«Человек среднестатистический». А. Казюханов.
Театр Ермоловой.
Режиссер Дмитрий Мульков, художник Марина Моторная.

Спектакль «Человек среднестатистический» режиссера Дмитрия Мулькова вышел в рамках ПРОЕКТа [1,5] — полтора месяца на репетиции, бюджет — полтора миллиона, полтора часа — длительность, билеты — не дороже полутора тысяч. Такова задумка создателей этой лаборатории — худрука Олега Меньшикова и куратора Рината Ташимова, которые хотели дать молодым постановочным командам шанс попробовать себя на большой сцене, там, куда не очень еще опытных режиссеров крупные театры пускают редко и неохотно. А где-то пробовать свои силы им нужно, и Театр Ермоловой рискнул стать такой площадкой, а заодно получить в репертуар новые спектакли и ярких новых режиссеров.

Д. Казаков.
Фото — архив театра.

Задумка Дмитрия Мулькова и его соавтора, драматурга Артема Казюханова, вероятнее всего, произвела исключительно сильное впечатление. Они решили взять один день обычной российской семьи и на основании открытых статистических данных рассказать об этих людях и их жизни. К спектаклю перелопатили тонну источников и создали, без преувеличения, огромное и интереснейшее фактологическое исследование в цифрах, процентах, годах, рублях, килограммах, литрах — во всем, в чем можно измерить, посчитать, уложить в колонки, таблицы и графики нашу жизнь.

После спектакля больше всего хочется заполучить этот текст и прочитать его глазами, подумать над ним, вспомнить то, что пропустил или не запомнил во время действия. Потому что запомнить все на самом спектакле просто нереально. Статистические данные сыпятся на тебя мелким горохом, обрушиваются водопадом, сметают лавиной в исполнении актера Данилы Казакова, который во фраке стоит в правой ложе и в микрофон строчит текст как из пулемета — с бешеной скоростью и феноменальной четкостью, лишь изредка, три или четыре раза за полтора часа, прерываясь на паузы, чтобы попить воды. Не расцвечивает текст, даже почти не интонирует, но с бесстрастностью автомата выдает на-гора собранные драматургом и режиссером данные, структурированные в условный сюжет о том, как проходит день в современной обычной семье.

Зритель узнает, что в такой семье три человека — мама, папа и сын, что живут они в двухкомнатной квартире, купленной на рынке вторичного жилья в ипотеку, что первой встает женщина (такого-то года рождения, кажется, 83-го, зовут ее Екатерина, так называли около 60 процентов девочек, рожденных в это время). Женщина работает в сфере продаж пять на два, весит столько-то и так далее, и так далее. Безумное количество подробностей о женщине, ее муже, их родителях, профессии и даже способе, которым они появились на свет, сначала ошарашивает, потом забавляет, затем пугает, а потом, минут через 30-40 после начала спектакля, утомляет, несмотря на неутомимость неизменно бодрого ведущего, который порой начинает казаться роботом со встроенным ИИ.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

На сцене во время его героического адски скоростного декламирования разворачивается свой сюжет, как раз неспешный. Там живут люди. Встают, умываются, сталкиваются в узком коридоре, собираются на работу, завтракают, перебрасываются ничего не значащими фразами… Артисты Александр Замураев (муж, отец, мужчина за сорок. Саша? Володя? — невозможно вспомнить после спектакля), Наталья Сычёва (та самая Екатерина, миниатюрная, сутулая, мелко семенящая серая мышь, когда-то, в юности, вполне очаровательная, но сейчас загнанная в бытовую карусель без возможности выбраться из нее) и Вячеслав Харитонов (их сын-подросток) существуют максимально подробно в бытовом, реалистическом плане. Их персонажи узнаваемы, точно схвачены и максимально обезличены. Их не запоминаешь так же, как соседа в очереди в «Пятерочке». Какой-то мужик с усталым, вечно недовольным лицом. Работяга, не пьянь, домашних не бьет, но, наверное, может, если его сильно достать. Словом, нормальный. Если надо, гаркнет, стукнет кулаком по столу и даже жену защитит, наверное. Но приласкать, услышать, увидеть ее — это нет. Его сын, сумрачный подросток: толстовка с капюшоном, наушники, рюкзак; наружу, из своего мира, старается не выходить, разве что к коту.

Кот в исполнении Михаила Попова становится, в отличие от персонажей-людей, настоящей звездой постановки и радостью, отдыхом, подарком зрителям. Вальяжный, сытый, заласканный любимец с повадками мелкого воришки, норовящего сбежать в подъезд. Вот его все и гладят, и играют с ним, и разговаривают, и вообще видят. Роль получилась у Михаила Попова такая, что, когда он появляется на сцене, на других просто перестаешь смотреть — столько в нем естества и свободы. Как в настоящем коте, которого ни одному актеру не переиграть. А Попов такого сыграл. И это чистая театральная радость.

М. Попов и Н. Сычева.
Фото — архив театра.

В сюжете, что разворачивается на сцене под пулеметную очередь озвученной статистики, поражает то, как эти среднестатистические люди, живущие в малюсенькой среднестатистической квартире, не видят и не слышат друг друга. Почти не разговаривают — лишь обмениваются бытовыми короткими репликами. Почти не прикасаются друг к другу, хотя они хорошие, не злые. Просто замотанные очень. Навсегда уставшие. Они тянут свою жизнь, как какой-то очень тяжелый груз, и уже забыли, когда смотрели не то что на небо — друг на друга. В том, как подают их режиссер и актеры, нет взгляда свысока или высокомерия. Есть документальная безжалостная точность хроникальной уличной фотографии, не художественной — репортажной, которая фиксирует все в самом, как правило, неприглядном виде. Запечатлевает жизнь лишь в бытовом ее разрезе, полностью убирая тот высокий план — воздух, поэзию, душу? — на существование которого мы так все надеемся в своей жизни. Здесь, в жизни этих людей, только быт, заботы, хлопоты. Любовь? Нет. Разве что к коту.

Есть и третий сюжет. Мысли Екатерины, которые титрами транслируются на заднюю стену сцены. Они идут по кругу: надо позвонить маме; пора уже помыть пол; где Барсик; как дела у сына в школе; зачем я вышла замуж за этого человека; зачем всё? Именно тут, в этих куцых недофразах, появляется в Екатерине человеческая глубина. Особенно, почему-то, в те моменты (кажется, их всего три), когда она в изнеможении садится на стул и, как сообщают титры, «ни о чем не думает». Как выключенный автомат. И возникает надежда, что если бы в титры выводили мысли отца и сына, то и у них за тонной бытовых зарубок в мозгу нашлись бы мысли о чем-то типа «зачем все это».

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Они же люди. Пусть и среднестатистические.