М. Горький «Семейный портрет».
Театр на Литейном.
Режиссер Александр Кузин, художник Кирилл. Пискунов

Спектакль «Семейный портрет» начинается с интерьера: свет в зале гаснет, освещается сцена и вот мы уже не в театре, а в уютной, обжитой, очень теплой квартире. Эффект, который производят декорации Кирилла Пискунова, совершенно поразительный: это не просто чей-то дом, а твой собственный, в котором тебе знаком каждый угол, ты чувствуешь привычные с младенчества запахи, въевшиеся в потемневшие обои, слышишь скрипы половиц и вечерние шорохи в глубине квартиры. И этот дом тебе дорог, тебе здесь тепло и уютно. И кажется, что здесь все «надышано» любовью, что тут просто и мудро растят детей, что это не только семейный дом, но целый мир. В первой сцене задняя стенка так близко придвинута к авансцене, что комната кажется тесной, а все действие происходит на первом — крупном плане. В дальнейшем стены будут отодвигаться все глубже и глубже, превращая комнатку в залу, освобождая место для баталий. Потому что в спектакле есть дом, но нет семьи, и весь спектакль о том, как постепенно и нам, и самим Коломийцевым становится понятно, что семьи нет, и что страшнее — не было никогда.

Сцена из спектакля.
Фото — Дарья Пичугина

Как декорации выполнены точно, добротно, кропотливо, кажется, что в них можно жить, так и актеры существуют подробно и тонко, кажется, что они живут. О том, какой распад творится в этом крепком и стабильном на вид доме, мы понимаем не сразу. И хотя горбунья Любовь (Ася Ширшина) грубит матери, набрасывается на беспомощного дядюшку, но это еще не настораживает, еще сохраняется иллюзия, что здесь живет семья, потому что дети, вернувшиеся с катка — румяные и светлоголовые, они заразительно смеются и любя бутузят друг дружку. И мать с младшими детьми так уютно, как в гнездышке, устраиваются на диване с высокой спинкой, и городские зимние сумерки заливают комнату бледным светом. Кажется, что у них так хорошо, и очень хочется к ним туда. Там накрывают большой обеденный стол, звенят ослепительно белыми тарелками и начищенным серебром. Все, как и должно быть в таком доме. Как должно быть в семье. И как-то вначале еще ты готов примириться с существованием нахрапистого, быдловатого старшего брата (Сергей Колос), так же как пытаются смириться с ним его родные. И только приход худого, прямого, холодного старика-отца (Александр Рязанцев) окончательно разрушает иллюзию семейного счастья. Коломийцев в исполнении Рязанцева — законченный негодяй без проблеска человечности. Его ни разу не становится жалко, потому что как-то сразу, даже еще до замечания брата Якова о том, что в Иване умер актер, понимаешь, что все как бы искренние и слезливые выпады этого человека — игра и шантаж. Он даже не дает себе труда играть достоверно, потому что все члены его семьи одинаково нелюди в его глазах, и ни к одному из них он не испытывает родственных чувств. Единственное чувство, которое присутствует в этом Коломийцеве — это безграничное сочувствие к самому себе. Жена и дети так мало для него значат, что даже тиранит их он с безразличием, по привычке, но без удовольствия. Все его удовольствия там, за пределами этого дома.

Впрочем, так же, как и у остальных членов семьи. Старший сынок Александр в этом доме живет, как в трактире: заходит переночевать, перекусить и перехватить деньжат. У младших — Пети (Игорь Сергеев) и Веры (Анна Арефьева) все самое важное тоже происходит за пределами дома: там у них интересные встречи и знакомства, там огни катка, там большой мир и жизнь, которой нет в доме. «Скучно у нас» — ноет Вера, в силу юного возраста и своего пола, вынужденная проводить дома больше времени, чем ей бы того хотелось. Красотка Надежда (Мария Овсянникова) дома тоже занята лишь тем, что переодевается, прихорашивается и припудривается для того, чтобы пойти жить в большой мир. Ее карикатурный муж-доктор (Сергей Гамов) вообще домой только забегает. Но некоторые из Коломийцевых вынужденно привязаны к дому: Любовь, мать и умирающий дядька, всех их мучает сосуществование в этом доме, ставшем западней, но вырваться они пока не могут. Только старая нянька кажется неотъемлемой частью дома, который всех тяготит, в исполнении Алены Ложкиной — она не вполне человек, а скорее домовой, или шут из «Короля Лира», который не боится говорить правду, и существует хотя и здесь, но как-то отдельно. Она ставит «диагнозы» каждому из членов семьи, и не тяготится тяжелой домашней атмосферой, принимая ее с мудрым отстранением.

Сцена из спектакля.
Фото — Дарья Пичугина

Калека Любовь, которой злость и обида, изуродовали душу больше, чем горб спину, вынуждена слоняться из угла в угол этого теплого дома, и ей в нем, очевидно, холодно (она все кутается в большую темную кофту, прячет в нее неприглядное тело) и нет ей здесь места, потому что ей нет места нигде. Не из-за горба, а из-за тяжелого, недоброго взгляда исподлобья — единственного, каким она может смотреть на мир. Мать (Татьяна Ткач) похожа на красивую экзотическую птицу, которая когда-то попалась в ловушку и так всю жизнь просидела в клетке. Софья Коломийцева, какой ее играет Ткач совсем не жалкая «наседка», не бессильная жертва мужа-тирана, она такая же гордая и сильная мать, как госпожа Соколова (Ирина Лебедева), и сын Петя потому так проникся чужой матерью, что увидел в ней свою собственную, какой она должна была бы быть, но не стала. И возникает вопрос: почему же такая замечательная мать (замечательная — в данном случае не превосходная степень, а констатация ее заметности, непохожести, она обращает на себя внимание) так много лет терпит издевательства ничтожного мужа, и не смогла защитить своих детей от влияния и тирании отца, позволила изуродовать их? Ответ на этот вопрос можно получить в финале спектакля: потому что семьи не было никогда, а дети, как не люби их и не воспитывай, все равно такие, какие они есть: каждый со своими врожденными «болячками» и «уродствами». В этом спектакле нет вражды поколений, и не педалируется тема вины и ответственности родителей перед детьми. Потому и выкрик матери: «встань на колени, проси прощения у детей» — скомкан и не становится кульминацией. Этот спектакль о чуждости каждого каждому, и что как не старайся соблюдать правила игры под названием «мы одна семья», если люди чужды друг другу, то ничего не получится, и в один ужасный момент, все равно все рухнет, как карточный домик.

В этом доме нет любви, даже мать только инстинктивно заботится и волнуется о детях, но не растворяется в них, не ощущает детей частью себя, ее самое сильное чувство — вины за то, что без любви родила их и без любви вырастила. Братья и сестры не то, что не любят друг друга — ни чувствуют даже толики привязанности. Они почти ненавидят друг друга. Если все начинается с невинной потасовки младших Веры и Пети, то потом Надежда и Александр бьют друг друга всерьез, как можно бить только чужого человека, которого не страшно ударить, а заканчивается тем, что здоровый детина Александр избивает младшего тщедушного и больного Петю, избивает профессионально, с удовольствием, как бьет чужих парнишек в околотке. Всех ненавидит и не скрывает своей ненависти обиженная на судьбу и родственников Любовь. Грубо и глупо тиранит детей отец, и хотя он называет Надежду — любимицей, на самом деле никаких отцовских чувств он и к ней не испытывает. Он так мало осознает себя отцом своих детей, что легко увлекается и гладит ножку кокетки Надежды, привычным жестом так, как лапает проституток во время своих похождений. Здесь вообще ни в ком нет голоса крови, только все те же правила игры — для того, чтобы иметь какой-то устойчивый рейтинг в том мире за пределами дома, нужно здесь в доме соблюдать видимость семьи. Играть по правилам. Только один умирающий дядя Яков любит всех.

Сцена из спектакля.
Фото — Дарья Пичугина

Парадокс в том, что Яков (Сергей Заморев) как раз не член семьи, точнее стал им недавно. Только когда семья Ивана стала нуждаться, он поселил их в доме своего гостеприимного брата. Холостяк и одиночка Яков еще только учится быть семейным человеком, ему это все внове. Он продолжает любить, как любил всю жизнь красавицу Софью, без ума любит свою злую калеку-дочь Любовь, любит и волнуется за младших светлоголовых Коломийцевых Веру и Петю, любит он и хамоватую, примитивную Надежду, и жлоба Александра, и даже своего деспотичного брата. Сергей Заморев играет Якова виртуозно: столько в этом тихом, застенчивом человеке благородства, деликатности, столько сердечности и глубины, в нем столько же тепла, как в его уютном доме. И хотя актер подробно и точно играет физиологическое умирание старого человека, это не натурализм. Потому что фигура Якова еще и символична, остается впечатление, что Яков — ангел-хранитель несуществующей семьи Коломийцевых — их последний шанс, и он не просто умирает, а как-то истончается под натиском их грубых, жестоких баталий, постепенно он просто истаивает. И потому кульминацией становится смерть Якова. Это момент истины для каждого из Коломийцевых, тут-то и становится очевидно, что каждый из них — отдельный человек со своей судьбой, и что больше им даже для вида не удастся оставаться вместе. В последней сцене, оглушенные не столько горем от смерти Якова, сколько осознанием своей чуждости друг другу, они застывают в комнате все по рознь в разных углах и разных позах. Никто не потянулся друг к другу, не поискал опоры в близком. Потому что близких нет. Горе сплотило бы семью, но не было семьи.