Реакцию критики предсказать можно. У нас все знают, что за режиссер Валерий Фокин, куда он ведет Александринский театр и что об этой жизни думает. Реакция зрителей поинтереснее, тем более что новый «Гамлет», не отрицая всех прочих слоев населения, более нацелен на современную молодежь, которая, кстати, набивается в зрительный зал в немыслимом количестве. На ту молодежь, которую имеем в массе своей, — не во всем продвинутую и не слишком зацикленную на поиске смысла жизни, причем не по причине духовной тупости. Просто некогда. Время же бежит себе вперед, меняя смыслы, ориентиры и ценности. В общем, стоило на пару минут затесаться в стайку молодняка лет 16 — 17 и поймать реплики. «У меня тоже печень интеллектуала», — примеривается к Гамлету один. «Ну засада конкретная», — сочувствует принцу Датскому другой. «Да Лысенков вообще лучший артист в России», — ажитированно вступает третий.

Да, это вам не вычурные пятичасовые «сновидения». «Гамлет» Фокина спрессован до предела и вбит в менее чем двухчасовой лимит сценического времени. Высокие монологи приравнены к антракту и скопом упразднены. Герои, за исключением самого Гамлета, урезаны в правах и превращены в эпизодические лица. Впрочем, каждое «лицо» все же успевает высказаться — конкретно и по существу. Шекспировские ситуации доведены до их обозначения и порой даже не комментируются. Этот «Гамлет», чего уж там, — почти что комикс, но эстетически спланированный, а не потому что «так вышло». Впрочем, каждая категория публики возьмет свое. Интеллектуалы и театралы со стажем, поймав одно «звено», сами сплетут логическую цепочку причин и следствий, попутно отметив приветы великим постановщикам прошлого и с ними же полемику. Неофитов заинтригует действенная динамичность, требующая мыслительной активности, дабы разобраться, что, собственно, происходит.

А разбираться придется. Классической стройности и последовательности текста здесь тоже нет. Есть собираемый заново текстовой пазл — из фрагментов разных переводов, эпизодов и ситуаций в «драматургической адаптации» известного автора «новой драмы» Вадима Леванова. Того самого, что сочинил для Фокина историю о Ксении Петербуржской. Леванов — один из самых одаренных, профессиональных и интеллектуально подкованных «новодрамовцев», имеющий за плечами не только знание изнанки жизни в своем Тольятти, но и диплом Литературного института. Для него эта адаптация, конечно, не вопрос профессиональной гордости. Да и Фокин, наверное, мог бы обойтись своими силами. Тут вопрос другой, опять-таки стратегический, — взаимного притяжения современного взгляда на жизнь и старинного «императорского» театра, на почве имеющихся реалий с их мейнстримами и приоритетами. Хотя, конечно, перевод части гамлетовских реплик на современный молодежный сленг порой кажется лишним, как пять кусков сахара в чашке отлично заваренного чая. Равно как и чрезмерно тесный контакт Гамлета с публикой. Здесь ведь само действие настолько абсолютно и идеально вписалось в ритмическую пульсацию реального времени, театра и его восприятия, что ни в каких специальных подпорках не нуждается. Да и театр Фокина как способ жизненного и сценического высказывания вполне самодостаточен.

Как известно, при многократном историческом повторении трагедия способна обернуться фарсом. Что касается многовековых интерпретаций «Гамлета», то тут уже недалеко и до водевиля. До последнего Фокин, конечно, не дошел, но скептический взгляд на прежнюю беспредельную героизацию всей истории и самого принца явно присутствует. Да и пресловутый век, меняя цифры, с завидным упорством продолжает ломать суставы, а это «переломное» состояние становится едва ли не нормой жизни. У Мюссе в «Исповеди сына века» есть замечательное определение подобного промежутка: «То, что было, уже прошло. То, что будет, еще не наступило». Вот и «Гамлет» Фокина помещен в это зыбкое пространство между «славным прошлым» и «светлым будущим». На ту страницу, которую следует побыстрее перелистнуть, чтобы началось хоть что-то настоящее. По версии режиссера, вся эта история с умерщвлением датской королевской семьи и затеяна молодым да ранним Фортинбрасом, дабы приумножить свои территории. Но когда в финале неустоявшимся, срывающимся голоском Фортинбрас — Максим Солонарь приказывает «убрать трупы», понимаешь, что и новый сустав века уже готов хрустнуть. И никакого тебе рока или высшей справедливости, все решают циничные человеческие амбиции.

Исходя из принципа общности безвременья, сценографически-костюмное смещение времен здесь выглядит вполне органично. Актерская компания может начать действие в современных официальных пиджаках, а потом переодеться в нечто «шекспировское» (костюмы Оксаны Ярмольник). А художник Александр Боровский и вовсе загораживает сцену массивными черными трибунами, парадной стороной обращенными к закулисью. Именно там, в жизненном и сценическом «закулисье», и свершаются основные события, которые сквозь эти металлические конструкции порой трудно разглядеть. Мелькают силуэты, а что там исполняют актеры в пьесе «Мышеловка»? Да это и не важно, считывай ситуацию с лица Гамлета — Дмитрия Лысенкова, который, наоборот, вытолкнут со сцены в зрительный зал. И там, в зале, закроет все реальные выходы, ведущие в фойе, чтобы Клавдий — Андрей Шимко не смог выбраться из столь гигантской «мышеловки». Он найдет, впрочем, иное укрытие — под юбкой у властной супруги Гертруды — Марины Игнатовой, которая здесь едва ли не собственноручно дает отравленную шпагу Лаэрту — Павлу Юринову. Сын может погибнуть, зато власть сохранится.

Дмитрий Лысенков послушно и тщательно играет дегероизацию своего принца, порой доходящую до дегенератизации. Пьет горькую, услужливо подносимую слугами и приятелями, нетвердо стоит на ногах и все норовит свалиться, глупо хихикая. Щелкнув пальцами и тут же получив из могилы череп Йорика, заведет было: «To be or not to be». Но, продекламировав строчек пять, бросит череп обратно и отрежет: «Хватит!» И правда, не только мыслить, и говорить-то некогда, надо действовать. Это действие для него как увлекательная игра, в которую он вдруг включается всерьез, твердо встав на ноги и убрав «туман» из взгляда. Не понимая, правда, всей жестокости и подлинности игры. Да и сам Лысенков в какие-то моменты вдруг становится Гамлетом по-настоящему, словно передавая вполне весомый привет героическим принцам прошлого. Пока властная мать окончательно не сломает парнишку, доведя его до истерики и почти марионеточного состояния.

О том же, что молодое и нарождающееся поколение заслужило (или спровоцировало?) именно такую негероическую историю, можно сказать фразой из Полония: «И жаль, что факт. И факт, что жаль». Впрочем, сочинять оптимистически-пафосную интерпретацию, находясь в абсолютно «незаземленном» состоянии, наверное, было бы затеей куда более циничной.