Иван Вырыпаев «Иллюзии»
Приют Комедианта
Режиссер Александр Баргман, художник Анвар Гумаров, костюмы — Ника Велегжанинова

В кратком изложении сюжет пьесы Вырыпаева, представляющей чередование монологов от лица четырех персонажей, напоминает анекдот. В первом рассказе умирающий старик Дэни горячо благодарит жену Сандру за счастливо прожитые в браке пятьдесят два года и ее любовь, которая наполнила смыслом всю его жизнь и сделала из него человека. В следующем эта самая жена перед смертью признается другу мужа Альберту, что всю жизнь любила его одного. После чего Альберт огорошивает свою жену Маргарет сообщением: полвека их совместной жизни были ошибкой, и на самом деле он всегда любил соседку, хотя сам не подозревал об этом. А оскорбленная жена в отместку заявляет, что всю жизнь была любовницей его друга, того самого, что умер в самом начале. И, наконец, финальный блок рассказывает о том, как Альберт признается-таки в любви умирающей Сандре, попутно рассказывая ей и о неверности (мнимой) их супругов. Вслед зачем по дороге домой внезапно осознает, что на самом деле любил только жену и спешит ей в этом признаться. Но на пороге комнаты его ждет предсмертная записка Маргарет. В финале каждый обнаруживает, что прожил свою жизнь не так. Как ему казалось. Но и это узнавание — тоже кажимость.

Между завязкой и развязкой Вырыпаевым проложены флэшбэки, вроде рассказа о том, как Дэни увидел в детстве инопланетян, а Маргарет два часа провела в шкафу, требуя, чтобы муж спел ей «волшебную песню», у Сандры случился нервный срыв после того, как Дэни сообщил ей, что у каждого человека должно быть «свое место», а Альберт накурился травки и увидел весь мир «мягким». Здесь же и авторские отступления, уводящие в область полной мелодраматической пурги, вроде того, что «на самом деле Дэни и Маргарет были братом и сестрой». Вслед за чем вовремя одумавшийся персонаж/исполнитель сообщает: «Шутка».

Истории любовного квартета, в который оказываются вовлечены две престарелые супружеские пары, пытающиеся переосмыслить и переиграть все то, что их связывало в течение 50 лет, казалось бы, самое место на Бродвее. Там в почете разговорный жанр. Да и сам Вырыпаев обозначил жанр пьесы, специально написанной по заказу немецкого города Хемнице, как «комедию». Но в действительности «Иллюзиями» Вырыпаев продолжает дело, начатое в «Танце Дели», где одна и та же ситуация многократно переигрывалась в разных вариантах, а персонажи комбинировались в разных позициях по отношению друг к другу. «Иллюзии» — история тотального (не только любовного) самообмана, в котором мы пребываем, пока смерть не положит всему этому конец. Персонажам этой пьесы уже не дано шансов переиграть шахматную партию. Их признания и саморазоблачения (в которых они не могут сами отличить правду от вымысла) складываются в необратимую цепную реакцию, которую венчают разочарование и смерть. В конце цепочки тупик, метафизическая пустота, в нее и обращен последний, многократно повторенный вопль — предсмертное письмо Маргарет: «Должно же в этой жизни быть что-нибудь постоянное?»

Сцена из спектакля.
Фото — Виктор Васильев

Режиссерская мысль Александра Баргмана избрала другое направление. Ситуацию, в которой одновременно и банальным и странным образом оказываются сплетены жизни четырех людей, он вскрывает ключом травестии. Уже первый монолог, его произносит Наталья Индейкина (Сандра) от лица покойного мужа, звучит в духе «историй Оксаны Пушкиной», с положенным надрывом и драматическими гримасами.

У Баргмана свой «символ веры». И это игра. В отличие от Вырыпаева, он не может довольствоваться простой репрезентацией текста. В начале на расположенных вдоль линии рампы четырех мониторах мы видим выходящих из машины, поднимающихся по лестнице театра в фойе людей — это актеры. Режиссер сразу обозначает дистанцию между ними и персонажами пьесы, выведенными в качестве схем из голливудского ромкома. Но и не только голливудчина становится объектом насмешек режиссера. Так же сильно его желание свести к шаржу «фирменную» эстетику Вырыпаева-режиссера. С одной стороны, в его спектакле есть и рассказ от третьего лица, и положенные паузы-переключения. В качестве откровенных «цитат» — расставленные рядком микрофоны, в которые актеры произносят текст, и кулер с водой, которую они пьют во время пауз, и экраны мониторов. Только жанр другой: вместо лекции — концерт в стиле диско, вместо легкой иронии и отстранения — номера-репризы, вместо чтецов — приплясывающий квартет фриков, похожих то на шведскую четверку «АВВА», то на ярмарочных проповедников.

И режиссер добивается своего. Возвышенная риторика, вложенная Вырыпаевым в уста персонажей, кажется позаимствованной из мыльных опер. Напыщенные, искусственно сконструированные речи производят отталкивающее впечатление, а умозаключения, вроде: «Настоящая любовь бывает только взаимной» или прямо противоположное этому: «Настоящая любовь не требует взаимности» кажутся верхом вульгарности.

Актеры тоже не довольствуются ролью чтецов. Каждый из них находит точку опоры в «типическом», старается максимально раскрасить образы нелепых янки, явно нуждающихся в визите к психоаналитику. Каждый стремится поярче расцветить текст, обналичить подтекст (которого в пьесе нет и в помине): подспудно накапливающееся много лет бешенство Сандры (Наталья Индейкина) на лунатика мужа, разочарование Маргарет, железной женщины с тату, синей челкой и «отличным чувством юмора» (Оксана Базилевич), эмоциональный аутизм Альберта (Александр Лушин), неудовлетворенность паталогически правдивого Дэни, которого Александр Кудренко играет и вовсе каким-то шукшинским «чудиком». И в итоге прокладывают через спектакль тему «одиночества вдвоем», совсем не близкую Вырыпаеву.

Но «плюсуя» вырыпаевский текст, прибегая к откровенному стебу, Баргман ставит его так, как если бы действительно имел дело с жанровой схемой, например черной комедией («короче, все умерли»). Он не берет в расчет тщательную сконструированность этого текста, манипулирование речевыми клише, точность и необратимость композиционных ходов персонажей — шахматных фигур. В итоге эпизоды несуразной жизни героев Вырыпаев складывает таким образом, что они образуют гармоничную систему, стройную, выверенную. Совершенство математической композиции, которую образуют человеческие жизни, возможно осознать только взглянув на нее сверху. И этот безмятежный взгляд опровергает фрагментарность, бессмысленность, зыбкость жизней и чувств, которую ощущает каждый герой.

Банальность языковых формул, предельная дистилированность речи, стремление свести к минимуму индивидуальную окраску — для Вырыпаева тоже не повод к осмеянию людей-пешек, а способ конструирования некой универсальной модели отношений, в которой нет места психологии. Есть информация к размышлениям о репрессивной власти языка. Но это уже совсем другая тема.