ЕЩЕ МГНОВЕНЬЕ — И ИСЧЕЗНЕТ

УВАРОВА ЛИЗА. Характер трудный, склонный к самомучительству. Когда встретил я ее впервые, тридцать с лишним лет назад, была она очень хорошенькой, очень молоденькой тюзовской актрисой. Она и Капа Пугачева были красой и гордостью театра. Лучшими травести.

Теперь Лиза Уварова совсем другая. Уже давно рассталась она с ролями травести. Впрочем, и в молодости, в 29 году, сыграла она роль старухи Варварки в пьесе моей «Ундервуд». Я настоял на том, чтобы ей дали эту роль. Мне казалось, что она отличная характерная. В «Ундервуде» играла она отлично. Теперь, по общему мнению, она актриса острохарактерная, «гротесковая», как написали в последней рецензии, и играет она уже не в ТЮЗе, а в Театре комедии. Играет много. Умна. Владеет французским языком. Комната обставлена с необыкновенным вкусом. И просто. Небольшая, но отличная библиотека. Самостоятельна материально. Кроме театра работает на радио. Золотые руки. Она бутыль из-под чернил, похожую по форме на старинный штоф, расписала маслом так талантливо под екатерининский, что весело смотреть. И вряд ли хоть минуту в своей жизни была она счастлива. Ни когда была она женою Гаккеля, ни в замужестве за Чирковым. После каждой премьеры — в молодости — плакала она, что провалила роль, и ее общими силами утешали. Но вряд ли она хотела утешений. Она из той породы женщин, что, уставши, не отдыхают, а принимаются мыть полы в доме или стирать белье.

23–24 июня. 1956 год. Евгений Шварц

Е.Уварова. Фото из архива Театра комедии им. Н.П.Акимова

За глаза в театре ее называли ЛИЗОЧЕК. На «Лизочка» она совсем не была похожа… Разве только маленький рост, тюзовская юность и неслышное, незаметное, скромное в походке как-то оправдывало это «Лизочек». Уборная Лизочка находилась не у сцены, где сидели народные и заслуженные артисты, а где-то почти под лестницей. Крошечная комнатка, которую Елизавета Александровна делила с Верой Карповой.

В пьесе Шварца «Одна ночь» репетировали почти все артисты театра, которые знали лично Евгения Львовича. Только один раз посчастливилось мне увидеть их в репетициях всех вместе. Елена Владимировна Юнгер, Ирина Петровна Зарубина, Александр Давыдович Бениаминов, Тамара Вячеславовна Сезеневская, Татьяна Ивановна Чокой, Анна Владимировна Сергеева, Николай Алексеевич Волков. Елизавета Александровна свою роль репетировала в очередь с Тамарой Вячеславовной Сезеневской. Остались секунды в памяти… Юнгер, несколько часов репетиции просидевшая на корточках у табурета, изображавшего блокадную «буржуйку». Бениаминов, подаривший театральный термин «моя зона», — когда нельзя перекрывать артиста на расстоянии широко расставленных рук. Зарубина, тихо сидящая на стуле в репетиционном ситцевом платочке, не возразившая режиссеру ни разу за все время репетиций. Елизавета Александровна, шепчущая вопросы постановщику почти на ухо так, чтобы не раздражать режиссера и упаси Боже, партнеров.

Она пришла из ТЮЗа в Театр комедии в 45 году, уже после войны, в театр, который знал большую славу и большую любовь зрителей. Так до конца она и не соединялась с этим театром, где ее очень любили или очень не любили.

И на сцене и в жизни — еще мгновенье, и исчезнет.

Она играла фрейлин, экзотических старух, персонажей русско-советского комедийного репертуара, в «Троянской войне» Жироду у Фоменко она была старцем Миносом. Гордилась, что ее невозможно было узнать в кулисах театра из-за обилия наклеек, накладок, гумоза и монтюра. Весь спектакль Лизочек старательно терялась среди живописных старцев — артистов-мужчин и только один раз имела отдельный выход… Открывался люк на сцене, из него появлялась шикарно-неузнаваемая голова Елизаветы Александровны. Все было просто — под сценой монтировщики устраивали табуретку, в нужный момент открывался люк и Елизавета Александровна, встав на табурет, произносила свой коронный монолог. Как случилось, что однажды табурет не поставили, или он упал, я не знаю, но история о том, как Уварова произнесла огромный монолог, повиснув на собственных локтях, рассказывалась всем вновь поступившим артистам среди других преданий и легенд театра.

Е.Уварова (Колокуцкая). «Воскресенье в понедельник». Фото из архива Театра комеди им. Н.П.Акимова

Пьесу Шварца о Ленинградской блокаде «Одна ночь» благополучно сыграли к Дню Победы, а затем ставили все реже и реже. В один из будничных вечеров меня позвала на проходную театра тетя Дуся. С тетей Дусей наши артисты делились сердечными тайнами, радостями, домашними неурядицами, она была любима за прямоту, чистосердечие и мудрые советы. Лукавить совсем не умела и считала ниже своего достоинства. На этот раз тетя Дуся как-то смущаясь, путая падежи и пряча глаза, произнесла:

— Вот тут тебе… Это не знаю кто. Говорят, на сцене Ленинградская блокада началась. Голодный ты, что ли?.. Ну, она дала вот… Только я не знаю кто, то есть… Наверное, не она, а он, то есть… Ну вот, бери.

Тетя Дуся вручила мне две кастрюльки военного образца. В одной была отварная курица, в другой черный хлеб. Растерянный, я не мог найти слов. Если бы не антракт, я опоздал бы на выход, вынимая из разоблачившей себя тети Дуси, кто это все-таки, — она или он, и почему нет записки, и что я должен делать с отварной курицей и кастрюлями… Отмахиваясь, как от мухи, тетя Дуся сказала:

— Я и дура, я и пробка буду, если скажу, что это Уварова оставила и под страхом смерти запретила об этом говорить.

Встретившись с Елизаветой Александровной после спектакля в гардеробе, мы, как ни в чем не бывало, попрощались. Я не подвел тетю Дусю. Кастрюля оказалась удивительно удобная — алюминевая, кругленькая, с крошечными ушками и плоской крышкой. Она уже двадцать лет со мною — самая любимая, уваровская.

Елизавета Александровна жила совсем одна в большой комнате, которую описал Евгений Львович Шварц. Волшебная комната находилась в просторной генеральской квартире на Петроградской стороне. Квартира считалась КОММУНАЛЬНОЙ. Крошечная прихожая и сразу огромная, в белом кафеле, кухня, дальше темный длинный коридор приводил к ее комнате. По соседству жил старый актер театра им. Комиссаржевской Любашевский, а после его смерти Елизавета Александровна отхлопотала пустые комнаты для Петра Наумовича Фоменко и его жены, нашей актрисы, Майи Андреевны Тупиковой. Последние годы Елизавета Александровна много снималась в кино и на телевидении, почти каждый день звучал ее голос на радио. И бывало, что греха таить, порой из старых кожаных кресел актерского холла вслед актрисе шелестели диалоги о заработках, количестве денег, качестве новой шубы из норки…

— Куда ей столько?! Одной!..

Совсем случайно, когда «мгновенье истекло» и Елизаветы Александровны не стало, мы узнали, что каждый месяц, перед зарплатой, она посылала почтовые денежные переводы, не указывая обратного адреса, или изобретая вымышленного героя-отправителя. Актрисам — от пылких поклонников, актерам — за творческие достижения.

Одевалась дорого. Всегда носила длинные вязаные кофты и высокие каблуки, наверное ей казалось, что это делает ее чуть выше, но получалось наоборот, и в огромных кофтах она совсем терялась. На голове крошечный пучок волос. Иногда модный тогда парик, сидящий довольно забавно. Ходила быстро. Говорила еще быстрее, совсем скороговоркой. Шутила, колола словом, взглядом — по пути, на ходу, не останавливаясь. Хвалила редко и понять было не просто — шутка, похвала или за словами подвох.

— Уварова сказала, что у Вас «руки от портала до портала», — передали мне. Так я узнал, что она смотрела мой дебют в «Романтиках» Ростана, но так и не знаю — хорошо это или плохо — «руки от портала до портала»…

На гастролях одиночество Уваровой в театре становилось очевидней. Казалось, что корифеи в компанию ее не принимают. Она одна бродила по чужому городу, читала свои любимые романы на французском, никто не знал, где она питается, как проводит свободные вечера. Что-то всегда разделяло, отделяло, отличало ее от артистов Акимовского поколения. Я думаю, что она сама выстраивала эту стену, которая отгораживала и хранила. Ей было проще с молодыми, которых она замечала.

Отличие в жизни продолжалось отличием на сцене. Ей удавалось совершенно суверенно существовать во всех спектаклях, где она играла, не разрушая замысла и эстетики постановки. Безукоризненная актриса высокой формальной школы знала и соблюдала все правила психологического театра. Только иногда во время действия, не выходя из образа и едва шевеля губами, могла сделать сообщение партнерам:

— У меня рожа устала от мимики.

Кажется, за все годы работы в Театре комедии Елизавета Александровна имела только один СВОЙ спектакль — «Физики» Дюрренматта. Я увидел этот спектакль, когда он шел уже редко, только в гастрольных поездках, на случайных сценах. Менялись партнеры. Время не пощадило декорации, а вводы уничтожили ансамбль. Это было видно особенно отчетливо еще и оттого, что сделанная актрисой роль сохранялась эталоном филигранного, пронзительного мастерства. Траурная клоунесса с лицом Камеи. Минимум средств. Партитура жеста, взгляда, паузы. Эта роль — театральный шедевр Уваровой. Белоснежный медицинский чепец — в начале; ровность и почти сегодняшний излюбленный монотон, пугающая приветливость, гипнотическая любезность на точеном, бледном лице без возраста и пожар рыжих распущенных волос гофманской горбуньи в финале. Вот перечень почти формальных атрибутов знаменитой роли. Театральные шедевры исчезают и описать их нельзя.

Е.Уварова (Доктор Матильда фон Цанд). «Физики». Фото из архива Театра комедиии им. Н.П.Акимова

Последняя роль Елизаветы Александровны была сделана с Виктюком. Небольшая роль в пьесе Л.Г.Зорина «Незнакомец». Театр уже закрыл сезон, и мы могли репетировать утром, днем и ночью. Я не успевал схватывать экспромты Романа Григорьевича и постоянно, внутренне и внешне, оглядывался на Елизавету Александровну, которая больше всех смеялась шуткам режиссера и, как рыба в воде, делала все — выполняла все курбеты и «кренделя» новой режиссуры. Действие пьесы происходило в какой-то конторе. Каждый персонаж сидел за своим столом. Стол этот был сконструирован так, что мог разъезжать (разумеется, под итальянскую музыку), как велосипед, что ли. Лизочек передвигалась быстрее и изящнее других, явно получая удовольствие. Виктюк ей был симпатичен, безусловно. Зная ее жесткость, умение «поставить на место» или просто не заметить, трудно было бы допустить, что постоянное: «Лиза! Молодец! Ге-ни-аль-на-я мой» могло ей нравится… Еще чаще «Лизы» и «молодца» из зала нежным криком раздавалось: «Лорелея! Лорелея! Распусти волосы!» Лорелея вытаскивала заколки из своего маленького пучка, звонко хохотала и снова вспыхивал пожар распущенных волос гофманской актрисы без возраста.

На этот раз финал был настоящим и премьеру играла другая исполнительница. В старых кожаных креслах снова шелестели диалоги:

— Непонятно, как она репетировала…

— Боли были страшные…

— Врачи говорят, сгорела…

Сезон начался без Елизаветы Александровны и театр ждал конца. Делались вводы и оказывалось, что шедевром были не только «Физики», но и все остальное… «Все остальное» были совсем малюсенькие роли. В «Гусином пере» Лунгина и Нусинова она играла внучатую племянницу Тютчева — хранительницу музея. Гримеры никому не решались отдать сочиненную и сделанную ею шляпку: донышко старой соломенной черной шляпы с обрезанными полями и пышной (снова рыжей), челкой. Без Елизаветы Александровны этот спектакль не шел уже никогда. В «Волшебных историях Олле-Лукойе» уже никто так не мог болтать по-французски, как ее Придворная дама: Pivs vite! Attention! C’ext divin! Ее французский прононс повторять не решались… Долго не играли «Характеры» Шукшина. Рассказывали, что когда Елизавета Александровна снималась у Шукшина в картине «Печки-лавочки», он носил ее на руках и не мог поверить, что перед ним не деревенская подлинная баба, а народная артистка Академического театра. Она и в жизни легкой вятской скороговоркой, может быть, заслоняла далекое детство, гимназическую юность, изумительный французский. На Серафимовском кладбище в Петербурге над ее могилой стоит большой православный деревянный крест — это последняя ее просьба.

Е.Уварова (Михайн). «Игра с кошкой». Фото из архива Театра комедии им. Н.П.Акимова

Е.Уварова (Шарлотта). «Вишневый сад» Фото из архива Театра комедии им. Н.П.Акимова

Теперь уже нет на Петроградской волшебной комнаты с расписными штофами, над которыми она колдовала, шляпка с пришитой челкой тоже, конечно, исчезла, и Акимовских артистов в театре все меньше и меньше… Только почему-то, когда я вижу роли Веры Карповой, то в каждой могу услышать привет Елизаветы Александровны. Детали. Мелочи. Сценические пустяки, часто заметные только партнерам. Соскакивающая туфелька-босоножка, во время лирического танца нелепой и трогательной героини Брагинского в «Сослуживцах». Подвески из сухих грибов у Гурмыжской в «Лесе» (я все не мог понять на премьере — подберезовики или сыроежки). Неожиданно стильная и кокетливо влекущая прическа под строгой, почти мужской шляпой у иссушенной, без признаков пола героини из катаевского «Домика». Вера Александровна до сих пор сидит в крошечной актерской уборной, той, что почти под лестницей и я радуюсь, что там помнят Елизавету Александровну.

О ней знают в ЛГИТМИКе студенты Юрия Михайловича Барбоя, который в бытность свою завлитом Комедии придумывал роли для большой актрисы маленького роста, как когда-то делал это Шварц. Барбой мечтал, чтобы Елизавета Александровна сыграла Крошку Цахеса. О Гофмане, гофманианах, гофманских актерах в театрах тогда не говорили. Они были не очень нужны…

Сезон начался без Уваровой. Позвонили из репертуарной конторы:

— Елизавета Александровна просила вас к ней зайти.

— ?

— Елизавета Александровна просила вас к ней зайти.

Последняя мистификация Елизаветы Александровны. Последнее посещение чудесной комнаты. Последний подарок и последний урок… В комнате сидели незнакомые мне люди — нетеатральные ее друзья. По телевизору показывали фильм о Елизавете Александровне. На экране мелькали старые фотографии, отрывки из спектаклей и картин с ее участием. Автор передачи, Вадим Сергеевич Голиков, с экрана рассказывал о ее ролях, мастерстве, уникальности. Елизавета Александровна иронически комментировала почти все фрагменты из ролей, иногда замолкая от усталости.

— Здравствуй. Что ты стоишь? Подойди к книжной полке. Нет, левее. Внизу стоят два тома импрессионистов. Есть? Возьми. Всего хорошего.

— Елизавета Александровна…

— Что ты стоишь? Иди.

— Елизавета Александровна, но…

— Не говори никаких глупостей. Знаешь, когда канализация старая и трубы прогнили, их нужно менять. А я теперь как старая ржавая труба. Всем привет. Иди.

Она раздарила нам свои книги, а прощалась с нами уже в театре. Над Акимовской сценой плыл ее голос с радио-пленки. Мы слушали «Вино из одуванчиков» Бредбери:

— …наконец вся семья собралась в спальне, — стоят точно на вокзале провожают кого-то в дальний путь. — Ну вот, — говорит прабабушка, — вот и все. Скажу честно: мне приятно видеть вас всех вокруг. На будущей неделе принимайтесь за работу в саду, и за уборку в чуланах, и пора закупить детям одежду на зиму… и всякий пусть делает что сможет.

— Хорошо, бабушка.

— И, пожалуйста, не устраивайте здесь завтра никакого шума и толчеи. Не желаю, чтобы про меня говорили всякие лестные слова: я сама все их с гордостью сказала в свое время. Я на своем веку отведала каждого блюда и станцевала каждый танец, — только один пирог еще надо попробовать, только одну мелодию остается спеть. Но я не боюсь. По правде говоря, мне даже интересно. Я ничего не собираюсь упустить, надо вкусить и от смерти. И, пожалуйста, не волнуйтесь за меня. А теперь уходите все и дайте мне уснуть…

Где-то тихонько закрылась дверь.

— Вот так-то лучше.

— Все хорошо, — прошептала прабабушка, и сон подхватил ее. — Как и все в жизни это правильно, все так и должно быть.