Темур Чхеидзе двадцать лет провел в Петербурге, два десятилетия делил себя между Россией и Грузией, Грузией и Россией. И очень много значил для нас.

Когда-то он рассказал мне историю о том, как попал в БДТ. В тот момент просил не печатать. Но позже, в юбилейные дни БДТ, в многолюдной компании, повторил ее с той особенной ирон-трагической интонацией, с такими тягучими «гнусавыми» обертонами, которые, конечно, сейчас не передать…

Темур Чхеидзе.
Фото — Сергей Ионов.

В 1989 году он жил и работал в Тбилиси и болел. Однажды жена сказала ему, что приехал какой-то экстрасенс из Польши, будет в гостях у друзей — и надо пойти, пусть посмотрит. «Вот только экстрасенса из Польши мне не хватало в тот момент», — говорил Чхеидзе. Но пошел. Польский товарищ-пан сказал ему, что он категорически должен уехать из Грузии, иначе погибнет. Куда? Туда, чему покровительствует Рыба (Чхеидзе, сощурясь, делал ударение на «ы»), созвездие Рыб. Выходило — Ереван и Петербург. С ними не было никакой связи, и вообще — зачем армянам грузинский режиссер и кому он нужен в Петербурге? Чхеидзе собирался тогда делать «Обвал» во МХАТе у Олега Ефремова, путь его лежал в Москву, и вообще он отнесcя к предсказанию иронически. Продолжал жить, работать и болеть в Тбилиси.

В этот же год на съезде СТД к нему неожиданно подошел Хорен Абрамян и предложил постановку в Ереване. А буквально в следующем перерыве — Кирилл Лавров. Зная о давних переговорах с Товстоноговым, «внуком» которому приходится Чхеидзе (учитель Чхеидзе Михаил Иванович Туманишвили — товстоноговский ученик), Лавров, только-только принявший театр, попросил его поставить спектакль. Со МХАТом пообещал договориться. И уломал «Олега» вникнуть в катастрофическое положение БДТ после ухода Гоги и перенести договоренности на следующий сезон… Чхеидзе поставил «Коварство и любовь», и это было его триумфальное начало в БДТ.

О. Мегвинетухуцеси (Отелло), Н. Мгалоблишвили (Яго). «Отелло». Театр им. Марджанишвили.

Польский экстрасенс предрекал Чхеидзе то ли 20, то ли 25 лет под созвездием Рыб…

За эти годы Чхеидзе пережил в БДТ взлеты, триумфы, спады, неудачи, снова взлеты — словом, прожил жизнь. Кирилл Юрьевич Лавров оставил ему БДТ, настояв, чтобы еще при его жизни Чхеидзе стал главным режиссером. Но как только исполнились эти то ли 20, то ли 25 лет, Темур Чхеидзе скоропалительно покинул Питер, никогда не появившись больше… Все эти 20-25 его ждали: прилетит ли? Но он прилетал… Хотя разваливались страны, была война…

А впервые он «прилетел» к нам с Театром Марджанишвили, с упоительными «Хаки Адзбой» и «Обвалом», навсегда научив нас выговаривать, не только «князь Теймураз Хевистави», но и «Мгалоблишвили и Мегвинетухуцеси»…

Они с Гоги Алекси-Месхишвили сделали сначала «Обвал» во МХАТе, а затем (в тех же декорациях, в тех же костюмах, при незначительной разнице в тексте) создали грузинский вариант спектакля. Сравнивать их было поразительно увлекательно.

Мхатовский «Обвал» был словно положен на традицию русской литературы и в образе светлого князя Теймураза (Станислав Любшин) давал еще одну вариацию на темы князя Мышкина, Христа и т. д. Несмотря на трагическую вину и слабость, Теймураз—Любшин до конца оставался истинно прекрасным человеком, которого не востребовало время и который прошел долгий путь на Голгофу.

Г. Алекси-Месхишвили и Т. Чхеидзе.
Фото — Сергей Ионов.

Тбилисский «Обвал» был совсем другой, игрался быстро, а Теймураз— Нодар Мгалоблишвили был человеком с прекрасным лицом, неуверенной походкой, сведенными внутрь плечами и невидящими глазами. Мир его прекрасной духовности, мир его идей оторван от жизни. Теймураз был не только слаб, он был слеп. Герой Любшина отступал, хотя отступать не хотел. Герой Мгалоблишвили отступал потому, что на действие не способен. Мхатовский спектакль трагически провожал на муку еще одного князя Света — тбилисский трагически осмысляет характер интеллигента, уступившего место лавочнику, предъявляя князю Теймуразу жесткий счет исторических потерь.

А потом был «Отелло», в котором каждый раз Яго выходил на сцену — как на арену, где умно, цинично, просто и понятно ставил эксперимент: грациозно разрушал человеческую душу. Отар Мегвинетухуцеси (Отелло), Марина Джанашиа (Дездемона), Нодар Мгалоблишвили (Яго), Гуранда Габуния (Эмилия) играли людей узнаваемых, ясных, современных. Но при этом актеры удивительным образом держали жанр трагедии, мы были прикованы к Яго с его разрушительным умом и тактикой провокаций — и к Отелло, в котором шел трагический процесс пробуждения диких и, кажется, изжитых инстинктов. Из обаятельного, красивого, доброго Отелло он перерождался в бессильного управлять собой, страшного мавра, перегрызающего себе в финале вены. Цивилизованный кинжал здесь даже был не нужен.

Что есть добро? Что есть зло? Процесс разрушения гармонии и невозможность восстановить утраченное — все это темы, так или иначе проступали во всех спектаклях Чхеидзе. И в Петербурге тоже.

А. Фрейндлих и Т. Чхеидзе на репетиции спектакля «Макбет»..
Фото — Юрий Белинский.

Грузинские актеры в спектаклях Чхеидзе, по сути, никогда не играли открытую эмоцию. Напротив, о чем бы ни шла речь, он как бы «утишал» природный темперамент грузинского актера. Страсть будто созерцалась исполнителем, глядящим в себя, а его внутреннему состоянию режиссер находил выразительную, говорящую пластическую форму. Неторопливость, рапидность, плывущий звук, «аквариумные» ритмы спектаклей при том, что темперамент и страстность были загнаны внутрь, — и составляли феномен режиссуры Чхеидзе. Ленинградских актеров не нужно было «утишать», эмоциональность была не так сильна, чтобы прятать ее, здесь не привыкли сдержанно созерцать страсть и не привыкли облекать чувство в отточенную пластическую форму. Было бы чувство, жила бы мысль. Потому иногда его спектакли делались анемичны. Но потом снова кривая шла вверх, и актерам в спектаклях Т. Чхеидзе вольно дышалось потому, что он словно очерчивал магические круги, сохраняющие творческую волю каждого исполнителя.

Событием был его первый спектакль в БДТ «Коварство и любовь», ох какое это было событие. Чхеидзе заставал мир конца тысячелетия в момент общего иссякания жизни: серый склеп мироздания, в котором к тому же расположилось государство Герцога и Президента, равно высасывало и любовь, и коварство, равно умерщвляло чувства. Здесь не сталкивались люди и страсти, здесь сталкивались люди без страсти (бес-страсти…), способные на поединок, но поединок эгоистических воль.

Т. Чхеидзе на репетиции «Марии Стюарт».
Фото — Сергей Ионов.

Мы спорили о спектакле «Под вязами» (почитайте Карину Добротворскую). Я очень дорожила «Антигоной», в которой он сам был «Антигоной», отстаивал эстетику «шестидесятничества», даже если она не приходилось к эстетическому двору. Этому не могли помешать ни знания о новых театральных языках, ни страх быть архаичным, ни требования зала — сделайте нам красиво и нескучно! Чхеидзе был верен однажды понятому, он опять ставил спектакль о небе над нами и законе нравственности в нас. Так же как в спектакле «Под вязами», все пространство задника занимало огромное небо.

С самого основания «ПТЖ» мы писали о Темуре Нодаровиче. Уже в «нулевке» — об оперном «Игроке», потом — почти каждой премьере. Его петербургский период потянул бы на книгу…

М. Дмитревская, М. Корнакова, Т. Чхеидзе, М. Заболотняя. Редакция «Петербургского театрального журнала..
Фото — архив редакции.

Мы общались, он приходил к нам в редакцию, однажды мы долго разговаривали для бумаги, много раз просто так (я два раза на сезон приходила в БДТ «завлитом спектакля»), они с Лавровым даже звали меня к себе «на постоянку», но Чхеидзе первый понимал, что критику и завлитство совместить нельзя, а как критик я много писала о нем…

Это была долгая жизнь, которая однажды оборвалась.

А теперь оборвалась и сама жизнь Темура Чхеидзе. Светлая и долгая ему память. Ничто не исчезает…