«Осень». А. Стриндберг.
МХТ им. А. П. Чехова.
Режиссер Андрей Гончаров, художник Константин Соловьев.

Художественные поиски Андрея Гончарова не в первый раз происходят в поле малоформатной прозы. «Маленький господин Фридеман» по новелле Томаса Манна в МТЮЗе, «Чрево» по короткому рассказу Евгения Замятина, а теперь и «Осень» по еще более короткому рассказу Августа Стриндберга в МХТ им. Чехова обнаруживают умение режиссера видеть и выстраивать драматическую коллизию, сочинять свою пьесу поверх прозы умело, тонко и с полным осознанием механизмов преображения литературных образов в театральную ткань спектакля.

О. Литвинова (Лили), А. Быстров (Аксель).
Фото — Александра Торгушникова.

Кроме того, «Осень» продолжает намеченное еще в «Чреве» творческое взаимодействие режиссера с актерами Ольгой Литвиновой и Артемом Быстровым: скорее всего режиссер целенаправленно искал и нашел материал, в котором исполнителям и режиссеру оказалось интересно продолжить исследование темы мнимого благополучия супружеской пары. Но если в «Чреве» оно изначально оборачивалось изнурительным хоррором с уклоном в эстетику мюзикла и визуальный аскетизм, то «Осень» — спектакль легкий, игровой и удаленный от Стриндберга ровно на то расстояние, чтобы разглядеть во взаимоотношениях двух супругов отблески очень приближенной реальности.

Рассказ Стриндберга для Гончарова — лишь канва. Двое героев, тюремный служащий Аксель и исправная домохозяйка Лили, прожили десять лет в браке счастливо, «насколько это позволяли обстоятельства», пишет Стриндберг в первом абзаце — и именно это тонко прочерченное сомнение в истинной счастливости супружества становится фундаментом, на котором выстроен весь спектакль. По Гончарову, созданное через десять лет «счастье» лишено не то что уюта и теплоты, но даже элементарной жизни: сцена ослепительно пуста и напоминает загон — стены и пол ровно и одинаково обшиты качественной имитацией бруса.

Текст «дядьки», как именуют Стриндберга в спектакле, препарирован на диалоги, а исходный прозаический текст читается лишь раз, и то фоном, словно способ супругов развлечь друг друга классическим чтивом. Упомянутое вскользь в рассказе — в оптике режиссера обретает гипертрофированные черты. Как когда-то беспросветно отчаявшийся горбун Фридеман утопал в куче нагрызанной им же ореховой скорлупы, так теперь Аксель набивает щеки приготовленным бутербродом, словно ежедневной успокоительной жвачкой.

О. Литвинова (Лили), А. Быстров (Аксель).
Фото — Александра Торгушникова.

Однако главная деформация спектакля придумана персонажам, и она буквальна. Легкий и подвижный, пружинящего темперамента и сложения артист Быстров играет медлительного и подшепетывающего, разъевшегося увальня в едва удерживающем его раздутые формы потертом костюме. Он — обладатель клоунской накладной лысины а ля Чарли Ривель и столь же бутафорских пышных (ибсеновских?) бакенбард. Грузно и широко переступая, он шумно дышит, обливается потом, словно классический толстяк на грани гипертонического криза. В изящной Ольге Литвиновой — Лили меньше грузности, но все те же признаки потертости жизнью. С подобием халы на голове она открывает крафтовую завесу сцены и театральной игры этого спектакля.

При этом линейность сюжета очевидна: Гончаров спрямляет стриндберговские реминисценции до истории двух привыкших друг к другу и утративших свежесть эмоций и отношений супругов, для которых длительное расставание оказывается волшебным эликсиром нового витка любви. Спектакль движется от ситуации полной пустоты — в том числе и сценической — до наполненности пространства мебелью, мелкими предметами быта. Дом в его глобальном понимании обретает уют и душу. Там, где вначале единственным метрономом отношений оказывается режущий ухо гулкий звук падающих в пустую банку капель воды, появляются музыкальные инструменты, возникает музыка души. Артисты робко, не слишком уверенно берут аккорды (для спектакля Литвинова и Быстров освоили игру на аккордеоне и гитаре соответственно) и решаются снова спеть — так, как когда-то пели их души на заре отношений. Правда, в музыке этой больше тоски — от убийственно печального «Одиночества» Пёрселла до такого же не слишком оптимистичного «Воспоминания» Рождественского и Бабаджаняна. Разве что «Happy Nation» от Ace of Base врывается в этот беспросветный ряд в виде рингтона и внезапного фона для танца супругов.

О. Литвинова (Лили), А. Быстров (Аксель).
Фото — Александра Торгушникова.

Маячки постмодернистской театральности разбросаны по ткани спектакля щедрой режиссерской рукой. Оригинальный текст Стриндберга читают по каналу «Культура», Лили талантливо имитирует для засевшего у воображаемого телека мужа озвучку страстных сцен «Титаника», бутерброды на спектакль поставляет театральный буфет. Зрители — свидетели рождающегося театрального дыма из ручной дымомашины, и одновременно — слушатели леденящей лекции Акселя на тему «Как победить тревожность в СИЗО» в духе бодрого напористого интерактива.

Бутафорское и подлинное перемешаны. Артисты играют своих персонажей, себя в роли актеров в театре, свою позицию в настоящей жизни. Мир зеркалится здесь и сейчас, меняя цвета, границы, формы, очертания, и настоящая картина жизни всегда искажена, в каком бы зеркале она ни отражалась. Аксель и Лили не те, за кого себя выдают, как все в зрительном зале, как и все, что нас окружает. У Гончарова для иллюстрации этой простой мысли на сцену выкатывается большой зеркальный шар — нехитрый и неоригинальный, но действенный прием. Зрительный зал, принужденный к визуализации своего присутствия в ткани спектакля, всегда как-то по-особенному дышит.

Главный бутафорский трюк вскроется ближе к финалу — актеры начнут освобождаться от нажитых слоев буквально. И Быстров снимет накладную лысину, чтобы «проветрить» голову, а Литвинова избавится от странного парика. А потом и цельные комбинезоны-толщинки будут стянуты и брошены, как старая, отжившая кожа. Это превращение — символическое «освобождение» и для персонажей, и для артистов. Но есть что-то щемящее в танце как бы обретающих себя заново Акселя и Лили: до настоящей подлинной любви еще ох как далеко.

О. Литвинова (Лили), А. Быстров (Аксель).
Фото — Александра Торгушникова.

За юмором этого спектакля — много печальных наблюдений. Аксель комически бьется лбом о свое письмо Лили: современному мужчине непросто подобрать слова любви, если они не матерные, вообще со словами у него не очень. Лили транслирует интонацию гиперзаботы: современная женщина растворилась в муже, который не то что бутерброд в дорогу намазать, но даже помазок свой найти не может. Их дети — за пределами спектакля: Аксель лишь погладит их воображаемые головки.

Андрей Гончаров любит вглядываться в кособоких и обманчиво счастливых людей, высматривать трещины человеческой души, через которые по каплям сочатся несчастье и отчаяние. При всей шутливой наигранности спектакля, он вовсе не манифестирует новое начало на вдруг позеленевшем болоте рутины и безысходности. На то, что весна для всех придет, есть только робкая, едва теплящаяся надежда.