«Красная книга».
Московский еврейский театр «Шалом».
Режиссер и драматург Александр Плотников, сценограф Константин Соловьев, автор идеи Олег Лоевский.

«Красную книгу» в театре «Шалом» Александр Плотников поставил в жанре «реконструкции правды в семи песнях». Семь монологов людей, выживших во Второй мировой войне и Катастрофе, Холокосте. Их режиссер написал по текстам Ильи Эренбурга, Василия Гроссмана, Арада Ицхака, Эмануила Иоффе, Ильи Альтмана и Леонида Смиловицкого. Обрамлены эти монологи цитатами из Библии.

Сцена из спектакля.
Фото — Андрей Грабарев Малер.

И сколько бы мы ни знали о Холокосте, сколько ни видели бы фотохроник, фильмов, сколько ни прочли бы воспоминаний и свидетельств, как ни были бы готовы и погружены в тему, в исторические свидетельства, каждый монолог бьет под дых. Потому что в мире, где «все неоднозначно», чтобы не сойти с ума, надо знать, помнить и не уставать повторять: нельзя убивать людей. Нельзя пытать людей. Нельзя забывать людей.

Об этом — оглушающе тихий спектакль, где ни режиссер, ни актеры, ни те, кто придумал его, не позволяют себе ни истерики, ни крика.

Все — вполголоса. Никаких готовых формул или ответов. Только вопросы. Только попытка максимально точно передать словами правду о том, что не укладывается в голове, что невыносимо даже представить себе, не то что пережить.

На сцене, углом — три современных стола с лампами. За ними — современные, вневременные, женщины в офисных костюмах. Их играют Вероника Патмалникс, Карина Пестова и Евгения Романова. Перед ними бумаги. Вода в зеленых стеклянных бутылках и микрофоны. Это — члены придуманной Александром Плотниковым Комиссии правды и реституции. Они задают вопросы семи свидетелям, оставшимся в живых во Вторую мировую войну и Холокост. Свидетелей, которые, каждый по очереди, в бытовой, домашней одежде сидят в профиль к залу в «домашнем» кресле, с торшером с мягким желтым светом, на фоне книжной этажерки с цветком на ней. Их играют Анна Терентьева, Николай Тарасюк, Игорь Цыбульский, Антон Ксенев, Альберт Горбачев, Дмитрий Уросов и Алина Исхакова, которых снимает и транслирует на большой экран по центру сцены камера.

Сцена из спектакля.
Фото — Андрей Грабарев Малер.

«Играют» — не совсем точное слово (хотя, конечно же, да, играют, это же театр). Как и слово «перевоплощаются». Становятся? Актеры становятся своими персонажами — это, наверное, максимально точное отражение того, что происходит на сцене, где свидетели скупо, почти не жестикулируя, не меняя позы и почти никогда не повышая голос, рассказывают о том, что видели и пережили, отвечая на вопросы комиссии. Вопросы, кстати, часто настолько же ошарашивающе нелепые, неосознанно бестактные, как порой и комментарии под постами очевидцев событий сегодняшнего дня.

«А что вы чувствовали?» — спрашивает член комиссии после рассказа о том, что происходило в Минском гетто, где из 120 тысяч были убиты 105 тысяч людей.
«Что вы имеете в виду?» — отвечает свидетельница в исполнении Анны Терентьевой. Переспрашивает, уточняет — не для того, чтобы оскорбить или подчеркнуть несвоевременность вопроса, а чтобы лучше понять и точнее ответить. Оправдаться? Нет. Объясниться. Обвинить? Нет. Зафиксировать.

Актеры «Шалома» существуют у Плотникова так, словно произносят не выученные и отрепетированные монологи, а подыскивают слова прямо сейчас, в процессе допроса.

Здесь важно, что в начале спектакля это именно допрос, почти судебное разбирательство. И свидетели нервничают, чувствуют себя скованно, тогда как члены комиссии — поначалу — хоть и собранны, но довольно отстраненны. И только постепенно, пропуская через себя рассказ за рассказом, выходят из нормы, начинают сбоить, уставать, чувствовать неловкость. Сопереживать. Встают из-за стола, не в силах выносить услышанное, снимают очки, трут уставшие от напряжения лица, пьют воду, двигают перед собой микрофоны, перебирают бумаги. Прячутся, закрываются — и все больше из безликих «членов комиссии» в одинаковых почти костюмах становятся разными, слабыми, такими узнаваемыми людьми. Такими похожими на свидетелей. И на нас, сидящих в зале. В финале спектакля свидетельница в исполнении Алины Исхаковой просит у комиссии воды. И героиня Вероники Патмалникс приносит ей пластиковый стаканчик. И гладит ее по голове. В этот момент стена между свидетелями и членами комиссии падает уже зримо. Время соединяется. Спектакль заканчивается фразой: «Комиссия уходит на перерыв…» Второго акта не будет. Его каждый зритель сыграет сам для себя, наедине с собой, в тишине, которую этот спектакль требует для осмысления.

Д. Уросов (Свидетель).
Фото — Андрей Грабарев Малер.

Плотников выстраивает документальный театр, в котором скупость режиссерских приемов, отсутствие «актерской игры» необходимы, чтобы не заглушить хлопотанием лиц само свидетельство. И тем не менее — это театр, изобретательно простой и максимально воздействующий на зрителя. И это, конечно, сильнейшие актерские работы, выстроенные на точнейших психологических оценках, нюансах, тех самых пресловутых движениях ресниц, укрупненных камерой, когда перед тобой, зрителем, сидящим в зале, оказывается не актер, а его герой, жизнь которого — неоспорима. Он не выдуман. Он — есть.

Вот и прозвучало это слово. Герой. Герои. Участники еврейского сопротивления. Деятели еврейского подполья. Люди, которые выжили там, где остаться в живых не было ни одного шанса, и которые сопротивлялись злу как могли. Как получалось. Сколько было — или уже не было — сил. Все свидетели в этом спектакле — евреи, тогда как национальность членов комиссии значения не имеет, как не важно и то, кто по национальности мы, сидящие в зале. Но этот спектакль посвящен восстановлению имен тех евреев, которые выжили в Холокост. И тех невыживших, о ком они рассказывают. Возвращение имен. Обретение памяти. Признание. Покаяние. И надежда.