни к началу, и Геллер играет историю о человеке и поэте, который раздавлен преступлениями государства, загнан арестом, войной, смертями, блокадой, преследованиями, страстно свидетельствуя о времени и о себе в тайном дневнике.
Анна Геллер в спектакле «Ольга. Запретный дневник».
Фото — Марина Дмитревская.
В 1938-м Берггольц посадили по доносу друзей (это обычная практика НКВД, правда, друзей ее пытали, так что она их простила…). В показаниях значилось, что она состояла в террористической группе и готовила убийство Жданова посредством выстрела из танка. Этот бред был принят к рассмотрению, как из столетия в столетие принимаются сфальсифицированные, сфабрикованные дела (то же покушение из танка, которое сорвалось, потому что не нашли подходящего танкиста). И сегодня в самый раз почитать/послушать Ольгу Федоровну Берггольц: «13 декабря 1938 г. меня арестовали, 3 июля 39-го, вечером, я была освобождена и вышла из тюрьмы. Я провела в тюрьме 171 день. Я страстно мечтала о том, как я буду плакать, увидев Колю и родных, — и не пролила ни одной слезы. Я нередко думала и чувствовала там, что выйду на волю только затем, чтобы умереть, — но я живу… подкрасила брови, мажу губы…»
Спектакль начинается сценой их с Юрием Макагоненко побега на Карельский перешеек, за Териоки, в момент «ленинградского дела»: «…не будет ничего удивительного, если именно меня как поэта, наиболее популярного поэта периода блокады, — попытаются сделать „идеологом“ ленинградского противопоставления со всеми вытекающими отсюда выводами, вплоть до тюрьмы». Страх ареста был такой, что светящая в заднее стекло луна кажется Ольге фарой нагоняющей их машины («Так мы ехали, и даже луна гналась за нами, как гепеушник. Лесной царь — сказка»). Это 1949-й.
Анна Геллер иногда патетична, иногда, читая стихи, пользуется широким жестом распахнутых рук. Это ее, Ольги Берггольц, патетика и жест. В остальном Геллер внутренне скупа и яростна. Недобра. В ней все время что-то кипит, прорываясь редкими слезами. Есть эпизод, когда Ольга рассказывает о встрече с отцом в его амбулатории (фамилия не устроила власть, врача Федора Берггольца хотят выселить из города, осажденного со всех сторон… Очередной властный абсурд: куда можно выселить из блокады?!). Пару лет назад этот эпизод из «Дневных звезд» стал основой фильма Андрея Зайцева «Блокадный дневник». Там такой долгий зомби-апокалипсис (путь Ольги через мертвый город), а потом — долгий и теплый эпизод с отцом, которого замечательно — а как же иначе? — играет Сергей Дрейден. Пришедшая полумертвая Ольга (Ольга Озоллапиня) оттаивает в неярком свете ламп, труп снова становится человеком. В спектакле же это не поход к отцу за жизнью, это эпизод сильного возмущения и горького бессилия: отец — честнейший человек, отец воевал в Красной армии, куда высылать?!
Берггольц оглушена постоянно открывающимся ужасом режима. А «несвоевременные мысли» ее текстов оглушают сегодня. И стихи-боль (Геллер читает их прекрасно), и это «оглушение» — знак времени: Соколовская говорит, что так, как сегодня, Ольга Федоровна была значима и востребована (плохое слово) только в дни блокады Ленинграда, когда грелись у буржуек и умирали, слушая ее голос по радио.
А она навещала блокадную Ахматову. «В подвале, в темном-темном уголке прихожей, вонючем таком, совершенно достоевщицком, на досках, находящих друг на друга, — матрасишко, на краю — закутанная в платки, с ввалившимися глазами — Анна Ахматова, муза Плача, гордость русской поэзии — неповторимый, большой сияющий Поэт. Она почти голодает, больная, испуганная. А товарищ Шумилов сидит в Смольном в бронированном удобном бомбоубежище и занимается тем, что даже сейчас, в трагический такой момент, не дает людям вымолвить живого, нужного, как хлеб, слова…»
Мы припомнили между собою,
старый пепел в сердце шевеля:
штрафники идут в разведку боем —
прямо через минные поля!..
Сегодня Анна Геллер играет нужные, как хлеб, слова Берггольц.
Очень. Береги себя.
Посмотрела моноспектакль «Ольга. Запретный дневник» режиссёра Ларисы Шуриновой и актрисы Анны Геллер на основе книги Наталии Соколовской, в которую вошли дневники поэтессы Ольги Берггольц, а также материалы из архивов ФСБ, фотографии и документы, которые до 2009 года считались утерянными.
Спектакль начинается с момента смерти Ольги Берггольц и движется к началу её жизни. На сцене при минимальном реквизите, без декораций Анна Геллер рассказывает о тяжёлой судьбе поэта, которая сначала поддерживала большевистский режим, а потом была сломлена его безжалостной системой.
Жизнь Ольги Берггольц состояла из страданий и лишений — расстрел бывшего первого мужа Бориса Корнилова, смерть горячо любимого второго супруга Николая Молчанова, одна за другой потери детей на больших сроках беременности после побоев и пыток на допросах в КГБ, тюремное заключение, война, блокада, преследования.
Спектакль как напоминание того страшного времени, о попытках скрыть, переврать события того периода, замолчать голод и смерти в блокадном Ленинграде, как пыталась скрыть это тогдашняя власть. Только благодаря тайным дневникам стало известно то, что когда-то вслух не могла сказать поэтесса о времени и о себе.
Геллер невероятно пронзительно читала строки дневника и стихи, то тихо, то яростно, пропуская эту исповедь через себя! Слушать было страшно, а каково было прожить женщине такую жизнь???
Браво, Анна!
Это прожигающе, сразу насквозь, до боли, до горечи жуткого совпадения с миром вокруг, с происходящим. И с невероятно болезненным, горько-страшно-живым существованием Анна Геллер. Берггольц, кажущаяся чём-то далёким, вдруг становится ближе, словно вставая на один уровень со зрителем. Запретное, будто бы неправильное, но при том исконно верное, ускользающее единение с сидящими в зале. Это общая для всех обезумевшая боль неправильности и неисправимости происходяшего вокруг, отчаяние. Это рвущая душу грань, банасирование между двумя сторонами крышки гроба, между полным отчаянием и маленьким лучом солнца, который, словно померещившись, даёт силы, чтобы прожить ещё секунду.
Это великое отчаяние собственной немоты в условиях всеобщей лжи, молчания, замалчивания. Режущее душу отчаяние, от которого хочется кричать, вернее даже — орать, биться головой о стену, рвать не себе кожу, сгорать, рассеиваться пеплом, от которого хочется, пытаясь достучаться до мира вокруг, до этих белеющих стен тюрьмы, каторги, орать самым жутким матом, надрывая связки, швырять в стену самое хрупкое, что есть под рукой. Это душащее, сжимающее воздух в плотную тягучую массу, чувство, что сводит челюсть, лёгкие и душу, и своё тело становится будто бы неудобным. Великое горе и ужас жизни Берггольц холодным мрамором ужаса ударяется, врезается в боль сегодняшнего дня, в жизнь каждого, кто это чувствует. «Неправильная», «нечестная», «беспартийная» Ольга на пару секунд, покуда пересекаются взгляды, становится женщиной — лёгкой, до горечи болезненной, мягкой, истекающей слезами, нежной. Несчастной. Живой.
Я смотрела этот спектакль в декабре. Даже написать про него не смогла, настолько он глубоко проникает в нутро и больно отзывается. Анна Геллер просто великолепна! Зал рыдал и аплодировал стоя.
Как-то точно и глубоко создатели спектакля уловили интонации Ольги, ее мучения от вынужденного раздвоения, которое разрывало душу и сердце…. Мы проживали это вместе с Анной Геллер, абсолютно гениальной актрисой! Слова Ольги Берггольц звучат про сегодня, наша страна уверенно сохраняет традицию чудовищного отношения власти к народу… (вспомним о немыслимой жестокости Николая 1, который за чтение запрещенного письма Белинского Гоголю, отправил Достоевского на 4 года каторги + пожизненно рядовым. Теперь никого не удивляет 15 за одно слово)… Но актуальность у вас органична. Вы не акцентируете ее, главным остается Ольга, ее потрясающая тонкость восприятия жизни, способность передавать прожитое в поэзии.
Потрясающий минимализм в режиссерском и сценическом решении.
Словом – вы создали уникальный спектакль!
27 января 1944 года — памятная для Ленинграда дата — день полного снятия блокады.
Как раз накануне посмотрела моноспектакль «Ольга. Запретный дневник» в театральном зале музея Ф. Достоевского.
Для меня это был спектакль — шок, спектакль — потрясение, которым открылись страшные и жуткие стороны жизни Человека — Легенды, «рупора» ленинградской блокады, как называли Ольгу Берггольц жители нашего города, и об этих сторонах ее жизни и ее страданий я к своему стыду до сего дня не знала…
Начинался спектакль смелыми, страшными обличительными словами, летящими в нас, зрителей и пробиравшими до мурашек: «20.11.1975…Вот и похоронили Ольгу, Ольгу Федоровну Берггольц. Умерла она в четверг вечером. Некролог напечатали во вторник, в день похорон. В субботу не успели! В воскресенье не дают ничего траурного, чтобы не портить счастливого настроения горожан. Пусть выходной день они проводят без всяких печалей…Народ ничего не знал, на похороны многие не пришли именно потому, что не знали.Могли ведь дать хотя бы траурную рамку, то есть просто объявление: когда и где похороны, дать можно было еще в субботу. Нет, не пожелали. Скопления народа не хотели. Романовский обком наконец-то мог отыграться за все неприятности, какие доставляла ему Ольга. Нагнали милиции: и к Дому писателей, и на Волково кладбище. Добились своего — народу пришло немного… (Д. Гранин из книги » Причуды моей памяти»).
А дальше в исполнении Анна Геллер перед нами всплывают страницы жизни, любви, испытаний и страданий честного человека — поэта, борца за справедливость, женщины, прошедшей адовы муки, оклеветанной и потерявшей в застенках двоих своих неродившихся детей, пережившей блокаду и которая всей своей судьбой давала невероятный пример патриотизма.
По дневникам, прозе и стихам О. Берггольц представали перед нами как перипетии ее нелегкой судьбы, так и картины того, что происходило с нашей страной в довоенные, военные и послевоенные годы….
Способность пылко отдаваться чувству бесконечно обогащала творчество Ольги Берггольц, но она же делала ее крайне ранимой. Потери и разочарования в жизни становились для нее катастрофой, незаживающей душевной травмой. Машина власти делала все, чтобы перемолоть человека, пропустить через свое сито, плясать «под свою дудку»…Возможно именно поэтому так резко, зло, гневно звучат слова О. Берггольц в сторону властьпредержащих.
Спектакль мошным катком прошел сквозь мое сердце, растеребил душу, вызвал шквал эмоций и вновь заставил вспомнить слова великой О. Берггольц, ставшими лозунгом «Никто не забыт и ничто не забыто»…
Не знаю откуда актриса черпает свои душевные силы, чтобы играть такой сложнейший спектакль…Потрясена, покорена, низкий поклон за пережитое и познанное.
Прекрасный спектакль.
Тщательно выверенная литературная композиция! Невероятная энергетика, заставляющая глаз не отводить от артистки и не дышать в самом буквальном смысле слова!)
Минимум предметов, грима, цвета и максимум смысла, эмоций, сопоставлений и сопереживаний.
Репродуктор, бьющий поддых именно тогда, когда не ожидаешь. И, вдруг — БГ, поющий песню, славящую ту страну — ошарашивает совершенно..
А как прочитаны стихи Ольги Берггольц!.. За это отдельное спасибо!
И — по выходе на улицу — сбой ориентиров. Где именно ты сейчас находишься… в какой эпохе?..
Короче..) Это нельзя не увидеть!
Спасибо, Анна! За очищение души, за тяжесть, с которой я ушла и за свет, которым вы осветили меня сегодня. Благодарю за спектакль от души. Вы прекрасны, в самое сердце сегодня ударили, порой это так нужно!
Ко всему, что сказано, добавлю только вот что: исключительно существуют, как нечто единое, дневник и стихи. Как никогда и нигде, театральное чудо. Грандиозное впечатление, одновременно масштаб и личностная энергия — отсюда. Поклон режиссёру и актрисе, одновременно.