«Из фрески ВЕЧНОСТЬ. Вечер поэзии. Поэты-шестидесятники, их учителя и предтечи».
Малый драматический театр — Театр Европы.
Режиссер Валерий Галендеев, художник Александр Боровский.

Темнота зала сливается с «идеальной черной вечностью» сцены, чья глубина скрыта занавесом. Из его мягких складок поочередно выходят, словно делают шаг из небытия, оказываясь в луче света, тринадцать поэтов XX века: Пастернак, Блок, Евтушенко, Бродский, Цветаева, Тарковский, Ахматова, Ахмадулина, Есенин, Маяковский, Вознесенский, Рождественский, Слуцкий. Они друг другу — предшественники, учителя и современники. Прошедшие рядом, вместе и — мимо, разминувшиеся в жизни, что «оказалась длинной», разъединенные расстояниями, но чаще — смертью. Выбрав редкий сегодня формат поэтического вечера, Валерий Галендеев с актерами Малого драматического театра обращается к поэзии XX века. По словам режиссера, спектакль «Из фрески ВЕЧНОСТЬ» — это «попытка коллективного высказывания на тему национальной души». Возможность наметить тонкие связи, расслышать перекликающиеся мотивы, наладить диалог между поэтами сквозь время и вне его.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Глухой черный занавес становится главным сценографическим решением спектакля (художник Александр Боровский). Он не открывается, и поначалу поэты выходят на авансцену. Под стрекочущий звук печатной машинки на черном фоне белым печатается имя поэта и название стихотворения, которое будет звучать. Но по ходу действия занавес отступает назад — ширится пространство, объемнее проступает личность каждого из поэтов, человеческая судьба, а за ней и судьба общей для них страны. Родины, которая по каждому прошлась тяжелым катком. Кто-то оборвал жизнь сам, «разбившись мордой о бессмертие», как Есенин, Цветаева и Маяковский, кто-то был лишен родины, как Бродский, затравлен, как Пастернак, полжизни просидел на «скамье подсудимых», как Ахматова. Поколение, которое не было своевременно услышанным и исчезало, понимаемое «процентов на десять». Поэтому их голоса звучат — отдельно, одиноко. Но в этот вечер никто не уходит со сцены. Все тут. Остаются, сев на пол или стоя в кулисе, и внимательно слушают друг друга. Возникают переклички, прямые и неявные диалоги. Бродский (Никита Сидоров) кивает Блоку (Артур Козин) с Пастернаком (Сергей Курышев), Цветаева (Ирина Тычинина) окликает Тарковского (Станислав Никольский), Маяковский (Станислав Никольский) — Есенина (Евгений Санников), Вознесенский (Артур Козин) — Маяковского (Станислав Никольский). За скобками остается возможный диалог Цветаевой с Пастернаком, Ахматовой с Цветаевой. Это то, что уже можно додумать, продолжить самим.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Никакой попытки внешнего сходства или манеры исполнения. Вероятно, можно задаться вопросом, почему у Цветаевой и Пастернака взяты знаменитые, программные произведения, а у шестидесятников Ахмадулиной, Евтушенко и Рождественского — достаточно редкие… Но, так или иначе, эти стихотворения, мне кажется, дают возможность увидеть кардиограмму поэтической мысли, которая сменялась и надламывалась на протяжении жизни. Поэтому на сцене возникают Цветаева в четырех отражениях (Надежда Некрасова, Анна Завтур, Марина Гончарова, Ирина Тычинина) с характерными для этого поэта свойствами страсти и «безмерностью в мире мер»; Блок — in vino veritas, пьянеющий с каждой строкой «Незнакомки»; саркастичный, хлесткий и печальный Бродский — в трех ипостасях (Никита Сидоров, Евгений Санников, Никита Каратаев); Ахматова — тоже в трех (Елена Соломонова, Ирина Тычинина, Татьяна Шестакова), трагически прозревающая завтрашний день. Найдена неожиданная, по-хорошему злая и честная, интонация для Есенина (Евгений Санников) и тихая, искренняя — для Евтушенко (Олег Рязанцев).

Камертоном этого вечера — и целой поэтической эпохи, которая была «музыкой во льду», — становится Пастернак. Скорбная, большая и печальная фигура в темной кулисе. Со слезами в глазах. Мягким негромким голосом его стихи читает только один артист — Сергей Курышев. Он начинает с «Во всем мне хочется дойти до самой сути…», а завершает «Высокой болезнью».

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Шестидесятники прозвучали наиболее «злободневными» (Вознесенский — «Разговор с эпиграфом»; Слуцкий — Фреска «Злоба дня»), здесь слышится уже не один, а хор голосов. Приблизившаяся и начавшаяся «оттепель» дала им возможность заговорить во всю силу — их слушали стадионы. Можно ли такое было представить их предшественникам и даже сейчас — нам? Время отражалось в них, сделав Евтушенко, Рождественского, Вознесенского, Ахмадулину голосами нескольких поколений. Войны, репрессии, цензура — казалось, что все это, перемолов их, ушло навсегда… Но стихотворение Евтушенко «Я живу в государстве по имени КАК БЫ» написано им уже в другом веке, в 2004 году. И с каждым днем все сложнее поспорить с его злободневностью.

Болевой точкой спектакля становится стихотворение Бориса Слуцкого «Как убивали мою бабку», которое страшно, отчаянно читает Олег Гаянов. В нем идет речь о гибели семидесятилетней Полины Матвеевны, которую застрелили фашисты среди сотни других евреев. Ее последние слова были о внуке, что сражается на фронте, которых он слышать не мог. Как и последними словами Анны Семеновны из романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» — было письмо к сыну, которое, она была уверена, он никогда не прочтет. Сюжет из фрески «Вечность», от которого моментально перехватывает горло. В спектакле Льва Додина «Жизнь и судьба» это письмо читала Татьяна Шестакова — трагично, просто, что усиливало до невероятного тихие мамины слова и ее завещание сыну: «Живи, живи, живи вечно…»

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Личная память идет внахлест с исторической. Занавес уплывает назад и сужается до узкой стены за спиной у Татьяны Шестаковой, которая завершает вечер чтением фрагментов из поэмы Ахматовой «Реквием». Хрупкая маленькая фигурка, чуть дрожащий, но по-прежнему высокий голос, берущий абсолютно чистую интонацию. Это позволяет тексту звучать сильнее — он движется на нас, вечность дышит нам в лицо, приближаясь вместе с актрисой, которая идет из глубины навстречу залу, переходя от одного микрофона к другому, и к последнему — на краю сцены.

Спектакль «Из фрески ВЕЧНОСТЬ», не преследуя напрямую такой цели, сильно резонирует с сегодняшним днем, высвечивая одну из главных черт нашей «национальной души»: мы — «производное коллективной катастрофы ушедшего века».