И. Вырыпаев. «Танец Дели».
ТЮЗ им. А. А. Брянцева.
Режиссер Дмитрий Волкострелов, художник Ксения Перетрухина.
На «Танец Дели» Дмитрия Волкострелова в ТЮЗе идти надо. Но лучше это делать в том случае, если о пьесе у вас остались лишь смутные воспоминания, рецензий на спектакль вы не читали и фильма Вырыпаева не видели. Причем фильм и пьеса — еще ладно, а вот статьи точно читать нельзя. Потому что критики — спойлеры.
Тюзовский «Танец Дели» — это комбинация приемов, которые Волкострелов уже давно использует. Как и в «Злой девушке», здесь на первое место выходит даже не отношение актера к тексту (не говоря уж об исполнении роли в привычном смысле слова), а его нейтральное воспроизведение. Как в «Shoot/Get Treasure/Repeat», важно соотношение видеопроекции и живого плана. Поэтому вся смысловая нагрузка приходится на слово.
«Танец Дели» состоит из семи мини-пьес. Каждая — вариант развития событий в одной и той же истории: Катя полюбила Андрея, а он полюбил Катю, потому что ее танец Дели, увиденный им в Киеве, помогает ему принять все ужасы, страдания и боль этого мира. Когда Катя первой призналась в любви, Андрей наврал, что любит свою жену, но потом вернулся к Кате и сказал правду. Его жена Ольга отравилась, когда узнала об этом.
Важно, что место действия остается одним и тем же: безликий приемный покой в больнице, где меняются только рекламы лекарств. И каждая пьеса-вариация отличается от другой тем, что в события вклинивается смерть одного из персонажей, которая отменяет логику линейного рассказа. Например, Алина Павловна, мама Кати, то умирает от рака желудка в начале первой пьесы или в середине второй, то не умирает (ей сделали удачную операцию) в третьей, а в пятой она даже переживает свою дочь. Каждый персонаж в этом спектакле окажется за кулисами — в небытии. Каждый переживет смерть близкого человека. Постоянный рефрен: «Она умерла, а я ничего не чувствую». Но, несмотря на вариативное чередование смертей героев, события развиваются все-таки в хронологическом порядке — от признания Кати до смерти Андрея. Смерть становится лакмусовой бумажкой для всех интеллектуальных схем, которыми людям удобно руководствоваться в жизни. Можно ли «отпустить» Освенцим, строить счастье на чужом несчастье или превращать неподдельное страдание коровы на бойне в красоту, как это сделала Катя, переведя боль от ужаса, испытанного на индийском рынке, на язык прекрасного танца?
Волкострелов, словно следуя логике Вырыпаева, предоставляет выбор: можно пройти в одну часть зала или в другую. Там зрители оказываются перед выгородкой из белых панелей, закрытой белыми жалюзи до пола. На них возникает видеопроекция: актеры, произносящие текст, крупным планом. Затем жалюзи открываются, и актеры читают текст уже на любительские камеры, которые стоят тут же. И здесь возникает сомнение: эти сцены отсняли заранее или все происходит в реальном времени там, за стеной белой коробки — приемного покоя? Куда ведет дверь в глубине — на другую, зеркально отраженную, игровую площадку или все-таки за кулисы?
Это сомнение держит зрителей в тонусе добрую половину спектакля, пока не выяснится, что сценограф Ксения Перетрухина сделала две идентичных коробки-кабинета из белых панелей с меняющейся рекламой лекарств или видами европейских городков. Для одной части зрителей жалюзи закрыты, для другой — открыты. В следующей сцене — наоборот. Видео и живой план чередуются с точностью метронома, пока в седьмом, финальном, эпизоде не станет видно сразу и видео, и актеров. Дверь открывается, догадка, что есть еще одна комната, подтверждается — видно жалюзи с другой стороны.
Больше «ловушек» для зрителей не предусмотрено. Поэтому нельзя читать статьи о спектакле заранее — станет скучно уже на четвертой пьесе. Актеры принципиально ничего не играют, не дают своего отношения к тексту, произносят реплики «никак». Единственное, что они себе позволяют — улыбнуться оттого, что ладно их произнесли. На этот раз Волкострелов работал с опытными актрисами ТЮЗа, незнакомыми с его стилем, — Марией Сосняковой, Надеждой Шумиловой и Татьяной Ткач, но они присвоили такой способ существования не хуже молодых актеров Алисы Золотковой, Аделины Червяковой и Андрея Слепухина, занятых в «Злой девушке» — предыдущей работе режиссера в этом театре.
Кто какую играет роль, в «Танце Дели» Волкострелова неважно: танцовщиц — три (Аделина Червякова, Алена Бондарчук и Алиса Золоткова), Андреев — двое (Андрей Слепухин, Иван Стрюк), Пожилые женщины и Алины Павловны в исполнении Марии Сосняковой, Надежды Шумиловой и Татьяны Ткач тоже постоянно меняются. Только Александра Ладыгина во всех пьесах остается Медсестрой в белом халате. Она и оказывается протагонисткой спектакля: постоянным наблюдателем, проводником из одной сценической коробки в другую — идентичную, но с другими лицами. Разницы же нет никакой — все ничего не чувствуют, все даже не беспокоятся об этом, а только наворачивают километры слов.
Волкострелов предоставляет, конечно, выбор между двумя точками зрения, и можно сходить в другой зал, увидеть сцены, только что бывшие на видеопроекции, вживую. Но это не более чем иллюзия выбора, смыслы от этого не изменятся.
Такой вот театральный минимал.
Если бы не видела спектакля, упрекнула бы автора в пустом пересказе. Но так как видела — отличный текст! Добавить нечего. Единственное, что идти надо, если других работ Волкострелова не видели, ибо приемы кочуют из спектакля в спектакль и уже порядком надоели.
Соображение первое. Не нужно никого обманывать: такое делается за три дня на лаборатории как читка. Такое мы видели. Много. Часто. Не хуже, но с меньшей важностью лица. Никаких смыслов эта пустота не родит. В данном случае (в отличие от «Shoot/Get Treasure/Repeat», где много содержательного и интересного) король — абсолютно голый. «Фокус» с живым планом и следящей камерой разгадывается после первых трех эпизодов. Смысл фокуса неясен: не все ли равно следить за живой читкой или за читкой на экране? Это смыслов не прибавляет.
Соображение второе. В «Shoot/Get Treasure/Repeat» дано столько вариантов взаимоотношений камеры и актера, видео — и живого лица, что режиссер сам себя невольно обобрал: каждый следующий раз будет эксплуатацией того, что мы уже видели.
Соображение третье. Чтобы превратить боль в красоту и блаженство, боль надо чувствовать. Только после этого ее можно рассказать. Рассказать о боли, не чувствуя ее, нельзя. Если боли не чувствуешь, то красота и блаженство недостижимы. Слова по всем этим поводам сами по себе ничего не значат и умножают стеклянную пустоту. А в «Танце Дели» именно стеклянная, безжизненная пустота, созерцание которой скучно.
Соображение четвертое. Не моё. Кибирова.
Даешь деконструкцию! Дали.
А дальше-то что? А ничто.
Над грудой ненужных деталей
Сидим в мирозданье пустом.
В данном случае сидим не над грудой деталей, а просто в пустом. Даже и деталей-то нет.
Всегда интересовалась Вырыпаевым, и всегда не могла его до конца принять (или — понять?). Все время останавливало ощущение пустоты, которое появлялось в результате. И вот, его фильм «Танец Дели» в первый раз не вызвал этого ощущения, я так прониклась историей, так вдруг увидела живых людей, с их болью, с их мыслями, сложностями, мнениями, которые я м.б. до конца и не разделяю, но готова обдумывать. И текст Вырыпаева, всегда очень интересный, оказался для меня еще и живым.
Я сразу же пошла на спектакль, чтобы, не потеряв ощущения от фильма, увидеть это историю под другим углом. И увидела — того же Вырываева, каким он был (для меня) до «Танца Дели», пустым, отстраненным, неживым и бесчувственным. Если бы я не видела только что фильм, подумала бы: «Ну, все как и всегда!».
Мне показалось, что сам Вырыпаев изменился, а Волкострелов — нет, режиссер не увидел этого изменения и остался в тех же границах.
Я, наверное, самый прозорливый — приём с двумя сценами разгадал где-то к середине второй пьесы. А вот откровенно скучать (права Софья) начал действительно где-то с четвёртой. До этого, не скрою, с огромным интересом следил (на экране и в живом плане) за работой Волкострелова с актрисами старшего поколения — как они, впитывая его эстетику, меняли её и, одновременно менялись сами — это дорогого стоит. Но спектакль не об этом — а опять о фальши и пустоте — посредством фальши и пустоты. Масло масляное. Тупик.