«Сахарный ребенок». По книге О. Громовой.
Центр им. Вс. Мейерхольда.
Режиссер Полина Стружкова, драматург Полина Бородина,
художники Ксения Перетрухина, Леша Лобанов и Шифра Каждан.

В Центре имени Мейерхольда выпустили «Сахарного ребенка» по книге Ольги Громовой в копродукции с Творческим центром «Среда» продюсера Татьяны Лукьяновой. Новая работа режиссера Полины Стружковой продолжила линию подростковых спектаклей на тему советской истории, начатую инсценировкой «Детей ворона» Юлии Яковлевой в постановке Екатерины Корабельник.

Сцена из спектакля.
Фото — Екатерина Краева.

Говорить с детьми про сложные периоды нашей истории, про сталинские репрессии, аресты, депортации, ссылки и лагеря сегодня сложно, но необходимо как никогда. Выросло уже целое поколение, которое знать не знает о том, что творилось в нашей стране в 30-е и последующие годы. Ну, возможно, что-то проходили в школе, но уже в 11-м классе, в спешке, перед самым ЕГЭ, скорее — пробегали мимо. Живых свидетелей тех лет в семьях почти не осталось, родители редко берут на себя миссию исторического просвещения, ну и детям это не очень-то интересно — есть куда более увлекательные современные темы. А с другой стороны, все мы видим тенденцию отрицания сталинского террора, возвращение памятников вождю и обвинения во лжи всех, кто пытается говорить на эту тему.

Центр Мейерхольда в последнее время стал той площадкой, куда смело можно вести подростка, если вы хотите рассказать ему о нашей истории, но не знаете как. И «Дети ворона», вышедшие два года назад, и премьерный «Сахарный ребенок» умудряются говорить на сложные темы легко и, смею сказать, увлекательно. По крайней мере, ребенок тут точно не будет скучать и одним глазом косить в телефон. Но если в «Детях ворона» для этого мобилизовано множество художественных приемов — и анимация, и театр теней, — то в «Сахарном ребенке» все до гениальности просто.

Художники Ксения Перетрухина, Леша Лобанов и Шифра Каждан организовали пространство Черной комнаты как архив памяти, где прошлое разложено по коробочкам на стеллажах. Для постановки «Сахарного ребенка» это стопроцентное попадание, потому что повесть эта по большей части документальна — она составлена из воспоминаний реальной Стеллы Нудольской, записанных и переработанных Ольгой Громовой. Несмотря на легкий, понятный текст, идущий от лица девочки, пережившей вместе с мамой высылку в Киргизию как член семьи врага народа, книга носит следы мемуарности — исторические отступления и объяснения, которые кажутся лишними с точки зрения художественной литературы, но зато придают тексту исторический объем и документальную подлинность. Как всякая реальная жизнь она не помещается в рамки «фикшн». Наверное поэтому никто в профессиональном театре до сих пор не брался за ее постановку, хотя книга на слуху, получила множество премий, выдержала семь изданий и переведена на 16 языков.

Сцена из спектакля.
Фото — Екатерина Краева.

Но авторы спектакля уловили самую суть этого текста как воспоминаний о детстве, которые занимают в нашей памяти важное место и хранятся особенно бережно, даже если там — страх, боль и обида. Потому что тепла и нежности, радости и надежды в них все равно больше. Актеры достают с полок коробки, как хрупкий груз, открывают осторожно, словно изнутри может что-то выпорхнуть, — и они начинают звучать благодаря тонкой партитуре композитора Кирилла Широкова. Эта «распаковка» воспоминаний притягивает внимание зрителей, сидящих, кстати, на таких же коробках: ведь всегда интересно, что там внутри. А там оказываются самые разные вещи: в первой коробке — россыпь фантиков, все, что осталось от прежней, беззаботной жизни пятилетней Эли. Во второй — плюшевые игрушки с оторванными лапами и вспоротыми животами после обыска в квартире (мама тогда объяснила, что ночью у них был бой с мышиным королем). Потом в коробках стали обнаруживаться уже совсем иные предметы: кирзовые сапоги, железные миски и кружки, кусок рельса, стуча по которому, лагерников собирали на ужин. Но все же там находилось место и другому: тюльпану, выросшему за колючей проволокой, коню, на котором Эля научилась скакать по степи, друзьям-одноклассникам, а главное — маминым песням и сказкам, помогавшим девочке пережить самые тяжелые моменты.

В книге Стелла любила играть в Жанну Д’Арк, но для спектакля авторы выбрали образ нежной и хрупкой Дюймовочки — невесомой бумажной куколки, которую порыв ветра может легко подхватить и унести вместе с осенними листьями. Она становится как бы альтер эго героини, но оказывается на удивление стойким оловянным солдатиком и мужественно выдерживает все невзгоды — ссылку в лагерь, голод и холод, травлю, побои и свое детское изгойство как ЧСИР (член семьи изменника Родины). Потому что отец научил ее не плакать: кто заплакал, тот проиграл. А мать постоянно питала душу девочки примерами из литературы и истории, читала ей наизусть стихи, рассказывала сказки, наполняла культурой, не позволявшей опуститься и ожесточиться, учила мыслить и рассуждать самостоятельно, верить в людей. И эти сказочные миры, которые строили вокруг себя мать и дочь в противовес грубой и жестокой реальности, стали их защитой и опорой, их внутренним убежищем и способом сопротивления.

Сцена из спектакля.
Фото — Екатерина Краева.

Драматургу Полине Бородиной пришлось проделать серьезную работу, чтобы разложить воспоминания Эли по небольшим коробочкам. Иногда эти отрывки так малы, что умещаются на нескольких обертках от конфет или на старой открытке. Актеры поначалу зачитывают их с интересом и удивлением, как послания от каких-то других людей, словно записки из бутылки, брошенной в море при кораблекрушении. Но постепенно они все больше присваивают текст, становясь героями повествования. Правда, говорит в основном Эля — это же ее история, а мама и папа (Анастасия Сапожникова и Евгений Козлов) существуют рядом, как бессловесные воспоминания, и лишь изредка вступают в диалог. Мария Тухарь тут не играет ребенка, но находит какую-то точную интонацию, где читаются и детское удивление этим странным миром, и желание быть хорошей, правильной девочкой, и внезапные упрямство и отчаяние.

Полноценными партнерами актеров становятся и предметы, которые сами по себе несут историческую память. Вот на переднем плане выстраивается батарея из кусочков мыла, коробков спичек и пачек соли — и это такой сильный, явный, понятный нам на генетическом уровне образ беды, что не надо ничего объяснять про войну. Не знаю, считывают ли эти ассоциации сегодняшние подростки. Но для авторов спектакля важно, что все эти предметы в нашем обиходе присутствуют и сейчас, продаются в любом магазине, а значит — это не музейные артефакты из прошлого, а часть нашей жизни. Так же как 30-е, 40-е и любые другие годы нашей истории, существующие в памяти людей. Люди живы, пока их помнят, история жива, пока о ней говорят. В конце спектакля уже взрослая Стелла признается, что самой большой ее мечтой было рассказать кому-то о своем детстве и своем прошлом, которое всегда, до самой «перестройки», приходилось таить. И мы понимаем, что эта мечта сбылась только что, на наших глазах.