«Три сестры. Игра в солдатики». По пьесе А. П. Чехова и биографиям сестер Бронте.
Театр «Мастерская».
Режиссер Марина Солопченко, художник Эмиль Капелюш.

Иногда под фотографиями из прошлого, чаще дореволюционного прошлого, публикуемыми в интернете, появляются комментарии: «Какие лица! Таких уже не бывает…» Бывают. Именно с такими лицами, светлыми, ясными, одухотворенными, вылетают-вытанцовывают на сцену три сестры и их брат: Ольга (Юлия Вибе), Маша (Вера Латышева), Ирина (Дарья Завьялова) и Андрей (Федор Климов) Прозоровы. Легкие, подвижные, улыбающиеся. И дело не в гриме, которого нет, а во внутреннем состоянии актеров, которое и обеспечивает «свечение» изнутри. Состояние это они привносят на сцену как атмосферу уже в экспозиции, и она долго сохраняется неизменной. «Игра в солдатики» очень атмосферный спектакль. Атмосферность в нем преобладает…

Сцена из спектакля.
Фото — Варвара Карпова.

Фортепьянный клавир Баха поддерживает настроение, а короткие танцевальные па, выполняемые сестрами синхронно, усиливают ощущение невесомости… Все четверо появляются на сцене с раскрытыми книгами в руках, в этом доме много и охотно читают, а Маша еще и постоянно записывает что-то… Спектакль ставит актриса Марина Солопченко, дебютирующая в режиссуре. Она и сама умеет «носить» такое «нездешнее», «углубленное» лицо, как будто видит что-то важное, невидимое, проникая сквозь оболочку материального мира. Она и в режиссуре больше идет от актера, внутреннего состояния персонажа, атмосферы той или иной сцены, заражая своим видением исполнителей. Впрочем, и «картинка» у нее всегда красивая, гармонизированная…

Однажды священник Патрик Бронте подарил своему сыну Бренуэллу коробку с игрушечными деревянными солдатиками. Сестры Бренуэлла — Шарлотта, Эмили и Энн — тут же определили среди деревянного войска своих фаворитов, дали им имена и принялись придумывать их истории. Так возникло выдуманное ими африканское королевство Ангрия, населенное придуманными персонажами. Детская игра переросла в профессиональное занятие литературой, подарившее миру известных английских писательниц, детство которых не изобиловало красочными впечатлениями. Вот разве что постоянное и запойное чтение…

Марине Солопченко ее театральная юность подарила «Трех сестер» Чехова, и она играла в них, начав с роли Ирины в выпускном спектакле. Потом была ее Анна, одна из сестер в фильме Сергея Снежкина «Цветы календулы», снятом по мотивам «Трех сестер». Нынче она сама переписала пьесу Чехова, следуя собственным от нее ощущениям, более чем наполовину сократив количество персонажей и перераспределив их реплики. Если сестры Бронте превращали игрушечных солдатиков в человечков, то Солопченко из чеховских человечков-военных сделала деревянных солдатиков, раскрашенных ее мужем, художником Эмилем Капелюшем, и заботливо уложенных в изящный деревянный ящик. В этих солдатиков и играют сестры на протяжении спектакля, как бы импровизируя, попутно озвучивая их и именуя «Вершининым», «Тузенбахом», «Соленым»…

Сцена из спектакля.
Фото — Варвара Карпова.

Играют не только в солдатиков, но и в фантики, в волчки. Три крохотных серебристых волчка крутятся на столе, словно символические обозначения самих сестер. А мотив игры развернут и вариативен. Так же, играя, сестры будут раскручивать, доставать из кокона белой ткани Наташу, путаясь в этом полотнище в сцене с «зеленым поясом». Взмахивать белыми платками, оставаясь невидимыми зрителю в глубине сцены. Взвихривать в воздухе золотую блестящую пыльцу. Наподобие рулетки будут раскручивать стол с игрушечными солдатиками…

Играет и режиссер, вываливая сверху на коробку с солдатиками сугроб искусственного снега. Пуская по сцене пульсирующие отсветы, как бы мелькающие за окнами вагона, катящегося по рельсам. В этом спектакле нет никакой плотности жизни, быта, переживания. А обстановка и аксессуары сведены к функциональному минимуму предметов, строго необходимых для игры. Не обозначены в спектакле ни время, ни место действия. Игровое пространство опоясано лишь подвешенными вертикально, колышущимися гибкими полупрозрачными листами из зеркального материала, покрытыми то ли изморозью, инеем, то ли патиной. Они и отражают, и умножают, и углубляют происходящее на сцене, одновременно размывая оптический фокус его восприятия. Такое же «зеркало» висит и над столом с солдатиками в центре сцены. Сплошное зазеркалье…

Спектакль Марины Солопченко напоминает эскиз. Не потому, что он не закончен, не отделан, а потому что он не желает быть отделанным, пытаясь передать зыбкость, призрачность, текучесть, неуловимость, мимолетность и одновременно длительность бытия, изящество и прозрачность душевного состояния персонажей, их утонченность. Эскизность свойственна этому спектаклю как его жанр и как тема. А еще он воспринимается как набросок в сравнении с оригинальной пьесой Чехова.

Сцена из спектакля.
Фото — Варвара Карпова.

Сестры как будто не меняются на протяжении действия, лишь замирают, парализуемые грубыми проявлениями действительности, вторгающимися в их зазеркальный мир. Чужеродными вкраплениями выглядят в нем все «непрозоровы». Кулыгин (Георгий Воронин), земной и по-своему трогательный, нелепый, говорящий и действующий неловко, невпопад. Вот и книжку, намеченную в подарок Ирине, забыл. Наташа-завоевательница (Дарья Соловьева), превращающаяся в единовластную хозяйку дома, высокомерно, но едва ли не по слогам изъясняющаяся с сестрами по-французски, зачитывая приготовленный текст по бумажке. Нет и не может быть в этом спектакле неказистого Чебутыкина, даже в кукольном его воплощении. Невольно вспоминается постановка «Трех сестер» В. И. Немировича-Данченко 1940 года (художник В. В. Дмитриев), тоже исключавшая Чебутыкина и превращавшая чеховских сестер, их мир в объект поэтического любования. Правда, в отличие от Немировича М. Солопченко разыгрывает не пьесу Чехова, а собственную переделку, свидетельствующую еще и о ее литературной одаренности. Между тем сопоставления с пьесой Чехова не избежать. И здесь приходится констатировать, что облегчению и обуживанию подвергся и конфликт пьесы, пресловутый чеховский «катастрофизм».

Действительно, какой катастрофизм в том, что деревянный солдатик Соленый застрелил на дуэли деревянного солдатика Тузенбаха? В том, что этого последнего Ирина не любит? Любовь Маши к деревянному солдатику Вершинину всего лишь шутка. Реальна только ее нелюбовь к живому нелепому Кулыгину. Потому, видимо, и позволен ему режиссером резкий эмоциональный взрыв. Но и он не вызывает настоящего сочувствия, поскольку своей грубостью чужд красивому, гармоничному миру сестер. У Наташи интрижка с Протопоповым, но тема и линия Протопопова лишены своего символического значения. Да и «в Москву, в Москву» звучит не так отчаянно. Конфликт «Солдатиков» сокращен до масштаба внутрисемейного: Андрей пьет, проигрывает в карты, а Наташа захватывает дом. Однако и эти семейные конфликты лишь слегка намечены. К тому же и Андрей, обеспокоенный и раздраженный растущим напряжением в доме, еще готов и способен возвращаться в игру. А о «шершавости» Наташи говорит не столько с болью, сколько с недоумением…

Сцена из спектакля.
Фото — Варвара Карпова.

По-настоящему драматичным представляется мне лишь финал спектакля, где сестры, поджав под себя ноги, рядом сидят на одном диване и глядят прямо перед собой, на зрителей. Аккуратными квадратами сложены у них на коленях одинаковые черные пальто, а поверх пальто — снятые с ног туфли. В этой мизансцене произносят они знаменитые реплики чеховского полифонического финала: «надо жить», «хочется жить», «будем жить», «если бы знать». Снова звучит клавир Баха, тот, которым открывалось действие. А выразительная и тревожная живая картина в ее восприятии рождает другие актуальные, современные вопросы-ассоциации. С вещами на выход? Или без вещей? А может быть, только вещи уже и имеют значение? Гаснет свет, а когда вновь загорается, на сцене никого нет. Игра окончена…

Марина Солопченко поставила изящный спектакль об изящных людях. Но уже в этом содержится противостояние нынешнему времени, взыскующему иных качеств. В конце концов и Чехов писал свою пьесу не о типичных героях. Они и сами говорят о том, что знают слишком много лишнего применительно к окружающей их жизни. Такими они и остаются во все последующие времена. В одной из статей об актрисе Марине Солопченко ее стихия определялась как terra, земля. Между тем, в своем режиссерском дебюте она заявляет о себе как caeli, воздух. Ее героини живут в игре, в полете. Земная реальность враждебна им по умолчанию. Легкого им дыхания.