Мартин МакДонах. «Сиротливый запад».
Драматический театр им. В. Ф. Комиссаржевской.
Постановка Виктора Крамера.
Сценография, визуальные образы и объекты — Максим Исаев
До «Сиротливого Запада» пьесы МакДонаха в Питере не шли на больших сценах. Поэтому неудивительно, что даже среди премьерной «продвинутой» публики нашлись неподготовленные, которые бежали из зала после первых пятнадцати минут: концентрация слов «гребаный» и «долбаный» в речи персонажей, видимо, превышала болевой порог зрителя «обычных» спектаклей театра им. Комиссаржевской. Чтобы сразу завершить актуальную нынче тему языка и нового перевода пьесы (переводчиком выступил сам В. Крамер), скажу: текст звучит здорово. Художественно преображенная отборно-витиеватая брань не кажется грязной бытовой руганью — это именно образ «нецензурщины», а не она сама как таковая. Отдельное спасибо за «словарик» в остроумно придуманном буклете. Впрочем, в исключительном остроумии создателей спектакля — Крамера, Исаева, Баргмана, Бызгу, Пьянова — никто и не сомневался.
Без остроумия в пьесе МакДонаха делать нечего. С одним только остроумием — тоже. У этого автора труднее всего попасть в жанр: и недосмеяться — плохо, и пересмеяться. При всех «но» радует в спектакле многое. Прежде всего — дуэт однокурсников, старых товарищей по сцене Александра Баргмана и Сергея Бызгу. Кому как не им играть братьев Конноров, ведь они сами, можно сказать, братья во театре — настолько они настроены друг на друга как партнеры, как два спаянных годами тренировок игрока. Взаимоотношения братьев выстроены как бесконечный каскад номеров, хохм, гэгов, и два исключительных по обаянию и мастерству комедийных актера показывают высший класс игры. Можно описывать долго и с удовольствием все подряд — от безумно смешных костюмов, подобранных на блошином рынке, и причесок до «аксессуаров» (если так можно назвать, например, громадные очки, наполовину заклеенные скотчем, — бог знает, как Баргман играет четыре часа, глядя только одним глазом). Можно рассказать, как в номер превращается поедание чипсов Валеном — Бызгу и наблюдение за этим увлекательным процессом умирающего от зависти Коулмена — Баргмана, или как Коулмен в три приема пытается слезть с двухэтажной кровати… Сорокалетние придурки Конноры — по-прежнему дети, маленькие, глупые, сопливые и одинокие пацаны (это решение подсказывает сценические шутки). В общем, с шутками, юмором, остроумием и клоунадой все в полном порядке. А вот с серьезной частью амбивалентного жанра — как-то, пожалуй, беднее. Конечно, второе действие, в котором поединок братьев переходит из физического плана (потасовки, драки, догонялки и швыряние подушками) в морально-интеллектуальный (если можно так сказать про двух «задолбышей»), актеры играют по-прежнему изобретательно и на совесть. Но до самых страшных глубин пока не докапываются. Выворачивают эти люди свои душонки, выгребают потроха наружу — но все это продолжает напоминать веселую игру, только более нервную и изощренную. А, по-моему, должно стать жутко по-настоящему. Ведь они, и вправду, задевают невероятно болезненные раны друг друга, обнажают самые постыдные уголки памяти.
Фото — Эдгар Зинатулин
Денису Пьянову не вполне подходит роль отца Уэлша — исконную линнэйновскую придурковатость этого священника-пьянчуги он воплощает, но странноватую его жертвенность объяснить даже не пытается. Смысл самоубийства, попросту смысл письма, написанного братьям, остается туманным. И не очень ясна в этом случае любовь Герлин (интересный дебют на профессиональной сцене студентки мастерской Г. М. Козлова Марины Даминевой). Ведь эта прикидывающаяся циничной и прожженной девчонка видит в священнике необыкновенную в здешних местах духовную силу (разумеется, она так не формулирует, да и эта самая духовная сила в Уэлше может лишь едва мерцать сквозь самогонные пары, но без такого мерцания образ не складывается).
Не уверена, что элементы шоу — дым, контровой свет, безмолвные интермедии монашек, громкая музыка — органично сочетаются с МакДонахом, у которого так важна атмосфера затхлости, убогости, «сиротливости» места. В Линнэйне все так некрасиво, зачуханно и противно! Может быть, это постановочный канон пермского театра «У моста», который вовсе не обязательно соблюдать, но не покидало ощущение, что пластические экзерсисы монахинь — вставные и чужеродные. Усиление или даже грубоватое внесение библейских мотивов, текстов из Святого писания, превращение сначала Уэлша с доской в Спасителя, несущего крест, а потом Герлин — уж не знаю в кого (в деву Марию, наверное) — это все произвело странное впечатление.
Мягко говоря, тут проблемы вкусовые. Возможно, замысел был в том, чтобы с иронией показать современный религиозный китч, воплощенный, например, в фигурках святых, которых собирает Вален. Но только отстраняющей дистанции я не почувствовала. И финал с возведением алтаря из шкафов и ящиков и вознесением над сценой распятия с прибитым телефонным справочником комментировать пока не готова. Крамер с Исаевым явно перестарались. ТАКОЕ надо спокойно на свежую голову обдумать, а сейчас, когда я пишу эти строки, уже глубокая ночь.
В сухом остатке: роскошная пьеса зазвучала со сцены; два восхитительных артиста начали играть сверхинтересные роли. Начали, потому что процесс их освоения, погружения в них пока что не завершен.
К имени ирландского драматурга давно и накрепко прилепился эпитет «модный» (что отчасти справедливо, если учесть, сколько постановок появилось по одной только «линнэйновской трилогии» в последние годы в России и за ее пределами), но вряд ли Виктора Крамера занимали вопросы театральной конъюнктуры. Хотя, казалось бы: обращение к нашумевшей пьесе, площадка театра, печально известного своей ориентированностью «на массы», приглашение в качестве сценографа успешного «АХЕшника» Максима Исаева, звездный актерский состав — все это обещало очередной «проект-продукт», коммерческое помпезное шоу вроде «Фигаро…» (того же Крамера) в Балтийском доме — тем приятнее было на премьере убедиться в обратном. Почти четыре часа, которые, к слову сказать, пролетели на одном дыхании, с нами говорили на равных о серьезных и глубоких вещах. Что вовсе не отменяет ни яркости театральной формы, ни знаменитого «макдонаховского» юмора…
Фото — Эдгар Зинатулин
Пьесу перевели заново, объяснив это желанием подчеркнуть абсурдность диалогов, но это не столь важно — Александр Баргман и Сергей Бызгу, кажется, способны сыграть «как Хармса или Тарантино» практически любой текст. Два великовозрастных инфантила, для которых «замочить» человека за пакет чипсов — плевое дело, в их исполнении — блестящие комики, упивающиеся самим процессом игры («Ну, давай, сделай меня!..»). Они-то и становятся главными героями этой истории. Игра как цель и средство, игра «в братьев», игра в любовь, прощение, смерть… Чем не иллюстрация современного постклассического сознания? Какая разница — человеческая ли жизнь на кону или каталог из супермаркета?
Антагонисту-священнику (Денис Пьянов), как раз убежденному в существовании незыблемых норм, только и остается, что спиваться. Проповеди бессмысленны, критерии размыты, ничего доказать невозможно — и акт самопожертвования ничего не меняет. Актер не боится выглядеть нелепо, свойства его персонажа исчерпываются одним словом — растерянность. А как еще можно себя чувствовать в этом странном черном мире, где тревожно воют сирены, валит дым, где каждый обитает в своей «песочнице» (ящике с игрушками?) и ходит, балансируя, по крышкам молочных бидонов?! Сменится ли разноцветный хаос новой верой — этого ему узнать не суждено.
Могу сказать точно — Крамер наконец нашел тот ключ, который поможет ставить драматургию МакДонаха. Суть в том, что его в комиссаржевке поставили наивно, прямолинейно, без психологизма и реализма. Вот! Все образы — просты, буквально понятны людям вроде Герлен. Апофеоз этих образов — наивный и прямолинейный алтарь из шкафов и ящиков и распятые книги. «Вот, — типа, — ребята, вы поклоняетесь вещам, а лучше бы почитали книги». Весь спектакль построен на примитивных режиссерских ходах (как например заставить актеров три часа говорить как подростки), и это является ключом к МакДонаху. И получается, что все эти макдонаховские убийства и насилия ЗВУЧАТ на фоне примитивной, бедной, убогой внутренней жизни героев. И каждая рождающаяся толика гуманизма или хотя бы просто ДОБРОТЫ кажется значительной и важной для этих людей.
Мощный спектакль.
Нужны были два эти роскошных артиста, которым доступна, кажется, вся жанровая палитра, которые абсолютно партнерски чувствуют друг друга, нужна была игровая природа режиссуры Виктора Крамера, чтобы так сильно прозвучало отстранение — и игровое, и серьезное, высокое — этого текста. В область высокого еще есть куда двигаться артистам, и, думаю, это случится, это предполагает режиссура и сам способ актерского существования, в котором необходимый эффект — и смешно, и страшно. и больно, скорбно — достигается именно присутствием личности Александра Баргмана и Сергея Бызгу, каждый из которых сегодня уже больше чем только актер (Баргман — режиссер, Бызгу — педагог и режиссер). И «вживание» в предлагаемый способ бытия и мышления, и неслияние с ним у обоих убедительно и сильно. Это бесстрашное высказывание. Таким материалом проверяется и зрелость личности художника, и его способность сохранить и донести до зрителя иную систему ценностей. А без этого все теряет смысл, и даже возможен, к сожалению, обратный эффект, что нередко происходит на других сценах и на другом, но похожем материале.
Жаль, что священник пока теряется на фоне этих двоих. Денис Пьянов нигде не врет и по-своему органичен, но здесь, по-моему, не все определилось в линии роли. Потому что последняя его сцена, когда Уэлш выкрикивает строчки письма братьям Коннорам, про то что «эта любовь у вас была… эта любовь есть» — потрясает до слез. Тут не срыв, не отчаяние, тут именно любовь — есть.
Замечательная работа Марины Даминевой, ученицы Григория Козлова. Какая школа! Поразительна эта чистота — сквозь грязь. И все равно страшновато за юную актрису — от чего-то, может быть, можно было ее пощадить.
Жаль, что расплывается смысл финала. Высокий аккорд получился во многом благодаря тому, что уже поставлено и сыграно раньше, а вот что происходит с девочкой, и что это за крест — не вполне понятно.
Есть еще проблема (она отчасти на совести драматурга, который поначалу, кажется, намеренно шокирует публику). Первые 20-30 минут спектакля физически, до тошноты невыносимы, как превышение допустимого уровня «децибел». Выдержать их можно, только если знаешь, что будет впереди и доверяешь этим артистам и режиссеру. Но публика-то в большинстве своем не знает сюжета, и многие уходят. Что-то надо делать — если возможно еще. Что-то прочистить. Ведь прочищается же постепенно текст самого МакДонаха от такой меры «грязи» — тут именно мера важна. Нельзя терять публику.
А в общем — хочется сказать спасибо.
От спектакля двойственное ощущение.
С одной стороны, благодарность за поиск нового языка = отмычки МакДонаха, отличного от пермского, не погруженного в жизнь как таковую, остраненного клоунадой двух «прославленных мастеров».
С другой, прославленные мастера были на первом спектакле достаточно монотонны (до эпизода примирения). Баргман уморительно смешон и совем не страшен (убийца отца! Вечный ирландский мотив, начиная с их эпоса и с Синга). Бызгу, исчерпав внешнюю выразительность в первый час, потом очень долго едет на одной интонации. Это пройдет: они тащат немыслимый воз!
В Марине Даминевой вижу рисунок, но эксцентрическая органика… неорганична.
С третьей. Ведь все «библейство» у МакДонаха спрятано, отчуждено, скрыто за иронией, новый Спаситель приходит в подведомственный ему мир самоубийств и убийств в образе отца Уэлша=алкоголика, идущего на жертву во имя человечества «по горло» пьяным (что не сыграно Д. Пьяновым в последней сцене, правда, вообще сыграно до обидного мало, образ-то могучий!). Крамер все это «библейство» не просто обнажает, а превращает в некое финальное шоу, когда убогий быт, в котором колдыбаются весь спектакль братья, поднимается вверх, становится алтарем и освящается крестом. Это ирония? Пафос? Сказать точно нельзя, это просто система постановочных шоу-средств, привычных В. Крамеру. А поскольку и у МакДонаха иронически задействованы атрибуты современного мира, и в один гремучий коктейль смешаны футбол, сериалы, вера и быт, то и патетический финал хочется счесть поп-культурной деталью этой смеси. Но что-то препятствует, не дает. Так, между иронией и патетикой, неприкаянно и застреваешь…
Были интересны мысли всех высказавшихся. Теперь обязательно пойду на спектакль по МакДонаху. Разумеется, не раньше, чем через пару месяцев, чтобы актеры разыгрались. Впрочем, к вопросу о режиссере Крамере (посмотрите «Шестизарядник» или «Залечь на дно в Брюгге») — МакДонах сам лучше всех знает, как нужно себя ставить.
О том, что МакДонах (как когда-то Шукшин или Стоппард) дал образец самого себя, думаешь все время. Но то — кино, важнейшее их искусств. А тут — театр со своими средствами. Две большие разницы, как говорят у нас в Брюгге…
Не знаю, когда удастся добраться мне до Питера и попасть на спектакль В. Крамера посмотреть игру замечательных Саши Баргмана и Сережи Бызгу. Пока только благодарю комментаторов за отзывы, по которым начинаю строить свои впечатления о новой работе комиссаржевки. Большое спасибо за красивый слог и ясные мысли Ирине Бойковой.
Крамер увидел то, что есть, но прячется в пьесе, в театре и вокруг; увидел мистерию за жалкой клоунадой.
Человек – исчезающая величина. Денис Пьянов так и играет священника, непосредственно и значительно – «просто человека», последнего, исчезающего.
Сергей Бызгу играет суше, жестче, чем обычно, Александру Баргману этой четкости, кажется, еще не хватает. Сильный актерский тандем выносит на своих плечах основной ужас буксующего, богооставленного существования. Смешно и жутко. Промельк слабой надежды, завещанный отцом Уэлшем, оставляет сильное впечатление. Стоит вновь увидеть их дуэт, когда спектакль встанет на ноги.
Герлин – Марина Даминева – очень важна в этом квартете, она на перепутье, ее клоунада трагична.
Четверо монашек, мизансценической формулой проходящие через спектакль, — ритуальное лоно этой истории. Они вписаны в игру, они ее начинают и заканчивают, но именно с ними действие обретает мистериальный рисунок и масштаб. Вспомнишь «Сестру Беатрису» и «Чудо святого Антония» и не ошибешься. Виктор Крамер здесь узнаваемый и новый. Это проповедь: о последнем отчаянии проповедующего.