День своего
На следующий день, 2 октября, вдали от журналистской суеты, в гримерке театра «Балтийский дом» (на его сцене МХАТ готовился сыграть «Трех сестер») мы встретились с Олегом Николаевичем. Времени между репетициями было совсем мало.
— Олег Николаевич, из всех дней рождения, что у вас были, какой-то запомнился особенно?
— Ну, наверное,
— Что в вашей жизни было самое трудное и в какие моменты появлялось ощущение, что эту жизнь не свезти? Или такого никогда не было?
— Да нет, думаю, что это бывает у всякого человека, который так или иначе хотя бы думает про жизнь. Кстати, был потрясающий случай, связанный с Ленинградом. Много лет назад. Ну, ты знаешь, когда уже нет никакого выхода? Мне одно прикрыли, другое не разрешают… В такой момент я приехал в Ленинград, пришел к Сашке Володину, а он тогда только получил свою новую квартиру… Настроение жуткое, страшное, просто — до отчаяния. И мы с ним выпиваем. Крепко. Но я не пьянею. От какого-то внутреннего жуткого раздрая, что ли… Он проводит меня в комнату, но учти — квартира новая, безо всякой фурнитуры, без дверных ручек… Я кидаюсь на кровать, засыпаю — и просыпаюсь, видать, пьяный уже. Ну, то есть во сне дошел. Просыпаюсь пьяный и понимаю, что я… в камере. И вдруг все жуткое, что сидит во мне, отступает! И я начинаю плакать счастливыми слезами от того, что — Господи! — я свободен! Я свободен, мне не надо ничего решать, ничего делать! Все! Это было здесь, в Ленинграде, у Сашки. А сейчас… Знаете, сажусь сейчас в «Стрелу». Конечно, там сервис не такой, как в Ригу…
О.Ефремов. Фото В.Дюжаева
— А в Ригу — что?
— Ну, там подойдут, возьмут у вас заказ в ресторан, вы никуда не ходите… телевизор… завтрак… Но и в «Стреле» — тоже. И на столе, смотрю, лежит такая памятка из четырех сложенных листиков — как сопротивляться депрессии. Ну, думаю, надо посмотреть, потому что знаю: ни один философ мира за всю историю человечества на этот вопрос не мог ответить. Я думаю: что же они-то, ответили? Бумажки эти, оказалось, были насыщены высказываниями, связанными с верой. Много цитат апостола Павла…Ну, и правильно. Потому что истинная депрессия возникает от того, что ты понимаешь бессмысленность существования, жизни. Поэтому для меня так дорога система Станиславского. Она не просто — элементы, а в ней есть цель. Ему было важно, чтобы актер мог войти в определенное состояние, которое Станиславский называл творческим. Ему важно было это творческое самочувствие для театра, но оно важно любому человеку. И это — единственный путь для того, чтобы проживать жизнь, которая дана нам в подарок — и мы не знаем, будет ли она потом… Но как жить — вот вопрос. Трудно — не трудно… Все эти вещи думающий человек проходит.
— Экзистенциальные вопросы — это само собой. Я про другое. Я понимаю, как трудно вам было прошибать лбом стену во времена «Современника», но при этом у вас были духовные тылы и духовная независимость от жалования. Были нравственные тылы в обществе. А сейчас? Вчера вы говорили на пресс-конференции о тоталитаризме денег. Получается, что каждый волочет, как черепаха, свой домик, а силы деятелей искусства уходят не на духовные вещи, а на поиск денег для своих замыслов.Это плохо кончается, все как-то смещено. Суетятся те отделы сознания, которые должны у художника находиться в покое.
— Конечно, противно, много лжи. Когда ты впрямую сталкиваешься с ней — вроде даже интересно: думаешь, как перехитрить, обойти. А сейчас все это под каким-то слоем приличий. Сразу не поймешь, смотришь —вроде приличный человек, ты с ним разговариваешь, а он тебе может всякие пакости при этом устраивать — и ты не знаешь, откуда что получишь. В этом смысле, конечно, настороение не очень хорошее. Но если это принимать глубоко — конец, нельзя, надо откладывать это куда-то в угол… Конечно, раньше был страх не понравиться ЦК партии, а сейчас не меньшая зависимость — страх не понравиться Лукойлу…
— Вы актер и режиссер. Актерская природа — это одно, режиссерская —совершенно другое. Кем вы ощущаете себя? Актером? Режиссером?
— (Пауза. Долгая) Вы знаете, я сейчас начинаю в большей степени становиться режиссером. Потому что раньше это было вроде как по необходимости. Актером быть мне всегда было проще и легче, в кино-то вообще отдыхаю (это совсем безответствено)… Ввестись в свой спектакль в «Современнике» было всегда легко. Я ставил, я и играл. А сейчас — совсем другое. Актерское и режиссерское искусства действительно разнонаправлены по своим задачам. Актерская профессия центробежна, актер все время занимается собой и в себе. А режиссура центростремительна, режисеер должен добиться от других гармонии, единства. Запутать, соединить всех, причем так мощно, чтобы они сопротивлялись этой своей центробежной силе. Сейчас я уже не могу ставить и играть…
— Я всегда думала, что актер движим «предлагаемыми обстоятельствами» жизни и роли, что он — вода, которая протекает сквозь жизнь, сквозь эти «предлагаемые обстоятельства», а режиссер — сосуд, который должен собирать и сдерживать воду. Но есть люди, которые совмещают то и другое, и я пытаюсь разобраться.
— Ну, насчет «предлагаемых обстоятельств» еще можно порассуждать. Просто искусство актера очнь эгоистично, оно требует сосредоточенности на себе, копания в себе, нахождения в себе тех обстоятельств, которые тебя и только тебя могут задеть…
— Вы прожили счастливейшую актерскую жизнь. Есть редкие актеры, которым грех жаловаться — они актерски счастливы и благополучны. А как вам кажется, жизнь должна актера бить, трепать, причинять ему страдания? Ведь есть актеры, которые от природы гармоничны, лишены драматического разлома, у них все в порядке… Возможно ли им потом донырнуть до драматического дна?
О.Н.Ефремов и А.М.Володин. 3 октября 1997 г. Фото М.Дмитревской
— Я думаю, любой свой опыт актер может преломить.
— То есь, сценическая эмоция от житейского опыта не зависит?
— Нет, зависит, но опыт может быть минимальным, а я из него силой своего таланта и воображения раздую такое! Я могу взять опыт даже из литературы, но тогда вопрос — как я читаю эту литературу, насколько я делаю это своим…
— Вчера на пресс-конференции вы сказали: зритель любит, чтобы актер сделал так — и мы делаем, а надо себя выворачивать.
— Ну, это уже вопрос штампов и того, что зрители любят эти штампы. Они любят актера за ту или иную деталь…
— Вы смотрите спектакли нынешних режиссеров более молодых поколений. Есть ли какие-то принципиальные отличия в том, как они видят жизнь и театр от того, как видели и видите его вы?
— Думаю, что это теоретизирование. Вы же сама понимаете, когда все это талантливо и живо. Вот это для меня критерий… Это долгий разговор, приезжай в Москву — там и поговорим!
А еще на следующий день, 3 октября, в первый вечер работы фестиваля «Балтийский дом», Ефремова поздравляли артисты всех театров города. Если бы наше телевидение было нормальным и транслировало не пышные презентации и безвкусные помпезные торжества типа Ленкомовского юбилея, — оно показало бы народу пиршество актерского цеха. Свободно, тепло и остроумно коллеги приветствовали великого актера — так, как могут приветствовать друзья, радующиемя тому, что этот человек живет среди них. «Не грусти, Олего!..» — перефразировали ему фразу Соленого из «Трех сестер». Как было хорошо! Кажется, и ему тоже…
Октябрь 1997 г.
Комментарии (0)