«Пьяные». И. Вырыпаев.
«Пятый театр» (Омск).
Режиссер Семен Серзин.

Спектакль Семена Серзина вырос из эскизного показа в рамках лаборатории «Режиссура без цензуры: XXI век», организованной Олегом Лоевским и Никитой Гриншпуном. Режиссеры — герои сборника «Без цензуры: молодая театральная режиссура. XXI век», выпущенного издательством «Петербургского театрального журнала». Серзин стал первопроходцем лаборатории, выбрав для постановки популярный сегодня текст Ивана Вырыпаева «Пьяные».

В постановках этой пьесы режиссеры так или иначе обыгрывают потерю равновесия, свойственную человеку в алкогольном опьянении. На наклонной деревянной конструкции играют «Пьяных» в МХТ у Рыжакова , по мягкому полу ходят у Могучего в БДТ, на поворотных кругах работают в спектакле Гацалова в пермском «Театре-Театре». Семен Серзин здесь не особо оригинален: ключ к раскрытию состояния опьянения он тоже находит в играх с равновесием. Уже в первой сцене Марта (Алена Федорова) и Марк (Сергей Худобенко) ведут диалог, буквально паря в невесомости (артисты работают на лонжах, прикрепленных к колосникам). Происходит это на фоне видеопроекции (экран занимает всю арьерсцену) космоса под музыку, написанную Евгением Серзиным. Балансирует на цирковой катушке Габриэль (Евгений Фоминцев) в сцене вегетарианского ресторана. Невесомость, или, как говорят в народе, «вертолеты», считываются легко. Эквилибристику пьяных тел раскладывают на несколько пластических номеров (хореограф Анна Закусова).

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Драматургия Вырыпаева — это всегда театр текста, в котором действуют не люди из плоти и крови, а маски, символические характеры. Серзин сохраняет характер читки, который позволяет актерам отстраниться от текста и холодно сообщать залу вырыпаевский месседж. В начале спектакля на сцене в ряд сидят все актеры, занятые в постановке. Они представляют своих героев. Этот формат также напоминает собрание клуба анонимных алкоголиков, хотя эти пьяные — не про болезнь и не про зависимость. Это люди, у которых был серьезный повод выпить, и они перебрали. Чуть особняком сидит Женщина в красном, как она заявлена в программке (Мария Старосельцева), выполняющая функции автора, суфлера и переводчика с пьяного на русский. Текст всегда находится как бы на расстоянии от актера, часть монологов герои произносят в микрофон, намеренно ускоряя речь, как бы торопясь рассказать о своих духовных просветлениях. Балансирование между стебом и искренностью также помогает отстранить текст: чем более серьезны темы, на которые говорят герои, тем более иронично они звучат. Таковы реалии сегодняшней жизни. Мы живем в эпоху, когда пустота становится способом существования мира. Вырыпаев как драматург тоже всегда существует на границе между стебом и проповедничеством. Непринято и почти неприлично в мире бесконечных «псевдо» говорить серьезным языком.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Первый акт Серзин выстраивает как цирковое шоу (что, впрочем, тоже типично для постановок этой пьесы): здесь и акробатические номера, и танцы, и ростовые куклы популярных мультипликационных героев. Ко второму акту герои начинают трезветь, наступает похмельный синдром. Они уже не так веселы и отвязны, они ищут выход из своего псевдосуществования, способ излечиться от болезни современности — меланхолии. Возможность стать таким крутым, как Господь, и «не ссать» — вот что дает людям алкоголь. Экзистенциальные вопросы, которыми задаются герои пьесы: «Как жить?» и «Что делать?», априори остаются без ответа. Невозможно постичь тайну мирозданья, когда фундамент жизни основан на релятивизме. Эпоха пост- и псевдо- не дает возможности ни любить, ни ненавидеть, ни бороться. Люди разучились чувствовать, утратили эмпатию и потеряли контакт не только с окружающими, но и сами с собой. Второй акт начинается с массовой сцены, в которой все многочисленные герои пьесы исполняют песню на языке жестов. Слепоглухонемота — это самая тяжелая форма инвалидности, при которой человеку максимально тяжело интегрироваться в окружающий мир. Человек в сегодняшнем мире находится именно в этой, предельно уязвимой, позиции: нельзя доверять никому и ничему. И вот эти похмельные, доведенные до отчаяния собственным ничтожным существованием люди начинают во втором акте активно говорить о Боге. Разделение на акты — композиционное и смысловое — как бы разбивает жизнь на низ (обыденное существование, становящееся невыносимым) и верх (там, где разговоры о Боге и просветления). Люди, находящиеся в состоянии духовной катастрофы, взывают к последней инстанции, той, что повыше этого мира.

Нельзя сказать, что у Серзина, решающего пьесу уже расхожими постановочными приемами, все получилось. Спектакль выглядит откровенно недорепетированным, а форма, и так довлеющая над содержанием, к сожалению, не всегда четко выстроена.