Если до последнего времени еще оставались вопросы — кто автор «Гамлета» (актер театра «Глобус» Шекспир, граф Эссекс или Ретланд), то после премьеры в Александринском театре автора можно установить точно. Более того, он жив. И зовут его Вадим Леванов.

Впрочем, он, автор «адаптации», как заявлено в афише, явно работал в соавторстве с режиссером Валерием Фокиным.

Вместе они сочинили менее чем двухчасовое зрелище, названное так же, как пьеса Шекспира (если, конечно, Шекспир существовал).

У Леванова с Фокиным как раз стойкое ощущение, что ни Шекспира, ни его пьесы не было. Не было, очевидно, и переводов Б. Пастернака, М. Лозинского, М. Морозова, Н. Полевого, указанных в программке в виде источников, с которыми работал Леванов. Видимо, эти переводы сгорели в творческом огне Александринки, от них остались обрывки, клочки, которые Леванов и Фокин кривовато склеили канцелярским клеем и заскорузлыми современными фразами типа: «Вдруг, пользуясь тем, что я в депрессии, сатана соблазняет меня?» (это говорит Гамлет). Или: «Сорок тысяч братьев, спрессовав свою любовь, со мною не сравняться» («спрессовать любовь» — это посильнее всех прошлых переводов «Гамлета»!) Или вот: Гамлет пишет Офелии о том, как она «сексапильна», одновременно переживая за «чистоту эксперимента», который проводит (эксперимент не касается Офелии, с нею он уже наэкспериментировался: девушка беременна от принца…)

«Век вывихнут», — сообщает Гамлет «по остаточному принципу» словами прежних переводов. С ним нельзя не согласиться. Играется лексически вывихнутый текст Скрепляя фрагменты разных переводов, авторы одновременно клеили и новую интригу. После премьеры театральная общественность Петербурга в напряженных интеллектуальных конвульсиях неделю пыталась понять предъявленный сюжет и что вообще происходило на этом сеансе массового гипноза. Сложить интригу не удалось практически никому.

Сначала нас гипнотизируют трибуны огромного стадиона, развернутые к невидимому нам полю (художник Александр Боровский). Мы, на задах империи, почти ничего не видим, тянем шеи и только догадываемся. Остро? Скорее эпатажно, сценографически изысканно, нас точно стремятся удивить и дать понять: народ под трибуной. Народ — мы. Безмолвствуем. Смотрим.

На трибунах застыли в ожидании церемонии современные vip-ы в представительских «дресс-кодах». Мероприятие правительственное, ходят две охранницы с хорошо обученными немецкими овчарками. Дания — тюрьма? Или Россия? Думаю, ни то и ни другое. Думаю, это шутка. Помните, когда-то в дивном фельетоне Власа Дорошевича о постановке Гордоном Крэгом «Гамлета» в МХТ Станиславский бесконечно предлагает вывести на сцену датского дога? Как настоящий мейерхольдовец Фокин не может следовать Станиславскому и «полемически» выводит не датского дога, а двух красивых немецких овчарок. Шутка такая.

Следующая шутка — вынос мертвецки пьяного Гамлета (Дмитрий Лысенков), способного только блевать под трибуной.

Его спаивают Розенкранц и Гильденстерн. Они же показывают смертельно пьяному принцу призрака, озвучивая статиста, проходящего по трибунам, в микрофон. Это чисто политическая интрига силовиков — натравить Гамлета на Клавдия.

Клавдий (Андрей Шимко), как видно, не убивал. Так думаешь долго. И ждешь развития как раз этого: интриганы пускают Гамлета по ложному следу. Кому это выгодно?.. Или все-таки убивал? На этот вопрос критики уже ответили по-разному, согласия в корпорации нет. «Мышеловку», видите ли, играют два раза. Сперва Клавдий отсматривает предложенный провокационный материал спокойно: это пантомима с комментариями Гамлета. Но поскольку Клавдий спокоен, не удовлетворившийся результатом Гамлет заставляет актеров сыграть заново и уже с текстом. Тут с Клавдием делается полагающийся припадок, он носится по трибунам, вопит, приступ буквально сотрясает его. И что это? Я думаю, что если бы меня заставили второй раз смотреть этого «Гамлета», со мной тоже сделался бы припадок, хотя я никого не убивала… Спектакль, начавшийся как актуальный, политический (некоторые критики уже сочли его гражданским подвигом) вдруг поворачивает в сторону костюмированных аттракционов. Все переодеваются в исторические костюмы, причем Марину Игнатову (Гертруда) наряжают в костюм и парик королевы Елизаветы, которую она именно в таком виде играет в «Марии Стюарт» в БДТ. Видимо, это тоже шутка. Привет елизаветинской эпохе и соседнему академическому театру.

Зомбированный «парадом аттракционов» Мейерхольда режиссер, видимо, пытается устроить этот парад. Но аттракционы на парад не выходят. История идет скучно и невнятно до того момента, когда Гертруда и Клавдий начинают уговаривать Лаэрта убить Гамлета. И мы понимаем: это она, мать, «заказала» Призрак, это она решила натравить сына на дядю, а теперь сживает со свету и сына. Королева начинает и выигрывает? Но вдруг, когда все мертвы и власть практически в ее руках, Гертруда выпивает отравленное вино, приготовленное ею лично для сына Гамлета. «Сапоги всмятку!» — вскричал бы тот же Дорошевич.

Сценический язык Фокина — не поэтическое, образное мерцание, в нем нет прихотливой метафоричности, нам рассказывают интригу. И в этой истории Гертруда борется за власть. Достигает ее. Но выпивает яд. Я хочу понять: почему отравилась сильная женщина, уже почти достигшая высшей власти? Я хочу понять, почему в конце опять появляется призрак, ведь это статист в спектакле Розенкранца и Гильденстерна… Этой интерпретации «Гамлета» оказались совершенно не нужны ни Офелия, ни Горацио, ни Лаэрт, это история о венценосной паре, сыне-принце, царедворце Полонии и двух силовиках, которые живее всех живых (может тоже шутка — воспоминание о Стоппарде?).

Дорогостоящий, нарядный, многолюдный, распиаренный спектакль оказывается беззастенчиво декорированной пустотой… Старое поломали, на новое не хватило духа, жара души, твердости мысли. В пустоте, правда, расставлены режиссерские лже-манки, ловушки, рассчитанные на нашего брата, критика. Их заметят, несомненно. Уже замечают На то и расчет. Некоторые уже видят в лингвистическим коллаже язык современной молодежи. То есть, разговаривающий Бог весть как принц вдруг цитирует что-то из «Гамлета» или переходит в «Быть или не быть» на английский (английский длится недолго). Некоторые, считывая отсылки к спектаклю Н. П. Акимова 1932 года (Гамлет в ночной рубахе с кастрюлькой на голове), ставят фокинского «Гамлета» в ряд политических трактовок трагедии. А у меня, уж простите, ощущение, что меня беззастенчиво дурят, не потрудившись додумать, достроить, сложить целое. Пренебрежительно дразнят некими культурными знаками, заставляющими самовоспламеняющихся критиков (профессия такая — пожароопасная) восторгаться «гражданским подвигом» режиссера, накидавшего якобы смелых аллюзий. Особой смелости не вижу: «Гамлета» никогда не ставили ввиду наступившего благополучия Датского королевства. Он был всегда нужен именно в смутные эпохи, когда в королевстве становилось неладно. Тут нет ни новости, ни новаторства. Разве что Гамлет — бессмысленный пацан, придавленный мамой и размазывающий перед ней сопли-слезы в одной из сцен…

И я многое из лже-знаков заметила. Но лже-концепции сочинять не стану, отравлю гертрудиным вином театроведческое сознание, склонное насыщать нечто сценически незначительное жаркими знаниями мировой культуры. Верю только чувствам, испытанным в зале. Они редко обманывают. На спектакле было скучно. Потому что он — без мысли плодовитой, без гением начатого труда. Ведь вместо того, чтобы продолжить его труд, гения-то упразднили за ненадобностью…