Вчера на маленьком кладбище под Тамбовом похоронили режиссера Колю Русского. Весть о его смерти пришла накануне вечером, и много-много людей в слезах звонило в редакцию, присылало тексты, оплакивало одного из несомненных лидеров своего поколения, вернее, того, кто должен был им вот-вот стать. Коле Русскому был 41 год…

Коля Русский умер. Это ужасно. Это неожиданно. Это несправедливо.

В последнее время я чувствовал, что он куда-то пропал, исчез из нашего театрального пространства… Вот и надо было спросить, разузнать, что с ним… Не разузнал. Еще одна вина наша, моя…

Это был человек серьезной талантливости, ума, образованности. В памяти — спектакли по его собственным рассказам. Например, спектакль по очень сильному рассказу «Снег любви».

Нет слов для выражения острой печали о Коле…

Роюсь в архиве режиссерского курса 2011 — 2016 гг. Педагогическое задание было — «Основы сценического реализма». Коля писал так: «Реальность на сцене возникает тогда, когда есть место действия. Когда можно понять, где находятся люди, что их окружает, какой вокруг них воздух, чем пахнет и т. д… ». «Дездемона с покрасневшей от недавнего удара щекой входит на кухню к Отелло. Она находится одновременно в двух временах: она стоит здесь и сейчас, но вместе с собой она приносит тот ужас, который произошел между ними час назад, когда Отелло при посторонних людях ударил ее по лицу. Она приносит с собой это событие из прошлого…». «Для меня для работы над отрывком очень важно было именно создание на площадке реальности. Ну, хотя бы какого-то намека на эту реальность. Пусть чего-то очень простого, того, что иногда называют бытом. Это получается только пока на какие-то секунды. Что-то настоящее возникает отрывочно, неожиданно и спонтанно. Как правило, это возникает тогда, когда наш Марас и Саша молчат и просто смотрят друг на друга. У Мараса на репетициях часто получается начало. Он сидит один, осоловевшим взглядом глядя в пустоту, и ест. Точнее, жрет. И вот от этого грубого действия вокруг него начинает что-то рождаться».

В 2019 году мы выпустили с Ларисой Грачевой сборник «Театральная педагогика глазами молодых режиссеров». Там была в частности статья Николая Русского «Педагогика в режиссуре». Позволю себе привести цитаты из этой статьи.

«Необходимо всегда стараться выйти с актером на один общий язык, выяснить, понятен ли ты для актера. И если нет — почему и что нужно сделать, чтобы он тебя понял. Часто бывает, что актер, особенно уже опытный, взрослый, имеет четкие представления о том, что он может и умеет делать на площадке. И от этих представлений отвлечь его очень трудно. Особенно трудно это сделать, когда актер не очень понимает, чего ты от него хочешь. Он может быть заинтересован в работе сам по себе, но задания и требования режиссера для него не понятны — тогда он закрывается, садится на свои уже отработанные приемы и штампы, и сделать с ним что-то или что-то доказать ему становится практически невозможным. Он сам, иногда помимо своей воли, начинает запутывать и себя и тебя…

Поэтому крайне важно очень аккуратно и тщательно находить с актером общий язык. Научиться находить те вещи, которые могут Вас объединить, сблизить… Это могут быть просто какие-то ваши схожие пристрастия, схожие взгляды на кино или книги. Эту схожесть ваших взглядов всегда можно перевести и на аспекты вашей работы. Чего актер хочет от зрителя. Или он ничего не хочет от него… Что находится внутри у самого актера. Что он хочет показать, доказать, рассказать и т. д. В чем хочет убедить зрителя или наоборот разубедить. Чем хочет его очаровать, увлечь или наоборот испугать…

Каким угодно вычурным и хитрым может быть разбор, но если у актера внутри пусто и холодно, и ему неинтересно, и от зрительного зала ему ничего не нужно — спектакля не будет. Только если в актере живет что-то — какая-то страсть или поиск, — тогда и в спектакле будет что-то жить. И к этим „внутренностям“ актера нужно очень аккуратно и тихо подбираться. Потому что делиться такими вещами трудно. Актер открыт по своей природе, но он не торопится отдать что-то по-настоящему дорогое и ценное, к этому нужно подходить долго и трепетно».

Прощай, Коля Русский! Прощай и прости, мы тебя будем помнить.

Эту историю мне рассказала Анна, двоюродная сестра Коли.

Местечко, где жила их бабушка (называется «Горельский лесхоз», Тамбовская область), знаменита своей плодородной землёй.

Чернозём же славится своей вязкостью — после дождя всерьёз может затянуть. Девятилетний Коля об этом не знал. Однажды старшие братья решили над ним подшутить: во время прогулки отправили его в самую гущу размокшего чернозёма. Когда Коля понял, что завяз по колена и осознал, что ему без помощи не выбраться из этого чернозёмного «болота», а старшие над ним смеются, он повернулся и сказал: «Не надо оваций!»

В этой истории я узнаю Колю. У него было какое-то особенно тонкое чувство юмора, часто поддерживаемое самоиронией.

Мы познакомились в Мастерской В. М. Фильштинского. Учились вместе пять лет. Потом пересекались в проектах. Коля — человек, интеллектом которого я до удивления восхищалась. Скромность которого меня нервировала. С благодарностью вспоминаю ученические будни ещё и потому, что у многих моих однокурсников, а не только у педагогов, можно и нужно было учиться. Коля как раз был именно таким однокурсником. Прекрасный вкус, смелость в поиске СВОЕГО режиссёрского языка, откровенность высказывания… Я всё никак не могла понять, КАК он мыслит. То есть то, ЧТО Коля делал в профессии, я прекрасно понимала, но каким образом он умудрялся помыслить нечто, что формировало образы для его работ, мне не было и до сих пор не ясно. Это восхитительно!

И не надо оваций.

Долго смотрю на пустой белый лист. Что-то пишу, стираю, снова смотрю, пишу и стираю. Непонятно, как придать форму своим воспоминаниям и ощущениям — так, чтоб не обесценить, не превратить во вранье — потому что сказанное в слове всегда меньше ощущаемого в тишине внутри.

В моей памяти Коли два. Режиссер — один из самых интересных в условном поколении молодых. Его спектакли — метафизические трипы, построенные по принципу ассоциативного монтажа — череда наслаивающихся друг на друга картинок, живущих на сцене так же алогично, как и в сознании.

Режиссер Николай Русский создавал абсурдные психоделические миры: в работе с классикой («Собачье сердце», «К. Рассказы», «Гоголь переоделся Пушкиным»), современными авторами («Шпаликов», «Аппликации», «Пойдем, нас ждет машина»), и собственными текстами («Снег любви», «Коллеги», «Цыганский барон», «Серая радуга»). Он тонко чувствовал несоответствие бытия и представления о нем, исследовал время, работая не только с мифами и кодами прошлого, но и выстраивая на субъективном восприятии времени трагические взаимоотношения героев — друг с другом и с действительностью. Отсюда особенная ритмика спектаклей Русского, их музыкальность — никогда не ровная, практически никогда не равная восприятию «здесь и сейчас»; множественные повторения — иногда целых актов, как в «Цыганском бароне». Художественные миры режиссера Русского, особенно по собственным текстам, это пронзительный взгляд на фигуру человека в контексте действительности — их бесконечного взаимонесовпадения. В спектаклях Коли Русского, как и в его прозе, всегда ощущается игра масштабами: есть действительность, воспоминания, сны, искаженные памятью и субъективным восприятием — множественные жизни, прожитые и непрожитые, реальные и придуманные, претендующие на то, чтоб установить себя как истину, вступающие в конфликты или протекающие симультанно — и все это в сознании человека. Бренд «Русский по Русскому» сложился у нас еще в студенчестве, кажется, это то, чего мы, студенты-театроведы, ждали и на что всегда хотели попасть.

Второй Коля в моей памяти — абитуриент из лета 2011 года. Мы стоим на ступеньках перед 51 мастерской, только что закончился 1 тур прослушивания в режиссерскую мастерскую Фильштинского. Выходит секретарь и называет только две фамилии — мою и его.

— А ты уверена, что они имели в виду, что только мы вдвоем прошли? Может, только мы — нет?

Так я познакомилась с Колей Русским. А потом было долгое лето. Мы много говорили, курили, играли друг у друга в этюдах на 3 туре, ходили в Эрмитаж и читали стихи у картин, Коля составлял списки фильмов, которые неплохо было бы посмотреть уважающему себя человеку, и присылал почитать свои рассказы — те, что через несколько лет станут его спектаклями. Коля старше меня на 7 лет, и тогда казалось, что он такой взрослый. Он пришел поступать, имея за плечами филологическое образование, кандидатскую и опыт работы журналистом. Умный, сдержанный, острый, даже колючий, всегда держащийся в стороне от общей суеты, Коля уже тогда поражал своей самобытностью, непохожестью ни на кого вокруг и абсолютной уязвимостью, тончайшим восприятием мира, умением перекодировать повседневность, слегка сместив фокус восприятия обыденного. Мне казалось, что он не просто самый талантливый из нас, а настолько другой, что и не надо сравнивать.

Мы не общались потом, потому что разошедшиеся дороги подчинялись разным ритмам, редко пересекались лично на профессиональном поле, но то лето я всегда вспоминаю с огромной нежностью — это было то самое время, когда деревья большие и все еще впереди.

А теперь я иду по вечерней Москве, падает снег огромными белыми хлопьями, переливаясь в лучах фонарей, пронзающих насквозь глухую темноту пространства. Я думаю о Коле. И вспоминаю такой же луч, и, кажется, даже был снег, в его вступительной работе на третьем туре, и кто-то читал: «Девушка пела в церковном хоре // О всех усталых в чужом краю, // О всех кораблях, ушедших в море, // О всех забывших радость свою». И было так пронзительно одиноко и больно — помню свое ощущение лучше, чем картинку. Потом бумажный снег падал в тизере к спектаклю «Снег любви». Теперь идет снег настоящий. Снег, снег, снег… Я иду и вспоминаю то лето двенадцатилетней давности, в котором мы недолго, но были друзьями. Улыбаюсь собственным воспоминаниям и упираюсь в стену, за которую их невозможно перебросить, потому что все сказанное превращается в фальшь. Вообще-то плачу. Пусть останутся снег и тишина.

Вот сегодня, почти сейчас, мы с приятелями и коллегами сидели и рассуждали о том, что в России у тебя только два пути: либо вслух говорить все что думаешь и ждать, когда окажешься за решеткой, либо молча ждать сердечного приступа.

Ровно в этот момент мне пришло сообщение: «Умер Коля Русский. Сердце».

Последние полгода у меня не было о нем никаких вестей, и сама я не пыталась узнать, как у него дела, думала — раз не звонит и не пишет, значит и не надо. А было надо. Позвонить. Или хотя бы написать. Так все хрупко.

А Коля нежный. Умный, образованный, талантливый, с совершенно отдельным режиссерским взглядом, и — нежный. Никогда не встречала другого режиссера, на которого бы так действовала критика критиков. После неудачного фестивального показа «Коллективных действий» его прямо-таки трясло, и он все удивлялся, как это они не понимают.

А вот у «Шпаликова» сразу был большой успех. Мы его много куда возили. И в Питер, и в Москву. Его показывали в телевизоре, его можно было посмотреть даже в самолетах авиакомпании «Россия». Его и сейчас можно посмотреть в интернете на сайте «Культура»

Еще когда мы работали в Екатеринбургском ЦСД, вместе с друзьями-приятелями хотели Колю позвать на постановку. Услышали от внушавших доверие театральных людей, что есть такой хороший режиссер у Фильштинского на курсе — Коля Русский. Красивое же имя — Коля Русский. Не Николай, а Коля. Коля Русский. Придумывали, как найти денег, но так ничего и не придумали. Поэтому пригласить его получилось сильно позже — уже после того как он выпустился — и уже на Театральную платформу Ельцин Центра. Где он и поставил «Шпаликова». Они приехали вместе с Аней Донченко на постановку. Тогда мы и познакомились.

Мне кажется, Коля такой режиссер, которому непременно нужно поперек текста. Тогда все получается. Ташимов, когда писал пьесу, прочертил путь саморазрушения героя, а у Коли в спектакле Шпаликов был разрушен с самого начала. Так что все остальное стало набором аргументов. Еще забавно, что несколько ходов в спектакле Коля придумал от недостатка средств. Мне кажется, замечательный получился прием, когда видеопроекция кадров из шпаликовских фильмов дрожит, сбивается, возвращается назад и топчется, как будто нетрезвая рука руководит процессом. А все по бедности, чтобы не платить за использование фрагментов фильмов. Точно так же — чтобы не платить за использование образа крокодила Гены (говорили, что там все сложно с правами, владельцы прав лютуют) — вырезали Гену (крокодила), оставили только его силуэт, сидящий на крыше вагона, стремительно убегающего вдаль. Получилась страшноватая ничем не заполненная Генина пустота. Шпаликовская пустота.

С Колей было хорошо работать и хорошо общаться. Не помню, чтобы мы с ним ругались в процессе репетиций. Артисты — да, бывало. Потому что Коля — сложный. Его театральные образы ускользают от точных формулировок. И время в его спектаклях течет по-другому, он может взять и поставить десятиминутную статичную сцену, чтобы все начали изнывать. И потом, после такой вот сцены, даже не пытаться выровнять ритм. Оставляя тебя в зыбком и вязком. Конечно, артистам иногда было сложно с этим согласиться. Но я наблюдала со стороны. И в споры не ввязывалась. И не ссорилась. Или мне сознание только сейчас услужливо это подсказывает?

Потому что Коля — нежный.

Никак не могу найти пристройки к прошедшему времени.

Господи, как же так? За окном ночь. Идет дождь. Все рассыпается в труху.

Невозможно написать уместное начало, поэтому просто поделюсь не самым существенным эпизодом, который подсказывает память. Первым спектаклем Коли Русского для меня стал «Снег любви». Это про него потом в театроведческих кругах шутили как про спектакль-мем: если в любом месте Фейсбука написать «Снег любви», можно переругать всех со всеми. Помню, как еще первая версия на сцене ДК «Громов» образовала клуб поклонников, ходивших по многу раз. А феерический показ второй редакции на воронежском фестивале «Центр» в 2018 году только опровергнул московские обсуждения на «Маске плюс» о том, что «подвезли что-то питерское маргинальное». Это потом Русский будет ставить в Воронеже и Хабаровске, Екатеринбурге и Краснодаре, но этот первый «Снег любви» для меня останется главным спектаклем, после которого хотелось на каждом углу кричать глупый каламбур «Да обратите внимание, это выдающийся Русский режиссер!»

И очень здорово, что обратили, и что маленькая часть большого художественного мира сохранится в рецензиях.

Самым удивительным для меня было то, как режиссер Русский переносит на сцену тексты писателя Русского. С одной стороны, некая герметичность, замкнутость такой вещи в себе, но с другой — поразительное умение подружить сцену именно с литературными, языковыми трюками.

Коля не принимал понятия поколения и деление театра на актуальный и нет. Без намека на художественный протест он ставил спектакли, которые невозможно было как приписать какому-либо течению, так и противопоставить. Но «маргинальность» это не то слово, для меня это был пример настоящей независимости. Без оглядки на «модное», «актуальное», «современное» он создавал эстетически и концептуально радикальные вещи. Сильнейшее театральное впечатление его «Цыганский барон» в Никитинском театре: по своему рассказу Русский обыгрывал мутацию советского мифа о вожде народов через фантасмагорию. Опять память подсказывает как будто совсем не то, но все-таки важное: уже несколько лет после выпуска с театроведческого, мы слетаемся нашей малой стайкой в Новосибирске, чтобы обняться по случаю нового года. Уютные посиделки, шампанское и совместный просмотр «Цыганского барона» на видео. Думаю, едва ли нашелся бы другой режиссер, которого бы театроведы с разными вкусами стали смотреть на видео, да еще и в праздник, не поссорившись перед этим в муках выбора спектакля.

Когда Коля купил номер журнала со своим интервью, он написал мне: «Я себе показался таким старомодным». Удивительно, что критиковавшие его, наоборот, сыпали упреки в чрезмерном авангардизме. Но он очень часто сомневался. Неоправданно. Даже когда хабаровское «Собачье сердце» попало в программу «Маски плюс», просил меня узнать у кого-нибудь, точно ли это правда — не верил.

Наша беседа 2018 года уместила в себе размышления Коли не только о театре, но и о любимых им московских концептуалистах (спектакля «Коллективные действия» тогда еще не было), о шестидесятниках, о кинорежиссерах, которых он изучал системно, просматривая фильмографии полностью. Но мне почему-то больше всего запомнился фрагмент, в котором Коля рассказывает, как впервые встретился с В. М. Фильштинским. Возможно, потому что это был нечастый момент веселой болтовни, воспоминаний — как передышка между напряженным размышлением вслух о литературе, театре, кино. Поделюсь им: «Он всегда заранее со всеми поступающими знакомился. Очень смешно: он что-то в этот момент репетировал, меня к нему подвели и сказали, что будет поступать абитуриент Коля Русский. Он говорит: „А, Коля Русскин! Так это же, наверное, сын актера Сережи Русскина“. Я говорю: „Нет, я Русский“. — „Да-да, хорошо. Поступай“. Сказал мне какие-то напутственные слова, а в конце снова: „Коля Русскин, сын Сережи…“ И вот так, не понимая на самом деле, куда иду и что делаю, я поступил на курс».

Весь вечер вспоминала смешную песенку из «Снега любви», с которой я жила несколько дней после спектакля, просто вылетела из головы, и все тут, друзья напомнили, и уже не смешно, но очень точно: «Что-то пошло не так, что-то пошло не так, что-то пошло не так, что-то пошло не так, fuck, fuck, fuck, fuck».

Когда думаю о Коле, понимаю, что мы мало общались, и я совсем его не знала, но мы иногда переписывались, и я каждый раз радовалась, что есть повод поболтать. Мы познакомились в 2018, когда «Снег любви» отобрали на фестиваль «Один. Два. Три». Я была координатором фестиваля и могла в общем-то не смотреть записи. Но «Снег любви» посмотрела и очень хотела, чтобы его привезли в Новосибирск. Он был таким странным и не похожим на то, что видела до этого, что я мечтала увидеть его вживую. У нас с Колей есть переписка, которая меня очень веселит: я очень строго прошу его что-то мне прислать (райдеры, список декораций и реквизита, посадочные), а он все время от меня ускользает.

Привезти спектакль в Новосибирск было целым приключением, потому что ребята летели из разных городов, и мы бесконечно согласовывали рейсы, декорации надо было сделать на месте, реквизит (а его там полно) — найти из подбора. Постановочная часть меня тихо ненавидела, потому что каждое утро я спрашивала: а сделали куб для «Снега любви»? а нашли телевизор? И я отдала в спектакль свою хоккейную клюшку, которая лежала без дела, и я была очень горда тем, что она обрела новую жизнь, еще и в крутом спектакле. А потом он так хорошо прошел, и был таким ошеломляющим, и мы с Колей и Аней Донченко пили шампанское на улице, а вокруг был мартовский новосибирский снег, и мы совершенно счастливые смеялись, что вот он снег любви.

И есть еще одна переписка, там мы обсуждали спектакли, Коля спрашивал, как мне его «Вий», и писал «спасибо» после текста, говорил, что это подбадривает его, пока он в кризисе. А я отправляла ему фотки, как вместе с друзьями смотрю видео «Цыганского барона» в новогодние праздники, и мы смеялись, что так делают только безумные театроведы. Сейчас думаю: странно, что я ничего не написала ему ни про «Небесную соль», ни про «Серую радугу», мне казалось, что он и так знает, что все это очень хорошо, надеюсь, что он, действительно, знал. Я никогда не понимала, как сделаны его спектакли, не могла сформулировать, и писать приходилось про свои ощущения. Вроде бы все уже очень привычное: странные люди, глитчующее видео, страшные голоса, — это было и у других режиссеров. Но у Коли возникали какие-то энергии, которые обрушивались волнами и куда-то увлекали, а потом возвращали обратно. Я так и представляла, что он мыслит волнообразно, и получаются эти галлюциногенные миры, в которые, если входишь, то подгружаешься полностью. У него получалось очень точно сообщить состояние, у меня текли слезы, когда я смотрела, как Панночка медленно расчесывает волосы и смотрит куда-то в пустоту. Или я сидела совершенно завороженная, пока Аня Донченко, которая только что была древней старухой, размазывала по телу красную краску в «Небесной соли» — какая-то непостижимая алогичная красота.

Мне кажется, наше общение было чем-то похоже на Колины спектакли, оно было волнообразным. Как-то случайно встретились в питерском метро и неловко мялись: стоит ли обняться, кажется, обнялись. Мы давно не болтали, за последний год, который был ужасным, и все еще продолжает таким быть, я ни разу не спросила у Коли, как дела. Думала, что он уехал и не появляется в публичном поле. А сейчас жаль упущенного и несвершившегося, и я не могу перестать думать о том, а могло ли это что-нибудь изменить.

Невероятные потери пополнились еще одной. Невосполнимой.

Коля Русский не просто режиссер для нашего театра. Он успел стать нам другом. В Воронеже он поставил три спектакля, два из них в нашем театре. Абсолютно особенный, авторский театр, только ему свойственное ощущение сцены, времени, боли. Парадокс и фантасмагория переплетались с трагизмом. Его метод работы, репетиции были наполнены любовью к каждому из нас.
Всегда музыкальные, вокальные, пластические, сложные, филологические — его спектакли стали лицом нашего театра, помогли определить стиль и направление всей дальнейшей работы. Коля Русский, безусловно, большая часть жизни Никитинского театра, соавтор, вдохновитель. Все актеры поддавались его обаянию и с первых минут отдавались замыслу, этюдам и поискам. Мы всегда упоминали Колю в разговорах, интервью, репетициях, как уникальный актерский опыт.

А зрители с удивлением, восторгом и неверием, что такое возможно, ходили на его спектакли.

«Цыганский барон» по его собственному рассказу, «К. Рассказы» (Письмо отцу) по Кафке — наши жемчужины, которые мы не уберегли, как и не уберегли Колю.

Невероятный, далеко не всеми признанный, особенный режиссер, который мог бы стать великим, а его график должен был быть расписан на годы вперед.

Какое горе.

Светлая память.