«Левша». В. Печейкин.
Театр Наций.
Режиссер Максим Диденко, концепция, сценография, костюмы Марии Трегубовой.

В школе нам преподавали так: «Левша» Николая Лескова — глубоко патриотическое произведение о том, как русские самобытные мастера «умыли» продвинутую Европу с ее образованием, прогрессом и индустрией. Печальный конец талантливого умельца и казус с блохой, которая перестала танцевать, как-то не особо попадали в фокус внимания учителей. «Левша» так и остался в памяти как назидательная притча об особом русском пути и моральном превосходстве соотечественников над рациональной Европой.

Сцена из спектакля.
Фото — сайт театра.

Было, конечно, сразу понятно, что в спектакле Максима Диденко в Театре Наций, да еще и в соавторстве с драматургом-постмодернистом Валерием Печейкиным, никакой морали не будет, акценты поменяются, повесть не останется в неприкосновенности, но ее фантасмагорическая, филологически-эстетская природа и станет основным объектом исследования и ключом.

Сами авторы спектакля заявляли, что их «Левша» — о русской хтони, и ее действительно много. И в черной пепельной горе (художник Мария Трегубова), в которой исчезают и из которой, как из ада, появляются ряженые персонажи. (Не только персонажи повести, но и действующие лица русской истории — Ленин, Сталин, Горбачев. Как будто в земной коре появился разлом, и оттуда вылупилось российское государство с его правителями, давно превратившимися в анекдотичные маски.) И в музыкальной партитуре (Иван Кушнир), где европейская опера тонет и растворяется в обработанных, распадающихся народных напевах, смешанных с современной электроникой. Россия, как бесконечная черная дыра, плывущая во времени и пространстве, затягивает в себя все — в том числе и белоснежную балерину-блоху, грустную метаморфозу которой никто особо и не заметил. Хрупкая танцовщица, порхающая в объективе мелкоскопа, застывает в скорбном стоянии, закутанная в пуховый платок. Кульминационный момент спектакля — дуэт Дианы Вишневой и Евгения Стычкина (Левши), интуитивный обмен тонкими вибрациями, настоящий телесный диалог высокого и прекрасного с тем, кто в силу своего душевного богатства способен это прекрасное рассмотреть и восхититься. Остальным до Блохи дела нет, ее как будто бы никто и не замечает, она лишь мера чужого тщеславия.

Сцена из спектакля.
Фото — сайт театра.

Евгений Стычкин присутствует на сцене и в зале, появляясь то в одной, то в другой ложе еще до начала спектакля, пока зрители только рассаживаются. Его монологи, написанные Печейкиным, это некая заново сочиненная современная биография Левши — персонажа, вобравшего в себя и героя Лескова, и нового, сценического героя, вечного, сметливого и рукастого паренька, случайно и неслучайно оказавшегося в мире искусства. Этот Левша — как будто рабочий сцены Театра Наций, пришедший как зритель на популярный спектакль «Горбачев» и выручивший артистов, когда на сцене вдруг перегорел свет. Тексты этого Левши, его прямое обращение к залу — современная разговорная речь, псевдовербатим; текст же Лескова, написанный выдуманным, фантастическим языком с диковинными словечками, прорывается очень дозированно — как титры на экране, накарябанные кривым почерком ребенка, пишущего левой рукой. Текст Лескова, скорее, артефакт, вся история рассказана сегодняшним лексиконом, но в первую очередь, как всегда у Диденко, языком визуальным.

Сцена из спектакля.
Фото — сайт театра.

«Левша» — это экзистенциальное путешествие русского самобытного человека, с самостоятельной душой и разумом, из сказочной дремучей России, где царь — картонный персонаж оперетты, а свита — это ряженые казаки в папахах и с наклеенными бородами, в фантастическую, из газетных памфлетов, свободную Европу с парадом фриков. Путешествие туда и обратно, заканчивающееся смертью. Леворукость Левши — его инаковость, его самость, не вписывающаяся ни в один контекст, некий объем, своей природой противоречащий любому политическому, общественному дискурсу, будь то российская показная духовность или европейская толерантность. Левша у Диденко интуитивно интеллигентен и человеколюбив, его свобода — не концепция, а свойство души. В самом начале герой Стычкина рассказывает о том, как отец драл его за уши, приучая писать правой рукой, как все, и рассуждает: «Но руки-то две, и сердце у нас слева». Но попав за границу, Левша и тут не оправдывает ожиданий. Ему любопытны и интересны эти существа, это дефиле фриков, демонстрирующих собственную неформатность: персонажи в фантасмагорических масках и костюмах — с головой подсолнуха или мужеподобная невеста с гипертрофированными формами и в фате. Левша рассматривает их с детским любопытством и с охотой вступает в диалог, азартно споря о преимуществах российской и западной жизни, но когда его «леворукость» пытаются тут поднять на щит, его натура сопротивляется. Равнодушный к карьере трибуна, борца за права меньшинств, он не готов солидаризироваться с тезисом «левши лучше правшей», для него все — хороши. Так режиссер разбирается с пресловутой новой этикой.

Сцена из спектакля.
Фото — сайт театра.

Путешествие Левши длиною в жизнь неизбежно заканчивается смертью. Только его принимает не черный пепел земли, а зеленые безмятежные холмы, увенчанные белым крестом — обманчиво утешительная пастораль для одинокой души.