Жеральд Сиблейрас. «Ветер шумит в тополях». Театр им. Евг. Вахтангова.
Постановка Римаса Туминаса, сценография и костюмы Адомаса Яцовскиса

Пьеса французского драматурга Жеральда Сиблейраса (перевод — Ирины Мягковой) долго ждала своего воплощения на вахтанговской сцене: еще лет десять, если не больше, назад завлит театра Людмила Остропольская привезла ее из Парижа. Предполагалось, что играть будут Михаил Ульянов, Юрий Яковлев и Владимир Этуш, но тогда не нашлось режиссера, который взялся бы за постановку. Время шло, не стало Ульянова, пьеса лежала в столе. В прошлом сезоне ее поставил Константин Райкин в «Сатириконе» под названием «Тополя и ветер»; в его спектакле трех ветеранов Первой Мировой войны, доживающих свой век в богадельне, сыграли вполне молодые актеры. Нынешний худрук театра им. Вахтангова Римас Туминас, наконец, взялся за трагикомическую историю Сиблейраса, но выбрал в прославленной труппе не маститых корифеев преклонных лет, а «звезд» среднего возраста. Жителей дома престарелых играют Максим Суханов, Владимир Вдовиченков и Владимир Симонов.

По пьесе Густаву (Вдовиченкову) и Рене (Симонову) по 75 лет, Фернану (Суханову) — 60, но в спектакле эти конкретности не важны. Актеры не играют впрямую, «по правде», возраст героев, но их персонажам может быть и по сто лет, хотя специального «старческого» грима, конечно, никто не использует. Да, у Вдовиченкова посеребрены стоящие торчком густые волосы, но эта встрепанная седоватая шевелюра выглядит театральным или даже клоунским париком.

Спектакль Туминаса не про стариков. И даже не про старость. Он о человеке перед лицом вечности. Это философичный и одновременно очень смешной спектакль.

Сценограф Адомас Яцовскис создал максимально условное, обобщенное пространство. Ничто не напоминает террасу дома престарелых, это, скорее, похоже на мемориал воинской славы. На открытой до арьера сцене установлены каменные кубы и параллелепипеды, отдаленно напоминающие надгробия. На переднем плане зафиксированы места каждого из героев: слева возле небольшой каменной тумбы сидит Рене, в центре — продолговатый «саркофаг», испещренный следами от пуль и осколков (у Фернана с войны остался в голове осколок), справа — что-то вроде невысокого обелиска, а перед ним — куча кирпичей (эту часть сцены занимает Густав). Еще слева, чуть в глубине, мы видим ряды пюпитров с нотами: по ходу дела выясняется, что герои были музыкантами, но опять-то же — дело не только в этом. Трио персонажей дает перед нами свой прощальный концерт… На черном заднике сначала видна узкая горизонтальная белая полоса, потом она увеличивается и превращается в прямоугольный экран, как в кинотеатре, а в финале белой становится вся стена. На экране иногда возникает не очень отчетливое изображение небесного тела — скорее всего, Луны. Космический масштаб истории заявлен недвусмысленно.

Среди геометрически абстрактных плит выделяется большая каменная фигура собаки. Собака сидит и смотрит в сторону зрительного зала, поверх голов героев, которые сидят перед ней и тоже смотрят вперед. Собака появилась по воле драматурга, и это «единственное украшение террасы» становится одним из персонажей: о ней говорят, Фернан ее панически боится (ему кажется, что она шевелится), Густав относится к ней как молчаливому собеседнику. Когда все трое решают уйти из богадельни, долго и всерьез обсуждается вопрос о том, брать ли с собой собаку, несмотря на то, что это тяжелая каменная статуя… Абсурд! Многие из тех, кто писал о пьесе Сиблейраса, указывают на ее сходство с беккетовским шедевром. И, действительно, сравнение с «Годо» почему-то напрашивается само собой.

Герои Сиблейраса собираются на веранде, смотрят на тополя, шумящие вдали, на холме, и ждут. Ждать им вроде бы нечего, кроме смерти, но это ожидание не окрашено унынием или жалобами. Эта троица инвалидов чувствует себя передовым отрядом, занявшим самую опасную позицию и готовым защищать ее до последней капли крови… До колик смешно, например, то, как герои строят планы обороны веранды от своих же соседей по санаторию (поскольку другую террасу должны закрыть на ремонт, обитатели хосписа могут «рвануть» на эту, которую наше трио считает собственностью).

Фернар. Надо защищаться! Что мы можем сделать?
Рене: Проволочные заграждения, мешки с песком, траншеи. Как когда-то…
[…]
Фернар. …Имеется два выхода.
Густав. Один надо уничтожить, а другой укрепить…
Фернар. Три ряда колючей проволоки. Стенка из мешков с песком. Две пушки, чтобы вести перекрестный огонь и держать весь парк под прицелом. Если кому-то приспичит высунуть нос из дома, он — покойник.
Густав. Слишком глухая оборона! Оптимально было бы поставить одну пушку 75 калибра, но на высоте.
Рене. Мы втроем при достаточном количестве боеприпасов и ручных гранат могли бы держать позицию до конца октября… А, может, и до середины октября.
[…]
Густав. Нашу террасу надо еще заслужить. Не все заслуживают такого вида. Взгляните, какой пейзаж! Чудесно!
Рене. С деревьями вдалеке?
Фернар. С деревьями! Это тополя, Рене!

Вот к этим прекрасным тополям, в которых шумит ветер, и решают, в конце концов, отправиться герои. Цель путешествия, а вернее, восхождения, столь же конкретна (холм, где хозяйничает ветер), сколь неопределенна: они хотят НАВЕРХ. Что может нам помешать подняться наверх? — спрашивает мечтательно настроенный Фернан — Суханов. «Ничто, — иронизирует Рене — Симонов, — если не считать осколка снаряда в черепе, и того, что Густав — патентованный сумасшедший — вы уж извините меня, старина, я только констатирую факты — вот и все. Это единственные легкие помехи в задуманном кругосветном плавании». Густав — Вдовиченков ядовито парирует: «Вы забыли упомянуть вашу несчастную хромую ногу».

Остроумные перепалки составляют ткань текста, изящного, легкого, по-французски блестящего. С таким текстом работать одно удовольствие, но найти ему театральный эквивалент не так-то легко. Туминасу и его команде удалось. Сценический стиль этого спектакля я бы назвала изысканной клоунадой. Сочинена целая серия антре, которые виртуозно исполняются актерами, причем, если в настоящем цирке очень важен бывает темп (все там происходит ловко, быстро, динамично), то здесь некоторая замедленность, даже заторможенность, создает еще больший комический эффект. Актеры играют маски. Фернан Суханова — большой лысый младенец во фраке и коротковатых брюках. Он регулярно совершает «выпадения» в обморок (следствие ранения в голову), причем, актер в эти моменты откидывает голову, широко раскрывает рот и принимает изящную позу отдыхающего патриция. После празднования (за сценой) дня рожденья одного из постояльцев Фернан является с лентой (атрибут художественной гимнастики), воздушным шариком и в балетной пачке: Суханов здесь в своей гротескной стихии. Вдовиченков играет мачо-Густава человеком маниакальной идеи: он сидит, вперив глаза в одну точку, сверля яростным взглядом пространство. Это настоящий солдат, не сдающийся никогда, вечно готовый к бою. Рене Симонова — с иголочки одетый месье аристократического вида, с гордой осанкой и высоко поднятой головой. Несмотря на рост, в нем есть что-то от маленького Чарли Чаплина: такая же внутренняя ранимость, спрятанная растерянность. Бантик-бабочка, круглые очки, книжечка в руках. Он сидит, выпрямив спину и глядя в книгу, причем, картинно держит ее на отлете — далеко от глаз. Разговаривает как будто чуть брезгливо. Он педантично и аккуратно поливает из лейки зеленое деревце в горшке и почему-то пюпитры. Самое смешное — это его хромая нога. Симонов, сидя с невозмутимым выражением лица, ловко подхватывает левую ногу тростью, подтягивает ее поближе к правой, поправляет, снова отодвигает… До слез от смеха доводит сцена во втором акте, в которой Рене теряет невозмутимость, выходит из себя и в впадает в истерику из-за планов Густава взять в поход каменную собаку. Симонов играет в этот момент героя, который перестал делать вид, что все хорошо, признался самому себе и всем в том, что он стар, болен, боится смерти. Эмоциональный срыв героя завершается потасовкой, в которой Рене теряет протез и его товарищи прицепляют его неправильно: Симонов встает из-за надгробия и хромая, с повернутым внутрь тяжелым ботинком, удаляется со сцены. Покидает поле боя, разбитый, но не побежденный. Под звуки марша французских легионеров. Это и грустно, и смешно. Настоящий гротеск.

В спектакле множество талантливо решенных трюков (чего стоит хотя бы гэг с веревкой — когда трое клоунов пытаются отрепетировать подъем в гору в единой связке), есть и настоящие фокусы, есть репризы, кульбиты и интермедии. Всего не опишешь — да и зачем? Не хотелось бы лишать будущих зрителей спектакля удовольствия, например, от финальной собачьей метаморфозы. Это всё надо видеть. В пьесе философичный Фернан высказывает наблюдение: «Подавляющее большинство мужчин — мрачные кретины». Точно могу сказать: мужчины, сделавшие спектакль «Ветер шумит в тополях», к большинству не относятся. Они отнюдь не мрачные кретины! Они веселые умницы, а ведь это величайшая редкость.

Подробную рецензию на спектакль читайте в № 64 «Петербургского театрального журнала»