«Толстая тетрадь». А. Кристоф.
ГИТИС, Мастерская О. Кудряшова.
Режиссер-педагог Татьяна Тарасова, художник Ольга Галицкая.
Сначала они прихлопывают муху, ползающую по столу. Или таракана? Убийство насекомого будет бескровным, но мальчики-близнецы в этот момент перестанут быть теми, кто «мухи не обидит».
Потом — назло бабушке-«ведьме», в деревню к которой привезла их мама, чтобы они не умерли с голода, — самовольно зарубят курицу. И символично измажутся кровью. Впервые.
С. Кирпиченок, В. Медведев (Близнецы).
Фото — Александра Авдеева.
Позже они устроят взрыв, который изуродует служанку ксендза, давшую им первый сильный сексуальный опыт.
Потом спокойно переживут смерть горячо любимой матери, погибшей при бомбежке.
Помогут отправиться на тот свет бабушке.
Откопают и будут шлифовать до блеска скелет матери.
В финале хладнокровно отправят через минное поле отца, чтобы тот подорвался и таким образом дал возможность одному из них перейти границу — след в след.
Мотивы каждый раз будут разными, в том числе и гуманистическими (Служанка, например, дразнила куском хлеба голодных измученных военнопленных и была наказана за бесчеловечность, а Бабушка сама приказала отравить себя, если сляжет и станет овощем). Мотивы будут разными и непросто будут даваться близнецам. Точнее — у них вообще не будет мотивов, только действия. Самый жестокий «воспитательный роман» ХХI века, написанный в форме бесстрастного дневника двух мальчиков, не содержит персонажной рефлексии. Это лапидарный текст, в котором только фиксация происходящего.
Близнецы тренируют себя на выносливость, они — дети войны и расчеловеченного мира — учатся выживать «по законам военного времени» и по тем же законам планомерно совершают одно главное убийство — убийство человеческого в себе.
Или это убивают обстоятельства?
С. Кирпиченок, В. Медведев (Близнецы), С. Шидловская (Мама).
Фото — Александра Авдеева.
Гениальный «воспитательный роман» Аготы Кристоф «Толстая тетрадь», роман о крахе гуманизма как такового, о формировании нового мира во время Второй мировой, играют студенты 3 курса мастерской О. Л. Кудряшова. Думаю, работа над таким материалом — это тоже «воспитательный роман» и «педагогическая поэма». Возраст актеров почти равен возрасту выросших к финалу мальчиков-близнецов. И это тоже тренировка. На точность, реакцию, ритмичность, искренность.
Они лишь в начале третьего года и проучились всего ничего, но юное мастерство, пластическая виртуозность, которой традиционно славятся «кудряшовцы», и психологическая точность (которой я не ожидала, в отличие от ожидаемой пластичности и внутренней ритмичности) удивительны. «Толстую тетрадь» ставили Борис Павлович в Кирове, Алексей Крикливый в Новосибирске, Александр Янушкевич в Перми. Учебный спектакль Татьяны Тарасовой становится в ряд с ними, он событие не только в ряду учебных работ, но, думаю, и вообще (поскольку «на потоке» уже месяц отсматриваю разный театр — от программы «Золотой Маски» до текущего московского репертуара, — имею право на такой вывод).
Д. Верещагина (Заячья губа).
Фото — Александра Авдеева.
Как теперь принято говорить, «олдскульный» спектакль (то есть, хорошо разобранный, проработанный — так я перевожу для себя этот маркер театральной «старорежимности») сочетает психологическую точность, условный (часто мимический и пластический) ход. Вот, например, почти «балетная» сцена любви Матери и Отца на столе, под которым, как основание их жизни, как подпорка мира семьи, сидят, словно два львенка, мальчики, обнимающие ножки стола. Или вот сцена со Служанкой, которая, соблазнительно растянув меха гармошки, расставив ноги под легкой юбкой, мурлычет «Как у нас в садочке розочка цвела». (Замечу в скобках, правда, что в спектакле Павловича именно Служанка именно растягивала именно меха именно гармошки, и вообще-то это уже общее театральное место, но «сексуальный» шорох мехов действует почти физиологически вкупе с юной чувственностью Серафимы Гощанской.)
Студенты легко рисуют собою в пространстве полноценные образы, хотя у каждого, кроме «сквозных» персонажей-близнецов, — по одному-два эпизода, и каждый — только страница толстого дневника. А рядом «рисует» компьютер: мелькают названия глав, легкие абрисы персонажей (и Мама — Софья Шидловская почти так же прозрачна, легка и тонконога, как и ее компьютерное изображение), а также два таракана… Это убитые тараканы или это два мальчика-близнеца (Сергей Кирпиченок и Владислав Медведев) — не все ли равно?..
Мир сразу опрокинут: стол стоит вертикально, мы видим склоненные головы мальчиков, их руки, протянутые к первой жертве. Мир опрокинут войной, и почти каждый персонаж будет «зависать» на плоскости стола (это не только красиво и не только «зачетно» по сцендвижению, но и образно, это картина невесомости, перевернутости, да и каждый на этом столе — муха). Вот из-за стола появляются тонкие ноги Заячьей Губы (запомним имя Дарьи Верещагиной), потом вся она — враскорячку, похожая на косиногу, — появится на столе: нелепое существо, жаждущее любви. И она, и все остальные — насекомые этого мира.
С. Кирпиченок, В. Медведев (Близнецы), С. Гощанская (Служанка).jpg.
Фото — Александра Авдеева.
В спектакле точно работают лаконичные сценические образы: коляска с землей — могила матери, которую разрывают близнецы (Кирпиченок и Медведев похожи на молодого Олега Меньшикова, но похожи именно вместе, в своем синхронном плаванье), этот стол, пустые чемоданы, оставшиеся от Сапожника, ложка, болтающаяся часовой стрелкой — без времени… Метафоры спектакля ясны, но не превалируют в сценическом тексте, посвященном, конечно, студентам, их «крупному плану».
В финале романа швейцарской писательницы венгерского происхождения (а финал этот касается уже послевоенного времени, поделившего Европу на два мира) близнецы — единое целое, натренировавшее себя на голод, холод, молчание, боль и бесчувствие, — наконец, разделятся. Так по каждую сторону границы окажется половинка расчеловеченного существа. Значит, обречен послевоенный мир в целом. По сути, роман Кристоф — тезис в философской дискуссии о том, жив ли категорический императив после Холокоста. Если верить «Толстой тетради», — нет. Но если верить «Толстой тетради»- спектаклю, то мир не обречен. Или, по крайней мере, не обречен театр. И гитисовская школа — тоже.
С. Кирпиченок, В. Медведев (Близнецы), Д. Верещагина (Заячья губа).
Фото — Александра Авдеева.
«(Замечу в скобках, правда, что в спектакле Павловича именно Служанка именно растягивала именно меха именно гармошки, и вообще-то это уже общее театральное место, но «сексуальный» шорох мехов действует почти физиологически вкупе с юной чувственностью Серафимы Гощанской.)» По-моему, за плагиат в сценическом тексте (если этого не было в тексте литературном) надо драть не меньше, чем в любом другом. Говорю, как сам пару раз ободранный в формате doc.
Восхищаюсь статьей и горжусь сыном
Андрей Кириллов, а вы не допускаете, что это не плагиат, а простое совпадение? Так часто бывает. К примеру, мне самой доводилось обвинять в воровстве у Фабра режиссера, который не смотрел ни одного спектакля Фабра. Точно так же с большой долей вероятности предположу, что Татьяна Тарасова не видела спектакля Павловича.
Спектакль Т. Тарасовой сложно назвать учебным – это скорее хорошо сделанный, структурно верный, эмоционально и интеллектуально затрачивающийся спектакль, раскрывающий актерский потенциал каждого из труппы (в данном случае – из актерской мастерской О. Кудряшова). Четкость движений, острота пластики, пугающе уместная физиологичность, натуралистическая подробность – все то, что во «взрослом», репертуарном театре получается не всегда, тут сделано безупречно. Аскетичность декораций (многофункциональный стол, превращающийся во что угодно: от кровати до разорванной минами государственной границы, тетрадь с карандашом, пару стаканов и остальное – по мелочи) и лаконичность костюмов (белые рубашки, заправленные в черные брюки на подтяжках – у Близнецов, тюлевые платья в мелкий цветочек – на Маме, Кузине и Служанке, черный балахон – на Бабушке и тд), оснащенные световыми иллюстрациями (тоже – минималистичными) позволяют сконцентрироваться на актерской игре, на психологизме (который тут, конечно, есть). Лейтмотивом по стенам бегут белым изображением два таракана, неубиваемые, как признак вечной жизни – точно так же бегут два Близнеца по сцене, кроваво и жестоко преодолевая трудности жизни.
«Толстая тетрадь» – история Близнецов, не просто переживающих потери войны, но вступающих в конфликт с войной. Это два сильных героя (которые – буквально – одно целое), воспитывающих в себе то зверское, то страшное, что обычно приобретается постфактум.
Это спектакль о том, что среда может погубить человека, кого-то сделав мишенью, кого-то – летящим в нее дротиком (здесь, очевидно, второе).
Спектакль – пример того, как тяжелый материал подаётся через отстранение, и это работает лучше, чем текст о страданиях через страдание. Сухая констатация говорит нам не только о жестокости. Снятие с текста эмоциональности позволяет нам как зрителям проживать эмоции самостоятельно. Герои живут на плоскости: стол напоминает одну из страниц тетради, с которой и сходят герои. Мать, впервые появляясь, двигается, не отрываясь от стола-страницы. Она — как ожившая иллюстрация. Воспоминания близнецов материализуются на сцене фрагментарно и одновременно точно. Ничего лишнего, только яркие собирательные образы: красные туфельки матери, ведро с потрохами, мерно покачивающаяся кружка на спине сапожника-еврея. Особенно привлекает пластичность актёров, продуманность каждой минуты на сцене. Нет случайных жестов, взглядов, чёткость и выверенность существования актёров на сцене подобна музыке.
Холодной логике, жесткости, страшной тактике выживания близнецов-героев романа А. Кристоф соответствует математическая точность режиссуры. Минимализм черного пространства, ограниченный набор предметов – на сцене активно действующих, четкость и проработанность каждого движения, сдержанная, почти отстраненная интонация повествования. Пластика актеров мастерской Олега Кудряшова буквально акробатическая – прыжки, падения, перекаты, изломы тела. Никаких криков, эмоциональные взрывы появляются вспышками, герои методически переворачивают страницу за страницей толстой тетради – все больше теряя человеческое. Глухая боль и ступор ужаса. Близнецы проходят путь отречения от всех основ – матери, отца, дома – стойко, но не легко – мы слышим плач одного из братьев, мы видим, как эта искажённая семья бабушки и близнецов все же держится вместе, как мальчики рассказывают об очищенном до блеска скелете матери. И это ещё больнее – остатки любви в истерзанных упражнениями расчеловечивания героях, остатки чувств, которые царапают изнутри металлическим скрежетом.
Как стать/остаться человеком в условиях войны – инструкция по выживанию.
[Мелким шрифтом] Будьте внимательны! Высокий процент смертности всякого рода человечности снаружи и внутри.
Механизм студенческого спектакля ГИТИСа, Мастерской О. Кудряшова, имеет ужасающий, мрачный, военный привкус, настолько он оборудован и оснащен технической и пластической составляющими. Стол, который ни на секунду не пропадает со сцены, буквально прирос к телу двух Братьев (Сергей Кирпиченок, Владислав Медведев), это их и только их мир, не каждый туда попадает. С течением времени он меняет свои обличия: любовный — для Служанки Пастора, мясцницкий – для нее же, смертоносный – для Отца). Грань между любовью и ненавистью напрочь пропадает во время войны, но на этой грани подростки и существуют. Путь священника к всеобщему принятию мира и людей не отделим от пути пьяницы или наркоманы, меняющих свою человеческую суть на дозу. Неумолимые тренировки, которыми промышляют Близнецы, = боль, кровь – осознание своего тела, отрешения от него. Проверка духа – посложнее, здесь, как всегда, становится выбор. Проблема в том, что «правильно»/«неправильно» не работает на войне. Социум разбил природу. Убить ли Бабушку по ее просьбе, Служанку, насмехающуюся над врагом или Отца – пьяницу, решившего еще раз сбежать от своих Сыновей – вопроса не стоит. Все уже и так мертвы и совершенно не имеет значения, кто из них пастор, а кто убийца.
У любого спектакля, посвящённого ужасам войны, всегда в той или иной степени существует риск смакования жестоких моментов или же уход в чрезмерную сентиментальность и бесконечное обыгрывание темы страданий. Однако и сам материал, и постановка, и актерские работы студентов Кудряшова позволили избежать этих проблем. Спектакль с самого начала обозначает правила игры, предполагает некую остранённость, ведь мы смотрим уже случившуюся историю от тех, кто уже ею закалён и расчеловечен, для кого это сухие факты. Особой похвалы заслуживает центральный дуэт братьев-близнецов, единых даже на уровне пластики (Владислав Медведев и Сергей Кирпиченок) — ведь они на сцене весь спектакль и мастерски держат на себе внимание все два с половиной часа. Не менее прекрасны и эпизодические герои: противоречивый и очень характерный образ бабушки, желающая любви Заячья губа (Дарья Верещагина), хитрец-денщик, сапожник-еврей. Спектакль выдержан ритмически точно, в нем будто нет ничего лишнего: декорации минималистичны, большинство предметов изображает стол, напоминая нам о записях толстой тетради, текст и рисунки на заднике дополнительно структурируют повествование, уподобляя главных героев тараканам (только тараканы и выживают в войну по грустной иронии).
Невероятное единство главных героев переходит из сюжета в существование актёров. Мальчики не только все делают вместе, они чувствуют друг друга на уровне дыхания. Их «союз» стабилен: если кто-то в него вторгнется, союз не разрушится, не даст трещину. Но при этом Мама, Бабушка, Папа сосуществуют с дуэтом мальчиков.
В первую очередь, актёры чувствуют друг друга пластически. Падает один из них — другой поддерживает, один швыряет тарелку — другой её ловит. Ритмо-пластика отточена у актёров до предела.