«По ту сторону занавеса». Опыт реинкарнации в двух частях.
Александринский театр.
Сценарий, режиссура, свет Андрия Жолдака, сценография Андрия Жолдака и Даниэля Жолдака.
На спектакле Андрия Жолдака «По ту сторону занавеса» в Александринском театре кажется, что маститому режиссеру, где уже, вроде бы, только ни ставившему, давно не хватало как раз такого — какого-нибудь императорского — театрика. И дело не в том, что расточать технические богатства сцены с восхитительной свободой — его прямое дело (это, конечно, так), а в том, что Жолдаку, как и всякому нормальному режиссеру, по мере взросления понадобился театр с сильной многовековой историей.
Элегантной Александринке взрывной Жолдак сейчас оказался нужен ничуть не меньше. Реинкарнирующей самое себя в «Маскараде», пользующейся родной себе условностью в «Вороне», ей не хватало режиссера, способного вступить с ней в живой диалог, поглядеть на нее не с культурной, а с витально-полнокровной стороны.
По всем ярусам и партеру Жолдак пустил струящуюся видеографику весеннего леса, а на огромный плазменный экран, подвешенный над сценой, — мягкие щупальца водорослей, толчки океана и покачивающиеся вершины деревьев. Видеоарт, наконец, обрел свой смысл: вечное колебание живой материи, которое, срифмовавшись с театральной историей, такой же, в сущности, самодостаточной, как и природа, дало спектаклю диковатую энергию мира на грани фола, в котором границы реального и сновидческого окончательно слетели с колков.
Сцена из спектакля.
Фото — К. Кравцова.
И всю эту конструкцию Жолдак развернул в зеркальном отражении.
Со второго яруса, куда проводят нас капельдинеры, зрители небольшими группками спускаются в партер, поднимаются на сцену и рассаживаются в несколько рядов у задника, на актерской территории. Перед нами зияет пустующий зрительный зал, красный бархат кресел покрыт белыми полотнами, как обычно бывает в свободные от спектакля дни.
4015 год, перед нами проходит опыт реинкарнации. Три сестры — персонажи пьесы Чехова — Маша, Ирина, Ольга, умершие в 1900 году, обретают жизнь в новом мире. На экране прокручивается знакомый до рези в глазах текст пьесы, а под ним, на сцене, в инопланетных капсулах, через шланги в мозг трех сестер вживляется опыт их предшественниц. Девочки еще не знают, ни кто они, ни то, что они сестры, и только резвятся на фоне безлюдной техногенной природы. Но постепенно воспоминания входят в них все острее и острее.
Оттолкнувшись от Чехова, Жолдак движется в своем спектакле почти последовательно: идет от внутреннего к внешнему, от намека к воплощению. В спектакле появились мать девочек и жена Вершинина. Ситуации нагружены натуралистическими, а иногда экспрессионистскими подробностями в духе О’Нила: у Маши с отцом когда-то был инцест, и теперь Вершинин напомнил ей отца (еще бы не напомнить: Игорь Волков выходит сразу за двоих — за Прозорова-отца и за «влюбленного майора»). Точно так же, как мать сестер когда-то не любила ни мужа, ни Чебутыкина, Ирина теперь не любит ни Тузенбаха, ни Соленого. Истории персонажей отражаются как в кривых зеркалах. Возникает то, чего не было, или то, о чем мы не знали: как играли в теннис у моря Вершинин и Маша, как в дом Прозоровых являлась жена Вершинина, чтобы повеситься на глазах у мужа, как в полнолуние Наташа, разодетая в пух и прах, билась в экстатическом предвкушении встречи с Протопоповым.
Е. Вожакина (МАша) и В. Коваленко (Кулыгин).
Фото — К. Кравцова.
Появившись из какой-то космической капсулы, Игорь Волков — Вершинин молниеносно выцыганивает Машу и на наших глазах становится собою — азартным полувековым ухажером, оживленным, философствующим, болтливым. С остервенением поедая принесенные ему Машей котлетки с пюре («Голодный, жена не кормит!»), он духарится своими сентенциями в зал: «Давайте пофилософствуем!», но выход из роли — не прием: актеры играют живых людей, а не персонажей, которые стали еще более живыми. Кулыгин Виталия Коваленко — как засбоившая система, из-за измены жены упорно повторяет фразу «Моя жена меня любит», причем понимает ее вполне действенно: берет чуть ли не кричащую от ужаса Машу и раздвигает ноги, а Маша при виде мужа кидается прочь, как от трубы, зовущей на расстрел. Заново творя архитектонику пьесы, разбирая ее на острые игровые ситуации и свободно монтируя их, повинуясь своему интуитивно-поэтическому чувству, по существу Жолдак не спорит с Чеховым, а создает вариации на тему чеховских сестер. Уже пройденные, и не однажды, знакомые положения развиваются в ускоренном темпе с новыми подробностями, в бликующей системе камер и зеркал. Герои чувствуют, как должны поступить, но двигаются как заколдованные, не в том направлении, не могут выйти из раз очерченного круга.
Е. Вожакина (Маша), Е. Калинина (Ольга), О. Соколова (Ирина).
Фото — К. Кравцова.
Делом Вершинина было и остается появляться и исчезать. Дело Маши — страдать. Дело Кулыгина — тянуть ее назад. Воскресает не характер, а действенная роль, нечто, напоминающее маску. Оживает устойчивое. То, что с судьбою прямо соотнесено. Актеры импровизируют запоем, костюмы экспрессивны, а сцена оснастилась множеством гаджетов. Но ничто не способно изменить финал.
Пройдя весь путь (пьесы ли? своей жизни ли?), сестры погибают на фоне радостно шумящего леса, того, который мы видели и ощущали в самом начале спектакля. С авансцены, как будто из прекрасной долины, до нас доносится детский смех, девушки кружатся вокруг своей оси. Раздается три последовательных выстрела, и сестры падают, одна вслед за другой. Но — по-жолдаковски, как и по-чеховски — грусть оказывается преодоленной. Есть шанс, что все это повторится, ведь судьба, оказывается, длиннее, чем конкретная жизнь.
В советские времена при найме на работу в госучреждение существовала хоть какая-то медкомиссия. Считаю нужным при приглашении на постановку в императорский театр всё же запрашивать у режиссёра справку из очевидного профильного диспансера. Быть может Жолдак «превратиться в камень на берегу реки в Монголии» всё же не на государственные бюджетные средства? Бред сивой кобылы.
«Со второго яруса, куда проводят нас капельдинеры, зрители небольшими группками спускаются в партер…». Елена, возможно, Вы имеете в виду бельэтаж, с которого мы спускаемся в места за креслами и через партер идем к сцене? Или что-то успели поменять с дня пресс-показа?
Нет, Елена. Просто человек, разглагольствующий о том, какая нынче нужна режиссура «императорскому театрику»(!!!), попросту не понимает разницы между бельэтажем и первым ярусом.
Вопрос к модераторам сайта. Скажите, насколько необходимо одобрять и публиковать для широкой общественности эти «глубоко содержательные» комментарии о бельэтаже и втором ярусе, не касающиеся существа спектакля? Сколько можно позволять обсуждать авторов статей о спектаклях, а не сами спектакли?.. Нечего сказать о премьере, охота позлословить — пожалуйста, у себя на странице в соцсети, в жж, в курилке. А в профессиональном блоге хочется читать отзывы о сценическом тексте. С любой оценкой — но разбор спектакля, отклик на спектакль. Не хамские реплики про «медкомиссию». Надоело.
Спектакль неровный, но очень мощного художественного наполнения и объёма, открывающий неисследованные территории чеховского мира. Чехов любил Метерлинка; смерть, болезненность и безжизненность участвуют в трагизме измерений его текста. Мне не очень понятна такая фиксация одинаковой отчаянной интонации во втором действии. (Хотя бесконечное время монотонного страдания заложено в пьесе, это убедительно прослежено хотя бы А.П.Скафтымовым). Мне кажется не убедительным поданный без иронии режиссерский сюжет про «стирание памяти» и её перезагрузку. Не подготовлен, по-моему, финальный момент с расстрелом только что проснувшихся к жизни сестёр… Хотя подход ясен: мы видим мир нагруженным кино, в котором есть и Ингмар Бергман, и «Молчание ягнят», и «Шерлок». И всё же это настоящий театр. После «театра жестокости». Сверхнапряженный ритм внутренних драматических сдвигов как в экспрессионизме, наверно. Неограниченные возможности метаморфоз пространства, в конструкциях, в мизансценах, в фактурах, в чувстве глубины, в цветовом решении, в монтаже визуальных сюжетов, в сочетании человеческих фигур с «бытовой» домашней реальностью, с виртуальным океаном, с предметами, с костюмами. Никогда не изобразительно, насквозь образно, динамично. По смыслу: действие происходит в открыто-беспощадной реальности, которая «через сто лет». Наша реальность: только что выпускница, молодой режиссер (однокурсница актёров, занятых в спектакле) вышла замуж за луганского полевого командира, и его подорвали свои в подаренном автомобиле по дороге на свадьбу, где она его ждала. Шли репетиции. Она пытается прийти в себя. Жолдак, может, и не знает конкретно этого, но мысль спектакля в этом самом мире. Артисты играют такого Чехова, как раньше не играли. Какой Виталий Коваленко – Кулыгин! Очень жесткий, болезненный образ, притом не натуралистичный, игровой. Совсем новый Игорь Волков – Вершинин, мастер импровизатор. Ожидаемо (после Эммы Бовари в спектакле этого режиссера) сильная Ольга – Елена Калинина, и неожиданно – Елена Вожакина – Маша, и Иван Ефремов – Тузенбах … Конечно, спектакль радикально преодолевает автоматизм восприятия поверхности текста. Но ведь и в 1904 году кто бы признался Чехову, что слышит его текст так: «на фоне глупого «топотанья» — вот это «топотанье» нужно услышать — незаметно для людей входит Ужас. …Такое же впечатление, как тот звон в ушах больного в Вашем рассказе «Тиф». Зуд какой-то. Веселье, в котором слышны звуки смерти, что-то метерлинковское, страшное». Жолдак слышит.
Всё описанное Николаем Викторовичем вижу в «Zholdak Dreams» и не вижу в «По ту сторону занавеса». Вижу фантастический инопланетный зачин, почти тут же брошенный и забытый уже до конца спектакля; вижу, как спектакль в начале второго действия «садится» на чеховский текст и уже не слезает с него; вижу в этом (пусть и весьма радикальном) прочтении чеховской драматургии единственную удачу спектакля — линию Маши, разрывающейся между фигурами авторитарного отца и не менее авторитарного мужа; а потом — только пробалтывание оставшихся реплик. Ну и основная метафора четырёхчасового спектакля — не поместившаяся в него и вынесенная на поклоны — это от души!
а что, собственно, Жолдак привнёс в пьесу Чехова? приписал Ирине матениские паттерны поведения с мужчинами, а Маше – Эдипов комплекс? – колоссальное новаторство для XXI века, просто интеллектуальная революция.
вопрос № 2: зачем события переносятся в 41 век? почему не в 141й и не в 141й до новой эры? что это меняет в содержании пьесы и как это влияет на сценическое действие? – никак не влияет, ничего не меняется. тогда зачем это надо?
вопрос № 3: в аннотации заявлена концепция «реконструкции памяти». но где же она? что за реконструкция? ожидаешь, что режиссёр как-то прояснит концепцию памяти, воспоминания и реконструкции, на которые он замахнулся, но нет. в начале звучит интересная мысль о том, что жизнь – это то, что мы помним, а не то, что мы переживаем (вполне психоаналитический заход), но дальше он никак не развивается и на действие никак не влияет. более того, режиссёр работает именно с переживаниями, а не с памятью и не с её реконструкцией. тогда зачем в начале выдавать эпиграфом какую-то концепцию, которая никакого отношения к действию не имеет? зачем вешать на стену ружьё, которое четыре часа висит и не стреляет?
Спектакль как спектакль. Сразу надо вычесть научно-фантистический бред переселения сущностей «аэлит» посредством межпланетных капсул и жуткую путаницу – кто что припоминает и из какого времени вспоминается какое (а, главное, — зачем…). В комментарии Д. Ольшанского про это хорошо написано. А я не понимаю, как режиссер не дает себе труда свести воедино хотя бы два движения, два шага. Почему из 4015 года жизнь припоминается такой? Почему в конце заново родившиеся души (или кто они?), которые почему-то, повспоминав 4 часа свою прошлую жизнь и получив сколько то разрядов по мозгу, опять не знают, как их зовут и оказываются пристреленными? Кем? Чем? И не надо про сюрреализм: режиссер строит вполне сюжетное повествование, мир не расколот на части, а только демонстрирует нежелание свести концы с концами…
А если космогоническо-буддистский туман разогнать, что останется? Его величество ЭТЮД, занявший наш театр целиком, заместивший собой все прочие структуры)))) Но этюдные рассиживания в конечном итоге зависят от дарования актера. Актеры все играют неплохо, кое-кто хорошо, а блестяще — двое: Виталий Коваленко и Игорь Волков. Их парная сцена с едой — мастер-класс, они играют на голубом веселом глазу и дурят то ли Жолдака, то ли нас… Но к общему делу этот капустник отношения, как кажется, не имеет….
Спектакль досочиняет сюжет пьесы так же, как Праудин в «Дяде Ване» (только Праудина никто гением-провозвестником нового космогонического театра не объявляет))))
Спектакль отрабатывает этюдную структуру ТОЧНО так же, как Бутусов в «Трех сестра» и так же отсылает к разному кино. Я не увлекаюсь этим спектаклем Бутусова, он дважды выматывал мне душу этюдами, совсем оторванными от пьесы, не имеющей с ней связи, спектакль кажется мне натужно-энтропийным. У Жолдака в этом смысле не так скучно, но и ни секунды нового, только у него еще и привычные отсылки, например, к Някрошюсу. Со всеми папиросами Маши (всё казалось, что сейчас засунет огнем внутрть) и тарелками Тузенбаха…
И ужасно пафосно с этой «скандинавско-бергмановской» жизнью всех на берегу океана и одновременно в бору-лесу-березовой роще… Ну – прям «смех на палке»! Но не смешно. Потому что космогонизм – это не смешно…
И уж очень в спектакле много отработанного театрального материала на сантиметр действия. Все эти нервические «Чайкины» девичьи пробежки туда-сюда (тот же «классический» Някрошюс двух десятилетий) и экстатическое выпадание в падучую (тренд последнего десятилетия) — такое же общее место театра, как снег и скрипочка в любовных сценах какого-нибудь захудалого народного коллектива…
В целом мне спектакль не «не понравился». Так – спектакль и спектакль. Длинный только очень. Длиннее мысли, в нем заложенной.
Автор статьи, прости меня, но куда вы смотрели??
Множество гаджетов? Плазменный экран? Восстановление памяти мозга через шланги?
Наталья разодетая в пух и прах?
Начну по порядку…
Из «множества» гаджетов 3 небольших планшета (главный конкурент американского яблока).
Плазменный экран? Белое полотно. (Я в детстве диафильмы на таком крутил)
Восстановление памяти через шланги??? Они через них дышат!!! Во время сцены на «плазменном» экране текст и голос произносит что написано «в герметичных капсулах…»
Наталья разодетая в пух и прах? Пуха я не увидел, а праха тем более… Перья были и бельё их фольги…
Зрители садятся перед задником? Задника нет… Он просто не весит… Можно наблюдать стену за арьером и три настоящих колокола…
Теперь по спектаклю.
Актёрами была проделана колоссальная работа, и говорить, что кто-то играл нормально, а кто-то великолепно — глупо и несправедливо. Чего стоила эта игра? Даже не игра, а проживание. Цена состояла из слёз, унижения, порою хамского поведение режиссёра к актёрам, работникам ХПЧ и зрителям — во время премьеры Жолдак кричал с первого ряда о том, что останавливает спектакль.
Я влюбился в Ирину, мне жать Тузенбаха, Ольгу и жену Вершинина, переживал за Машу и боялся Кулыгина. Я радовался любви Вершинина к Маше. Но цена за такое искусство слишком велика — и со стороны энергии актёров и бюджета театра.
Бедная постановочная часть: монтировщики, мебельщики, реквизиторы, осветители, костюмеры, гримёры и т.д… Они работали в темноте. Кто знает планировку и габариты сцены, то понимает, что такой масштаб декораций, реквизита и мебели очень сложно разместить в карманах Александринки, в которых кромешная тьма, и я уверен не одна пара ног была побита. Монтировочной части нужен день перед и после спектакля для монтажа, которых не было, реквизиторы в кромешной темноте бегают со стопками настоящих тарелок, которые так и норовят разбиться, тут же мебельщики носятся со стульями и столами с мыслью «не убить кого-нибудь», костюмеры переодевают актёров за считанные секунды в узком коридоре правого карманах. На сцене валяется мусор: ошмётки цветов, хлеб, яблоки, пролито молоко и вода. Согласитесь что работать в таких условиях очень сложно. Продолжать могу очень долго…
Кому нужны такие спектакли? Кому нужно смотреть на сцены сексуального насилия Кулыгиным своей жены, и Солёным бедного Тузенбаха? Есть множество сайтов для взрослых с нужным материалом. Справка из псих диспансера не помешала бы, но могу заметить, что спектакль наполнен атмосферой, в которую погружаешься с головой — пожалуй со стороны режиссёра это вся заслуга.
15.02.2016 в 15:14 «Евгения» заявила о том, что в блоге имеют право появляться только «отзывы о сценическом тексте». «Сколько можно позволять обсуждать авторов статей о спектаклях?» — вопрошает она же? В результате нет ни того, ни другого.Продолжим, «Евгения», созерцать увядание и угасание блога вместе. Проходят модерацию только комментарии типа «какой прекрасный текст» и «ура редакции», но только от них уже мухи на лету дохнут…
Некто! Я не «Евгения», а самая настоящая Евгения. У меня есть фамилия — и не так уж много в редакции «ПТЖ» Евгений, чтобы уточнять. А вот кто Вы такой, Некто, мы не знаем, но, вероятно, учитесь Вы еще только в первом классе и не очень хорошо, раз не умеете считать до пяти. Ровно столько комментариев появилось после моей вежливой просьбы обсуждать спектакль, а не авторов статей! И среди этих пяти нет ни одного похожего на «ура редакции» или «какой прекрасный текст» (см.выше, просто — смотрите выше и не говорите неправды). Не надо нас хоронить при жизни, блог наш жив, не угасает и не умирает, так что ни сама, ни тем более с Вами вместе я не собираюсь за его увяданием наблюдать. Да, и кстати, а где же в Вашем-то комментарии что-то о спектакле? Про мух Вам есть что сказать, наверное, и про Жолдака найдется. Или только про авторов статей хотите?..
Не вижу, Евгения, проблемы. Было два моих комментария. «Бред сивой кобылы»-мой отклик на увиденное в спектакле Жолдака. Тем самым я оскорбил его не более, чем он меня этим действом. Во втором комментарии я написал о том, что неприлично театроведу не понимать разницы между бельэтажем и вторым ярусом, а моральное право разглагольствовать об императорском ТЕАТРИКЕ не присваивается автоматически по мере заполнения студенческой зачётки. Что Вы так всполошились? Лучше покрутите на досуге колёсико у мышки, проанализируйте ленту с комментариями. Если это называете живым блогом, Ваше право (блог-то Ваш)). За отклик спасибо. От мух спасибо.
Спектакль редкая дрянь. Настолько гадкая, что слов не подобрать. Собрание всех мыслимых и немыслимых извращений: физеологических, психических, сексуальных, нравственных, социальных, театральных, мультимедийных… По сути, откровенное циничное издевательство над зрителями. Если ад существует, то Андрий Желдак обречен на вечный просмотр той дряни, что он «навоял» в компании с теми, кто ему в этом помогал. Попал на спектакль случайно. И надо же было так вляпаться! Обманулся, доверился статусу театра. В уездной придорожной столовке получить пищевое отравление вполне возможно, но оказывается, что и в центре Петербурга, в прославленном театре помоями кормят. :(((
Такого количества откровенного бреда в комментариях я не читал нигде.
Рецензия хорошая