«Валентин и Валентина». М. Рощин.
Театр им. Ленсовета.
Режиссер Юрий Цуркану, художник Александр Храмцов.
А чего, собственно, было ждать? После революций (а, придя в Ленсовет, Юрий Бутусов, несомненно, действовал революционно по отношению к программно «бульварному театру» эпохи Владислава Пази и Гарольда Стрелкова) реставрация наступает всегда. Как неизбежность. Спектакль «Валентин и Валентина» Театра Ленсовета отчетливо заявляет о наступающей в этом театре эпохе реставрации. Вопрос только — что будем реставрировать?
А. Прохорова (Валентина), В. Ставропольцев (Валентин).
Фото — Юлия Смелкина.
«КАКОЕ, ГРАЖДАНЕ, У НАС ТЫСЯЧЕЛЕТЬЕ НА ДВОРЕ?»
Выбор пьесы Рощина, как и одной из «сказок старого Арбузова» («Этот милый старый дом» — следующая премьера театра), с предельной отчетливостью обозначает повестку нынешнего Ленсовета: возрождение театра эпохи застоя.
Реставрация идет не в сторону легендарных ленсоветовских 60-х (да и откуда взять тот озон, того искрометного Владимирова, молодую Фрейндлих и зрительскую наивность?), а именно в начало 70-х. Но если кому-то кажется, что вектор движения угадан верно (нынешний социальный мрак действительно очень напоминает морось и безнадегу 1970-х), вынуждена разочаровать: судя по спектаклю, Ленсовет пошел к пьесам застойного времени не из-за «рифм» и острых совпадений, а потому, что это время молодости и эстетического формирования нынешнего худрука Ларисы Луппиан. Реалии «Валентина и Валентины» не имеют ничего общего с сегодняшним днем. Где такие девочки, где такие мальчики, где такие нравы, где такой квартирный вопрос? Нету. Тогда зачем брать? Наверное, создателям хочется «того» театра, наверное, их греют воспоминания о чем-то прекрасном, наверное, им кажется, что тогда трава была зеленее, а нравственность нравственнее. Впечатления юности всегда сильны, а поскольку это время и моей молодости (вот и первокурсная студенческая практика пришлась на Ленсовет и репетиции комедии «Двери хлопают», где студентка Луппиан играла свою первую роль), то мне легко экстраполировать этот сюжет на себя.
А. Прохорова (Валентина), В. Ставропольцев (Валентин).
Фото — Юлия Смелкина.
Но хочу ли я «того» театра? Вряд ли. «То» театральное ленинградское время было, в целом, тусклым, и мы бесконечно ездили в Москву — на Таганку к Любимову и Малую Бронную к Эфросу. Рощин в «Валентине и Валентине» мучился именно застоем и стучался в табуированную реальность, никак не умиляясь жизни, уродующей любовь и людей «квартирно-ханжеским вопросом». И Фоменко в прелестном «Милом старом доме» летал в нарисованных театральных облаках не потому, что так хотел, а потому что к этому времени у него была выбита из-под ног земля: в том же Ленсовете несколькими годами раньше была запрещена их с Розовским острейшая, как тогда казалось, «Новая Мистерия-буфф». И Владимиров эзоповым языком кричал о свободе личности в «Дульсинее», и Володин, отлученный от театра, вынужден был променять дивный тонкий дар слышать реальность — на шершавый язык притч… Так что трава была зеленее, а время сумрачным.
Сцена из спектакля.
Фото — Юлия Смелкина.
Но все «то» было в другой стране — прекрасной стране моей молодости и молодости Ларисы Луппиан. Прошли тысячелетия. Понять сегодня, почему Юрий Цуркану берется за «Валентина и Валентину», — нельзя: нет таких Валь, нет таких мам, нет таких табу. С текстом Рощина уже блистательно поиграл пятнадцать лет назад Иван Вырыпаев, но и время его «Валентинова дня» минуло… Театральное время ведь особенно быстротечно, срок его годности — короче, чем у молока. Но вопрос «какое, граждане, у нас тысячелетье на дворе?», главный для театра вопрос, в спектакле вообще не стоит. Эти «Валентин и Валентина» — вне времени и пространства, хотя воздух времени требует постоянных перемен на сцене драматической, как нам нашептал еще Пушкин…
Но не будем уж так врать себе — мы хотим современного театра, а запрос на репертуарную повестку 70-х есть, это известно. И он исходит от главного зрительского сегмента: женщин, вышедших на пенсию (они наравне с девушками до замужества и после первого развода составляют основной контингент театральной публики). И Театр Ленсовета осознанно меняет вектор, расстается с креативно-молодежным зрительским кластером, пришедшим в театр Бутусова, и возвращается к родным осинам, несколько пооблетевшим со времен «малярно-столярной» стряпни Стрелкова и «столярно-малярной» — Сенина (цитирую Кугеля). Будем, впрочем, еще раз честны: указанная публика никогда не покидала своих прежних привязанностей, как Тригорин Аркадину, и все бутусовские годы исправно любила «Испанскую балладу».
Сцена из спектакля.
Фото — Юлия Смелкина.
Погоду на завтра в Ленсовете теперь будет определять возрастной зал. На него рассчитан спектакль (ну, не на молодежь же, она себя просто не узнает в зеркале сцены). То есть, именно меня почти четыре часа заколачивают в ящик тяжелого, неповоротливого, крайне не ансамблевого спектакля «про любовь».
СОРОК ПЯТЬ ПУДОВ ЛЮБВИ И ОДИН СУЛИМОВ В ФИНАЛЕ
Л. Ледяйкина (Бабушка), Е. Кривец (Мать Валентины).
Фото — Юлия Смелкина.
В белой-белой комнате, под белым-белым деревом Валентин и Валентина в трико телесного цвета изображают светлую-светлую любовь. Их руки как ветки тянутся вверх, это бутафорское древо — древо их молодой жизни, их пальцы — как клейкие листочки распускающегося чувства… Милота разливается в воздухе, музыка, характеризующая Валентину, навевает тему Джульетты-девочки из балета Прокофьева, и сама Ася Прохорова хочет танцевать, вставать на цыпочки, быть на сцене ясноглазой, трогательной, чистой-чистой и красивенькой. Это, пожалуй, главная ее сценическая задача, хотя актриса работает не на кондитерской фабрике им. Крупской, а служит в драматическом театре. Но и режиссер дает ей именно эти возможности: быть чистой и светлой. Режиссер здесь — как цветик-семицветик, исполняющий актерские желания играть кто во что горазд. В итоге, тело немыслимо длинного спектакля, идущего под плеск волн, конвульсирует от совершенно разных способов актерского существования.
Здесь есть и точное социальное портретирование (что стоит Светлане Письмиченко сыграть проводницу поезда, мать Валентина, добрую простую женщину, мать троих детей? Да ничего!). Здесь, напротив, есть и тяжелая вневременная физиологичность (Елена Кривец в роли матери Валентины дает градус — не ниже Медеи: с диким нездоровым взглядом и спазматическим оцепенением рук движется она к дочери, того гляди удушит или рухнет в исступлении сама…). Напротив, бабушка (Лидия Ледяйкина) пришла к нам из ТЮЗа. Но имеется и что-то и от СТЭМа (эстрадно-карикатурный Гусев — Кирилл Нагиев, дружеская компания Валентина с гитарой или развлекательные сцены пьяной гульбы простых душевных людей, проводниц Лизы, Риты и пассажира Володи). А есть и сладкие пластические этюды о любви из театральной кондитерской 80-х (режиссер по пластике Евгения Хробостова).
Неясно время действия — неясно и пространство. История явно происходит в приморском портовом городе (видим слайд-акварель), где Валентин под гудки теплоходов подрабатывает грузчиком. При этом в городе существует метро, в районе которого мать встречает обнимающуюся дочь. (Полспектакля мучилась — что за город, но над вопросом, почему в этом городе апельсины носят в старорежимных авоськах, а десятки фотографий Валентины напечатаны на принтере, — уже не мучилась.)
К. Нагиев (Гусев), А. Прохорова (Валентина).
Фото — Юлия Смелкина.
Играют про любовь вообще, про любовь во все времена, «про любовь» как таковую. В этом смысле в спектакле возникают моменты, которые о чем-то тебе напоминают, что-то будят, что-то заархивированное распаковывают, минутами вызывают эмоциональное подключение, и это со счетов не скинешь. Но тут же на тебя валятся и длинные бытовые сцены, и дивертисменты, и тонны несвежих «образов»: вот волочит Валентин стол — это он волочит тяжесть жизни… Тащит, как мешок на баржу, на спине Валентину — это неподъемная тяжесть, лежащая у на душе, и не избавиться ему от нее. Мелодраматическая пурга c вкраплениями комедийного жанризма, да еще под пафосную музыку (не забыт здесь и орган), заносит все, в том числе траву, которая была зеленее в дни нашей юности.
А. Прохорова (Валентина), В. Ставропольцев (Валентин).
Фото — Юлия Смелкина.
Среди нагромождения добросовестных сценических наработок мечется живой нервный парень, Валентин — Владислав Ставропольцев. Кажется, только он, этот артист, связывает происходящее «тогда» — с «сегодня», связывает совершенно другим, не «драмбалетным» внутренним ритмом, алогичностью рывков, немотивированностью, так свойственной сегодняшнему человеку. Кажется, Ставропольцев понимает что-то про любовь как зависимость-боль, про любовь как искажение человека. Словом, понимает ее не как пантомиму, а как болезнь и морок.
Сорок пять пудов любви серьезно придавливают нас за три с половиной часа спектакля. А потом выходит Прохожий (Александр Сулимов). И в пятиминутном финальном монологе объясняет все, о чем так долго играли, суетились, про что хлопотали. Объясняет, что такое на самом деле — любовь. Сулимов делает это с мастерским лаконизмом, печалью, удивлением, болью, иронией. Да и текст у Рощина там прекрасный, он позволяет многое.
А. Сулимов (Прохожий), В. Ставропольцев (Валентин).
Фото — Юлия Смелкина.
А вот зачем нам еще под финал прочитанное голосом Резо Габриадзе стихотворение «Цвет небесный, синий цвет» — опять неясно. Наверное, Бараташвили читают тоже, чтобы «сделать красиво», читают как добавление к балету и белому дереву, но там же вообще об «иных началах». А их в спектакле нет.
Марина, я понимаю, что Вы пытаетесь сказать, но хотелось бы уточнить даты… «Реставрация идет не в сторону легендарных ленсоветовских 60-х (да и откуда взять тот озон, того искрометного Владимирова, молодую Фрейндлих и зрительскую наивность?), а именно в начало 70-х. »
1971 — Человек со стороны
1971 — Преступление и наказание
1973 — Дульсинея Тобосская
1974 — Люди и страсти
1976 — Интервью в Буэнос-Айресе
1978 — Эльдорадо
1978 — Вишневый сад
1983 — Трехгрошовая опера
1983 — Игроки
1984 — Земля обетованная
1984 — Вы чьё, старичьё
1985 — Песнь о городе
1985 — Зинуля
Это всё вряд ли можно назвать «бульварным театром».
Да, в 70е постепенно закручивались гайки и наступала мерзость — во второй половине уже было нечем дышать. И пьесы заворачивались цензурой задолго до того, как становились спектаклями. И количество датских спектаклей росло год от года, так как изобретались всё новые даты. Но ограничение творческого периода театра Ленсовета 1960ми и противопоставление их 1970ым по меньшей мере странно.
Отвечаю. Хотя надо было, конечно, писать четче.
«Бульварный театр» не относится у меня к эпохе Владимирова, если что, вообще. Написано: «Придя в Ленсовет, Юрий Бутусов, несомненно, действовал революционно по отношению к программно «бульварному театру» эпохи Владислава Пази и Гарольда Стрелкова».
Дальше — про 70-е. Я имела в виду, конечно, ленинградский театр в более широком виде. И хотя тот период был периодом Голикова в Комедии, попыток Опоркова в Ленкоме и даже каких-то проблесков на Литейном, — я помню это время как тусклое. И из списка перечисленных спектаклей — будем честны — настоящим событием были Люди и страсти и Игроки, спорили про Дульсинею, много хорошего было в Преступлении.
Но Вы почему-то не перечисляете много-много всего, что шло, включая Двери хлопают и всякие прочие дребедени. Почему?
Для меня ленсоветовские 60-е в тыщу раз событийнее 70-х (как и в БДТ). Не исключаю, что потому, что трава была зеленее.
Я понимаю, что Вы смотрели именго на Ленсовет изнутри. Я — снаружи. И для меня вообще театральные 60-е несравнимы с театральными 70-ми — душными, половинчатыми, и ни с какой ни с середины десятилетия. Уже в 1967 задушили Мистерию-буфф, а шабаш вокруг С любимыми не расставайтесь в Ленкоме — это самое что ни на есть начало, 1972. Удавка. И вообще давайте все-таки зафиксируем во всех отношениях границу — 1968 — и не будем спорить. Она уже пролегла. Уже.
В начале 70-х Молодежный театр, который открылся при Ленсовете, — это Вампилов, да. Но, заметьте, не Утиная охота, а Чулимск и Старший сын. Про хороших людей, без особой остроты. Что совершенно естественно. Но естественно потому, что невозможна Утиная…
Спектакли хорошие случались, как же нет? Но — по моим воспоминаниям — это все было вполне «штатно», а события под этой вывеской начались уже в Измайловском саду на Отпуске по ранению, и это уже совсем другая история, хотя 1980 — ничуть не легче в плане кислорода.
Так что — подведем итог — про бульварность 70-х я просто не писала, это Вы ошиблись, а про застой — да. Так я вспоминаю, так вижу, так свидетельствуют обзоры сезона и обзоры группы Социология и театр. Иначе — что б ему называться застоем?… Это ровно не отменяет прекрасных трупп, актерских достижений, попыток, движений и пр. На всякое явление можно и нужно смотреть с разных сторон, но тут мне хотелось заострения и одностороннего взгляда, потому что спектакль, о котором я пишу, напомнил мне что-то, к чему возвращаться не хочется, этот компот из консервов мы пили очень давно, и им как раз питались в 70-е.
Нет, не вспоминаю я это театральное время с воодушевлением, нет…
Насчет заострения и одностороннего взгляда — я и сама люблю, но всё же начало 1970х мне помнится иным… Я, кстати, в первой половине 1970х смотрела на Театр Ленсовета снаружи, а не изнутри, до 1976 писала во все газеты и с 1970 по 1976 делала ежемесячное Театральное обозрение на радио. Так что хорошо помню, как шел процесс, и поэтому хотела уточнить. Дребедени было много всегда и у всех — но к Вашему списку начала 1970х надо прибавить еще Мольера и Фарятьева, да и Додин уже начинал. Многое рождалось именно в процессе противодействия наступавшему болоту — и Владимиров был искрометен именно в начале 1970х … Но в 1975ом запретили Юрского, бороды и женские брюки (причем последние не только на телевидении, но и на радио), а тут еще и Фоменко съел Голикова, — и вдруг выяснилось, что писать практически не о чем.
Да, и «меня там стояло», И вот думаю: Театр Ленсовета:превозможет все чудеса сей минуты.Там закваска старая мощная. Сегодня немудрящее ретро (ещё надо будет на него сходить) парирует интереснейшая «Пиковая дама. Игра.» Евгении Сафоновой. На то и театр, в конце концов.
Не могу не озвучить тот факт, что очень удивил подбор рецензий в разделе «Пресса» к спектаклю «Валентин и Валентина» на официальной странице театра Ленсовета. Одна, отрицательная /та, что перед нами и о которой пойдёт речь/,- профессионального критика и, естественно, как всегда, грамотная:), но при этом весьма тенденциозная, в силу чего местами внутренне противоречивая.
Две же другие, Коваленок и Стародубцевой, якобы положительные, но настолько слабые, что способны только окончательно дискредитировать спектакль. Мне бы подобные наборы общих слов, не всегда грамотно построенных предложений, а местами и фактических ошибок было б стыдно размещать на своей странице.
Кое в чём, я, безусловно, не могу не согласиться с Мариной Юрьевной. Да, затянут; да, несколько эклектичен. Да, несмотря на хороший уровень игры каждого отдельно взятого актёра
/особенно отметила б Ставропольцева, Письмиченко [которой, похоже «ничего не стоит» отлично сыграть любую роль, может, накажем её за это?, по-моему – пора:)], Сулимова и … Нагиева/ просматривается недостаточная ‘ансамблиевость’ актёров в целом. Но этого всего лично для меня, тем более в первые премьерные дни, явно недостаточно, чтобы соглашаться с категорической оценкой спектакля Марины Юрьевны /в дальнейшем М.Ю./.
Рассмотрим аргументы автора подробней. Не хочется начинать с банальности, но коли речь идёт об истории любви, то вопрос, а «КАКОЕ, ГРАЖДАНЕ, У НАС ТЫСЯЧЕЛЕТЬЕ НА ДВОРЕ?» не представляется уж столь существенным. В связи с этим, первый аргумент М.Ю. «Реалии «Валентина и Валентины» не имеют ничего общего с сегодняшним днем» несколько провисает. Если мы поверим автору, что нет таких девочек, нет таких мальчиков и таких нравов, то, может быть, это и есть сильнейший довод за постановку подобных спектаклей, ибо экзотика всегда нравилась зрителю. Впрочем, М.Ю. во второй части своей статьи сама себе немного противоречит. «..Валентин — Владислав Ставропольцев. Кажется, только он, этот артист, связывает происходящее «тогда» — с «сегодня», связывает совершенно другим, не «драмбалетным» внутренним ритмом, — алогичностью рывков, немотивированностью, так свойственной сегодняшнему человеку».
Так что мальчик уже нашёлся. А на каждого мальчика, уверена, найдётся и своя девочка..
Тем более, если такое чувство, как у Валентина, вообще, редкость, то, как у его возлюбленной,- встречается гораздо чаще. Чувство Валентины ещё не до конца сформировано,- висит где-то на грани между влюблённостью и любовью. По крайней мере, так это видится в спектакле. Впрочем, «ничего плохого»,- оно может с течением времени тоже перерасти в любовь. Или угаснуть. Эти пути неисповедимы для всех, гарантий на чувства ещё не придумали:)
А что касается квартирного вопроса, наивность автора умиляет. У нас, действительно, все такие богатенькие буратинЫ??) Может, это и верно, в основном, для Москвы и в какой-то степени для Питера /хотя у меня имеются прямо противоположные примеры/. А уж в других городах и весях нашей страны, думаю, квартирный вопрос стоИт достаточно остро. Кстати, насчёт мороси и безнадёги 70-ых, уверена, бОльшая часть советского народа с автором не согласилась бы, хотя точка зрения представителя творческой интеллигенции тех времён мне понятна. А что касается текущего социального мрака, то спорить с этим нынче совсем ‘немодно’, и я не буду. Не место.
Часть2:)
А тогда, возможно, именно такого рода реставрация искусства и способна помочь его в какой-то степени развеять. Или, может быть, улучшить нравы, что тоже неплохо. Ну, а что трава была зеленее и деревья выше, так это несомненно:)
По поводу отсутствия «таких Валь» уже написано, а вот что касается «таких мам и таких табу», похоже, автор живёт в счастливом мире своей мечты. Такие мамы /папы/, к сожалению, весьма распространённые персонажи, только действовать нынче они могут и по-другому. Устроят Валентину встречу с парой отморозков в подъезде, и будет работать парень не грузчиком, а на аптеку… Форма стала погрубее, а суть не изменилась. Может, в этом и правда реально углядеть отсылку к времени Шекспира..:) Кстати, за 400 лет, похоже, молочко-то не скисло. И хоть «дух века и требует важных перемен и на сцене драматической», но «гений, какое направление не изберёт, останется всегда гений – суд потомков отделит золото, ему принадлежащее, от примеси». Ни в коем случае не намекая на гениальность кого-то из современных режиссёров, тем не менее, считаю, что абсолютной примесью окажутся другие постановки, несколько поспешившие за «духом века». А подобные постановки могут оказаться, если не золотом, то хотя бы бронзой.
Учитывая вневременность и внепространственность действия в спектакле, не видно причин, чтоб не отнести его к современному театру. А что касается изменения вектора, то, вполне вероятно, потеря креативного /а, возможно, крИатиФного/ кластера молодёжи не будет столь катастрофичной и с течением времени его заменит группа творческой молодёжи. Мне представляется, что тематика этого спектакля будет всегда привлекательной для значительной части молодых людей, в том числе и для подростков. А остальное зависит от таланта режиссёра и актёров.
Кстати, насчёт матери Валентины /=МЕДЕИ:)/, хотелось бы уточнить,- так это всё-таки вневременной персонаж или, может, у нас такие мамочки отсутствуют как класс??))
Не буду спорить по поводу персонажей из СТЭМа:), но вот бабушка персонажа из ТЮЗа не напомнила вовсе. Напротив, она показалась главной движущей силой семьи Валентины, когда «мягко стелют, но жёстко спать»… И действует бабушка намного умнее своей излишне прямолинейной и истеричной дочери, понимая, что необходимо тихонько гнуть, а не ломать.
Абсолютно согласна с М.Ю., когда она пишет: «Играют про любовь вообще, про любовь во все времена, «про любовь» как таковую», и считаю это большим плюсом спектакля. Также считаю удачей заключительную сцену, когда Валентин тащит на себе возлюбленную, но интерпретирую эту сцену по-другому. Этот груз, который В. решил пронести по жизни,- не только и не столько его бремя, сколько его сознательный выбор и его счастье.
Что касается минусов спектакля, опять же согласна с М.Ю. по поводу краткого и эффектного резюме Сулимова, подчёркивающего общую затянутость действия, и неудачного выбора завершающего стихотворения, но считаю, что всё это поправимо-исправимо и что спектакль может стать вполне достойным своих исторических стен и подмостков.
«Не бывает любви несчастной.
Может быть она горькой, трудной,
Безответной и безрассудной,
Может быть смертельно опасной.
Но несчастной любовь не бывает,
Даже если она убивает.
Тот, кто этого не усвоит,
И несчастной любви не стОит..»