«Провинциальные анекдоты». А. Вампилов.
Театр на Васильевском.
Режиссер Роман Смирнов, художник Семен Пастух.

Непритязательный стишок Сергея Михалкова «А что у вас?», сочиненный в 1935 году, знаком каждому, прошедшему через советское пионерское детство. В разные годы он был основой для многочисленных актуальных переделок. Переделывать его легко, потому что он обо всем и ни о чем. От гвоздя в кармане до Красной площади за окном, от кошки, сегодня родившей котят вчера, до мамы-пилота, отправляющейся в полет…

В. Постников (Потапов), В. Жукова (Виктория).
Фото — Владимир Постнов.

«Провинциальные анекдоты» Романа Смирнова напомнили мне об этом стихотворении. И не потому, что герои в финале тоже отправляются в полет, да еще и космический, прямо в вагоне электрички, — портвейн, который они при этом распивают, и не такое может. А потому что спектакль сделан в соответствии с тем же алгоритмом: всякое лыко в строку и без какой-либо связи. То есть связи имеются, но они формальные, необязательные, обманные. Как бы что-то означающие, а на самом деле не содержащие никакого смысла. У Михалкова назидательные — «мамы разные нужны, мамы разные важны». У Смирнова — «символические»: ангел, например, и песня о сахалинском бродяге, перепетая в разное время известными оперными басами — от Б. Гмыри до А. Ведерникова, и не басами — от Ж. Бичевской до казачьих ансамблей и монастырских хоров, «атмосферно» звучавшая и в фильме «Случай в тайге» 1953 года…

«Ангел», он же агроном Хомутов (Вадим Сердюков) из второго «анекдота» — «Двадцать минут с ангелом» — выскакивает на сцену из зала уже в первом («Случай с метранпажем»). Как бы не видный участникам «Метранпажа», он исполняет функции камердинера при Калошине (Артем Цыпин). Принимает у героя детали одежды, за него разбрасывает их «беспорядочно» по комнате (Калошин имитирует сумасшествие) и с безучастным видом усаживается на кровать, положив ладони на плотно сжатые колени. Все. Одет он в неказистый серый пиджачок фабрики «Рассвет» с пришитыми на спине маленькими кокетливыми кружевными крылышками. Чем не метафора? Вампилов же, не бытовуха какая-нибудь. Давно известно, что «Анекдоты» имеют внебытовой, надбытовой подтекст. Между тем именно персонализированный «ангел» возможность такого подтекста и исключает. Потому что, как мне не раз доводилось писать по разным поводам, символизация и сигнализация — вещи принципиально разные. Аллегорические фигуры, уместные в Театре царевны Натальи Алексеевны в XVIII веке, для сценического прочтения Вампилова в XXI столетии не подходят.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Постнов.

Зачем «ангел» появляется уже в «Случае»? Почему беспричинно скачет напряжение в электрической сети гостиницы «Тайга» и свет на короткие мгновения акцентно вспыхивает ярким сиянием? Для чего через оба анекдота проходит в разных аранжировках «каторжная» песня «Бежал бродяга с Сахалина»? Затем, чтобы продемонстрировать, что «Случай» и «Двадцать минут» — одна пьеса. «Прошивка» эта художественной целостности сценическому артефакту не обеспечивает, но о ней сигнализирует. Сигнализирует, что пьеса Вампилова не так уж анекдотично проста, и режиссер знает о неявных измерениях драматургии, подмигивая нам светом. Песней же возмещает отсутствующие осмысленные финалы обоих действий. В первом — средствами сольного вокала А. Цыпина, во втором — хорового пения всех участников спектакля. Благо, в обоих анекдотах играют одни и те же исполнители. Обещал же Р. Смирнов в предпремьерном интервью уделить внимание не раскрытому до сих пор трагедийному потенциалу «трагикомического представления в двух частях». Вот и уделил.

«Умру, в чужой земле зароют, заплачет маменька моя. Жена найдет себе другого, а мать сыночка — никогда». Поет Артем Цыпин душевно, взахлеб, с чувством, хорошо поет. Непритязательный зритель, аплодируя этому номеру, пожалуй, и не заметит, что он никак не связан с только что просмотренным первым «анекдотом» — ни ассоциативно, ни содержательно. Ну а то, что в финале второго азартно и хором, «в электричке» и под портвейн, с мелькающим за окнами «космическим пейзажем» получается и вовсе «Голубой вагон» из «Чебурашки», — не беда. Тоже ведь хорошо. И какие все оказались хорошие и душевные люди. Правда, с Вампиловым здесь полный афронт. У него недобрые персонажи «Двадцати минут» братаются с устроившим переполох Хомутовым, выяснив, что и он, оказывается, не ангел. И именно поэтому. Собственно, тотальная подмена ценностей и критериев человеческого общежития и составляет в пьесе если не трагическую, то драматическую подоплеку, точнее, потенциальную возможность ее сценической реализации…

А. Цыпин (Калошин).
Фото — Владимир Постнов.

Когда в афише я обнаружил, что Р. Смирнов готовит постановку «Провинциальных анекдотов», то, честно говоря, удивился. В отличие от «Утиной охоты», волной прошедшей по театрам Петербурга и России несколько лет назад, «Анекдоты» не представлялись мне в чем-то актуальными. В «Утиной» — «безвременье» и «лишний человек». А что актуального в типичной «комедии положений»? Собственно, драматург и сам признавал это, определяя пьесу как «анекдоты». Предписанный им «трагикомический» жанровый лейбл всегда казался мне несколько чрезмерным. В любом случае вывести вампиловские истории за рамки бытовой «случайности» возможно, лишь воплотив сценическими средствами масштабный социальный подтекст…

«Социальное» в спектакле имеется, но не в подтексте, а в тексте «картинки»: долгой бодрой экранной новостной киноэкспозиции о славных трудовых достижениях советского народа к столетнему юбилею В. И. Ленина. С тоннами стали, метрами ткани, кубометрами угля в первом действии. С космическими свершениями в «ангельском» втором. К содержанию вампиловских «Анекдотов» эти трудовые апофеозы отношения имеют еще меньше, чем песня несчастного каторжанина. Никак с ним не корреспондируют, но время обозначают. Как обозначают его и костюмы, и обувь, специально изготовленные по моде начала 1970-х. Зачем — не ясно. Костюмный «историзм» вампиловским анекдотам ничего не добавляет…

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Постнов.

Еще до премьеры, когда я знакомился с творчеством Р. Смирнова, мне плохо известным, по разным текстам и интервью, меня смутила реплика А. Цыпина, работающего с режиссером не впервые. «Легкий характер, легкое дыхание. Как он это все делает — как будто необязательно». Я понимаю, что актер хотел похвалить коллегу, но в «Провинциальных анекдотах» вышло буквально: ставить их было необязательно. На мой взгляд, лучше было и вообще не ставить. В самом спектакле я не обнаружил ни одной видимой причины репертуарного выбора: ни содержательной, ни эмоциональной, ни формальной (от слова «форма»)…

Может быть, это и хорошо, что Смирнов не думал «о том, как сделать так, чтобы стало смешно». Плохо то, что он не сумел вскрыть и реализовать не только пресловутый трагический, но и очевидный комедийный потенциал текста вампиловских «Анекдотов». А это уже разговор о профессиональных возможностях. Мне не доводилось видеть спектаклей, в которых опытные профессиональные актеры до такой степени и так очевидно терялись бы, не понимая, чем им занять, чем оправдать свое присутствие на сцене. Было видно, что им попросту не доведены задачи, драматические задания. Или эти задания были нелепыми и путанными. Как, например, в случае вызванного к «больному» недужного врача Рукосуева (Давид Бродский), хватающегося то за сердце, то за поясницу. При этом «умирающий» Калошин, произносящий свой «прощальный» монолог, бодро одевается, охорашивается и расхаживает по комнате…

В. Жукова (Виктория).
Фото — Владимир Постнов.

Во втором «анекдоте» Д. Бродскому, играющему страдающего от похмелья шофера Анчугина, «нашли кое-что из характерности», как писал когда-то Вахтангов. Он в майке, семейных трусах, «кирзовых сапогах на босу ногу» и с фингалом под глазом. А еще в ватнике, раз уж в тексте возникает предложение продать новый ватник с тем, чтобы похмелиться. Трусами фраппирует зрителей и А. Цыпин — и в роли Калошина, и в роли Угарова. Дважды до нижнего белья раздевают Викторию (Вероника Жукова). А Ульяне Чекменевой в роли официантки Марины придуман характерный лейт-жест, которым она регулярно приводит в порядок начес своей меховой ондатровой шапки… Стоит ли говорить о том, что и слаженный ансамбль малого количества исполнителей возникает в спектакле лишь однажды, под занавес, в финальной песне-выпивке. Портвейн оказывается не только универсальным средством для промывки душ, но и главной скрепой этого спектакля.

Я полагаю, что Р. Смирнов отлично знает художественную стоимость своего произведения. Афишные откровения профессионального режиссера, моего ровесника, прошедшего школу Товстоногова, ассистентуру у Додина, имеющего и опыт, и послужной список, выглядят как-то не комильфо. «Хочу, чтобы было по-человечески. Жизненно». И встык: «При этом мне близко антрепризное направление, с акцентом на лихую актерскую игру». Напрашивается навязшая анекдотическая формула про трусы и крестик. Жизненно, может быть, и получилось. А вот «лихой актерской игрой» и не пахнет. И не потому, что актеры плохие (актеры хорошие, оттого и теряются, не имея режиссерских ориентиров). А потому что «лихая», а точнее — фарсовая, бурлескная, эксцентрическая игра, диктуемая анекдотичными, абсурдными ситуациями пьесы, откровенно опирающейся у Вампилова на опыт гоголевского «Ревизора», режиссером не выстроена, не задана, не мотивирована. Да, в «Метранпаже» нет своего Хлестакова. Но есть свой Городничий — Калошин, переживающий экзистенциальный страх, от которого он способен расстаться с жизнью. Тонкие психологические мотивировки — а Цыпин актер тонких психологических мотивировок и нюансов — для Калошина не подходят. Исполнитель должен играть здесь катастрофу. А катастрофа, мнимая и нелепая, должна выглядеть смешной.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Постнов.

Неуверенность режиссера обнаруживается и в «интерактивных» заигрываниях с залом, инициированных им неоднократных актерских репликах апарт, в рассаживании исполнителей по одному, а то и сразу вдвоем в первом ряду партера. Впрочем, даже премьерная публика на этот «интерактив» реагировала либо глуховато, либо вообще никак…

Что до художника Семена Пастуха — мне с ним, ей богу, как-то отчаянно не везет. Слышу и читаю, что «талантливый», «интересный», «хороший», «свой». А писать приходится то о недействующих вырезанных из фанеры гигантских профилях голов в александринском «Швейке», с набитыми ватой муляжами человеческих конечностей. То, как нынче, о невнятном интерьере, отдаленно напоминающем корабельный нос изнутри, обращенный из зала к задней стене театрального здания. Выкрашенной серой («шаровой») краской, углом повернутой комнате с «перспективно» наклонными полом и потолком и дежурной гостиничной мебелью. Украшает ее, разве что, сияющий белый унитаз, установленный в «Ангеле» посреди комнаты (экспедитор Угаров специализируется на поставке унитазов), с усаженным на него связанным «ангелом»-Хомутовым. Разве не смешно? В финале средствами видеопроекции этот угол и превращается в тот самый вагон…

Без чрезвычайного занудства писать об этом спектакле можно только в жанре фельетона. Или символически, как у Гоголя про двух необыкновенных крыс неестественной величины, которые «пришли, понюхали — и пошли прочь». Вот и вышло, похоже, что-то вроде фельетона. Невеселого фельетона о несмешных анекдотах. Хотя для фельетона необходим задор, а у старика-рецензента с этим уже не густо. В общем, не обессудьте. Ваш старик Шапокляк.