Петербургский театральный журнал
Блог «ПТЖ» — это отдельное СМИ, живущее в режиме общероссийской театральной газеты. Когда-то один из создателей журнала Леонид Попов делал в «ПТЖ» раздел «Фигаро» (Фигаро здесь, Фигаро там). Лене Попову мы и посвящаем наш блог.
16+

9 марта 2023

ПАМЯТИ НИКОЛАЯ РУССКОГО

Вчера на маленьком кладбище под Тамбовом похоронили режиссера Колю Русского. Весть о его смерти пришла накануне вечером, и много-много людей в слезах звонило в редакцию, присылало тексты, оплакивало одного из несомненных лидеров своего поколения, вернее, того, кто должен был им вот-вот стать. Коле Русскому был 41 год…

Коля Русский.
Фото — Андрей Кокшаров.

Коля Русский умер. Это ужасно. Это неожиданно. Это несправедливо.

В последнее время я чувствовал, что он куда-то пропал, исчез из нашего театрального пространства… Вот и надо было спросить, разузнать, что с ним… Не разузнал. Еще одна вина наша, моя…

Это был человек серьезной талантливости, ума, образованности. В памяти — спектакли по его собственным рассказам. Например, спектакль по очень сильному рассказу «Снег любви».

Нет слов для выражения острой печали о Коле…

Роюсь в архиве режиссерского курса 2011 — 2016 гг. Педагогическое задание было — «Основы сценического реализма». Коля писал так: «Реальность на сцене возникает тогда, когда есть место действия. Когда можно понять, где находятся люди, что их окружает, какой вокруг них воздух, чем пахнет и т. д… ». «Дездемона с покрасневшей от недавнего удара щекой входит на кухню к Отелло. Она находится одновременно в двух временах: она стоит здесь и сейчас, но вместе с собой она приносит тот ужас, который произошел между ними час назад, когда Отелло при посторонних людях ударил ее по лицу. Она приносит с собой это событие из прошлого…». «Для меня для работы над отрывком очень важно было именно создание на площадке реальности. Ну, хотя бы какого-то намека на эту реальность. Пусть чего-то очень простого, того, что иногда называют бытом. Это получается только пока на какие-то секунды. Что-то настоящее возникает отрывочно, неожиданно и спонтанно. Как правило, это возникает тогда, когда наш Марас и Саша молчат и просто смотрят друг на друга. У Мараса на репетициях часто получается начало. Он сидит один, осоловевшим взглядом глядя в пустоту, и ест. Точнее, жрет. И вот от этого грубого действия вокруг него начинает что-то рождаться».

Николай Русский (Чебутыкин) в учебном спектакле «Три сестры».
Фото — из архива Вениамина Фильштинского.

В 2019 году мы выпустили с Ларисой Грачевой сборник «Театральная педагогика глазами молодых режиссеров». Там была в частности статья Николая Русского «Педагогика в режиссуре». Позволю себе привести цитаты из этой статьи.

«Необходимо всегда стараться выйти с актером на один общий язык, выяснить, понятен ли ты для актера. И если нет — почему и что нужно сделать, чтобы он тебя понял. Часто бывает, что актер, особенно уже опытный, взрослый, имеет четкие представления о том, что он может и умеет делать на площадке. И от этих представлений отвлечь его очень трудно. Особенно трудно это сделать, когда актер не очень понимает, чего ты от него хочешь. Он может быть заинтересован в работе сам по себе, но задания и требования режиссера для него не понятны — тогда он закрывается, садится на свои уже отработанные приемы и штампы, и сделать с ним что-то или что-то доказать ему становится практически невозможным. Он сам, иногда помимо своей воли, начинает запутывать и себя и тебя…

Поэтому крайне важно очень аккуратно и тщательно находить с актером общий язык. Научиться находить те вещи, которые могут Вас объединить, сблизить… Это могут быть просто какие-то ваши схожие пристрастия, схожие взгляды на кино или книги. Эту схожесть ваших взглядов всегда можно перевести и на аспекты вашей работы. Чего актер хочет от зрителя. Или он ничего не хочет от него… Что находится внутри у самого актера. Что он хочет показать, доказать, рассказать и т. д. В чем хочет убедить зрителя или наоборот разубедить. Чем хочет его очаровать, увлечь или наоборот испугать…

Каким угодно вычурным и хитрым может быть разбор, но если у актера внутри пусто и холодно, и ему неинтересно, и от зрительного зала ему ничего не нужно — спектакля не будет. Только если в актере живет что-то — какая-то страсть или поиск, — тогда и в спектакле будет что-то жить. И к этим „внутренностям“ актера нужно очень аккуратно и тихо подбираться. Потому что делиться такими вещами трудно. Актер открыт по своей природе, но он не торопится отдать что-то по-настоящему дорогое и ценное, к этому нужно подходить долго и трепетно».

Прощай, Коля Русский! Прощай и прости, мы тебя будем помнить.

Эту историю мне рассказала Анна, двоюродная сестра Коли.

Местечко, где жила их бабушка (называется «Горельский лесхоз», Тамбовская область), знаменита своей плодородной землёй.

Чернозём же славится своей вязкостью — после дождя всерьёз может затянуть. Девятилетний Коля об этом не знал. Однажды старшие братья решили над ним подшутить: во время прогулки отправили его в самую гущу размокшего чернозёма. Когда Коля понял, что завяз по колена и осознал, что ему без помощи не выбраться из этого чернозёмного «болота», а старшие над ним смеются, он повернулся и сказал: «Не надо оваций!»

В этой истории я узнаю Колю. У него было какое-то особенно тонкое чувство юмора, часто поддерживаемое самоиронией.

Мы познакомились в Мастерской В. М. Фильштинского. Учились вместе пять лет. Потом пересекались в проектах. Коля — человек, интеллектом которого я до удивления восхищалась. Скромность которого меня нервировала. С благодарностью вспоминаю ученические будни ещё и потому, что у многих моих однокурсников, а не только у педагогов, можно и нужно было учиться. Коля как раз был именно таким однокурсником. Прекрасный вкус, смелость в поиске СВОЕГО режиссёрского языка, откровенность высказывания… Я всё никак не могла понять, КАК он мыслит. То есть то, ЧТО Коля делал в профессии, я прекрасно понимала, но каким образом он умудрялся помыслить нечто, что формировало образы для его работ, мне не было и до сих пор не ясно. Это восхитительно!

И не надо оваций.

Долго смотрю на пустой белый лист. Что-то пишу, стираю, снова смотрю, пишу и стираю. Непонятно, как придать форму своим воспоминаниям и ощущениям — так, чтоб не обесценить, не превратить во вранье — потому что сказанное в слове всегда меньше ощущаемого в тишине внутри.

В моей памяти Коли два. Режиссер — один из самых интересных в условном поколении молодых. Его спектакли — метафизические трипы, построенные по принципу ассоциативного монтажа — череда наслаивающихся друг на друга картинок, живущих на сцене так же алогично, как и в сознании.

Сцена из спектакле Н. Русского «Гоголь переоделся Пушкиным».
Фото — А. Бычков.

Режиссер Николай Русский создавал абсурдные психоделические миры: в работе с классикой («Собачье сердце», «К. Рассказы», «Гоголь переоделся Пушкиным»), современными авторами («Шпаликов», «Аппликации», «Пойдем, нас ждет машина»), и собственными текстами («Снег любви», «Коллеги», «Цыганский барон», «Серая радуга»). Он тонко чувствовал несоответствие бытия и представления о нем, исследовал время, работая не только с мифами и кодами прошлого, но и выстраивая на субъективном восприятии времени трагические взаимоотношения героев — друг с другом и с действительностью. Отсюда особенная ритмика спектаклей Русского, их музыкальность — никогда не ровная, практически никогда не равная восприятию «здесь и сейчас»; множественные повторения — иногда целых актов, как в «Цыганском бароне». Художественные миры режиссера Русского, особенно по собственным текстам, это пронзительный взгляд на фигуру человека в контексте действительности — их бесконечного взаимонесовпадения. В спектаклях Коли Русского, как и в его прозе, всегда ощущается игра масштабами: есть действительность, воспоминания, сны, искаженные памятью и субъективным восприятием — множественные жизни, прожитые и непрожитые, реальные и придуманные, претендующие на то, чтоб установить себя как истину, вступающие в конфликты или протекающие симультанно — и все это в сознании человека. Бренд «Русский по Русскому» сложился у нас еще в студенчестве, кажется, это то, чего мы, студенты-театроведы, ждали и на что всегда хотели попасть.

Второй Коля в моей памяти — абитуриент из лета 2011 года. Мы стоим на ступеньках перед 51 мастерской, только что закончился 1 тур прослушивания в режиссерскую мастерскую Фильштинского. Выходит секретарь и называет только две фамилии — мою и его.

— А ты уверена, что они имели в виду, что только мы вдвоем прошли? Может, только мы — нет?

А. Донченко и В. Антипов в спектакле Н. Русского «Снег любви».
Фото — Виктор Дмитриев.

Так я познакомилась с Колей Русским. А потом было долгое лето. Мы много говорили, курили, играли друг у друга в этюдах на 3 туре, ходили в Эрмитаж и читали стихи у картин, Коля составлял списки фильмов, которые неплохо было бы посмотреть уважающему себя человеку, и присылал почитать свои рассказы — те, что через несколько лет станут его спектаклями. Коля старше меня на 7 лет, и тогда казалось, что он такой взрослый. Он пришел поступать, имея за плечами филологическое образование, кандидатскую и опыт работы журналистом. Умный, сдержанный, острый, даже колючий, всегда держащийся в стороне от общей суеты, Коля уже тогда поражал своей самобытностью, непохожестью ни на кого вокруг и абсолютной уязвимостью, тончайшим восприятием мира, умением перекодировать повседневность, слегка сместив фокус восприятия обыденного. Мне казалось, что он не просто самый талантливый из нас, а настолько другой, что и не надо сравнивать.

Мы не общались потом, потому что разошедшиеся дороги подчинялись разным ритмам, редко пересекались лично на профессиональном поле, но то лето я всегда вспоминаю с огромной нежностью — это было то самое время, когда деревья большие и все еще впереди.

А теперь я иду по вечерней Москве, падает снег огромными белыми хлопьями, переливаясь в лучах фонарей, пронзающих насквозь глухую темноту пространства. Я думаю о Коле. И вспоминаю такой же луч, и, кажется, даже был снег, в его вступительной работе на третьем туре, и кто-то читал: «Девушка пела в церковном хоре // О всех усталых в чужом краю, // О всех кораблях, ушедших в море, // О всех забывших радость свою». И было так пронзительно одиноко и больно — помню свое ощущение лучше, чем картинку. Потом бумажный снег падал в тизере к спектаклю «Снег любви». Теперь идет снег настоящий. Снег, снег, снег… Я иду и вспоминаю то лето двенадцатилетней давности, в котором мы недолго, но были друзьями. Улыбаюсь собственным воспоминаниям и упираюсь в стену, за которую их невозможно перебросить, потому что все сказанное превращается в фальшь. Вообще-то плачу. Пусть останутся снег и тишина.

Вот сегодня, почти сейчас, мы с приятелями и коллегами сидели и рассуждали о том, что в России у тебя только два пути: либо вслух говорить все что думаешь и ждать, когда окажешься за решеткой, либо молча ждать сердечного приступа.

Сцена из спектакля «Коллективные действия».
Фото — А. Мехоношин.

Ровно в этот момент мне пришло сообщение: «Умер Коля Русский. Сердце».

Последние полгода у меня не было о нем никаких вестей, и сама я не пыталась узнать, как у него дела, думала — раз не звонит и не пишет, значит и не надо. А было надо. Позвонить. Или хотя бы написать. Так все хрупко.

А Коля нежный. Умный, образованный, талантливый, с совершенно отдельным режиссерским взглядом, и — нежный. Никогда не встречала другого режиссера, на которого бы так действовала критика критиков. После неудачного фестивального показа «Коллективных действий» его прямо-таки трясло, и он все удивлялся, как это они не понимают.

А вот у «Шпаликова» сразу был большой успех. Мы его много куда возили. И в Питер, и в Москву. Его показывали в телевизоре, его можно было посмотреть даже в самолетах авиакомпании «Россия». Его и сейчас можно посмотреть в интернете на сайте «Культура»

Еще когда мы работали в Екатеринбургском ЦСД, вместе с друзьями-приятелями хотели Колю позвать на постановку. Услышали от внушавших доверие театральных людей, что есть такой хороший режиссер у Фильштинского на курсе — Коля Русский. Красивое же имя — Коля Русский. Не Николай, а Коля. Коля Русский. Придумывали, как найти денег, но так ничего и не придумали. Поэтому пригласить его получилось сильно позже — уже после того как он выпустился — и уже на Театральную платформу Ельцин Центра. Где он и поставил «Шпаликова». Они приехали вместе с Аней Донченко на постановку. Тогда мы и познакомились.

Сцена из спектакля «Шпаликов».
Фото — В. Балакин.

Мне кажется, Коля такой режиссер, которому непременно нужно поперек текста. Тогда все получается. Ташимов, когда писал пьесу, прочертил путь саморазрушения героя, а у Коли в спектакле Шпаликов был разрушен с самого начала. Так что все остальное стало набором аргументов. Еще забавно, что несколько ходов в спектакле Коля придумал от недостатка средств. Мне кажется, замечательный получился прием, когда видеопроекция кадров из шпаликовских фильмов дрожит, сбивается, возвращается назад и топчется, как будто нетрезвая рука руководит процессом. А все по бедности, чтобы не платить за использование фрагментов фильмов. Точно так же — чтобы не платить за использование образа крокодила Гены (говорили, что там все сложно с правами, владельцы прав лютуют) — вырезали Гену (крокодила), оставили только его силуэт, сидящий на крыше вагона, стремительно убегающего вдаль. Получилась страшноватая ничем не заполненная Генина пустота. Шпаликовская пустота.

С Колей было хорошо работать и хорошо общаться. Не помню, чтобы мы с ним ругались в процессе репетиций. Артисты — да, бывало. Потому что Коля — сложный. Его театральные образы ускользают от точных формулировок. И время в его спектаклях течет по-другому, он может взять и поставить десятиминутную статичную сцену, чтобы все начали изнывать. И потом, после такой вот сцены, даже не пытаться выровнять ритм. Оставляя тебя в зыбком и вязком. Конечно, артистам иногда было сложно с этим согласиться. Но я наблюдала со стороны. И в споры не ввязывалась. И не ссорилась. Или мне сознание только сейчас услужливо это подсказывает?

Потому что Коля — нежный.

Никак не могу найти пристройки к прошедшему времени.

Господи, как же так? За окном ночь. Идет дождь. Все рассыпается в труху.

Фото — А. Кашлаков.

Невозможно написать уместное начало, поэтому просто поделюсь не самым существенным эпизодом, который подсказывает память. Первым спектаклем Коли Русского для меня стал «Снег любви». Это про него потом в театроведческих кругах шутили как про спектакль-мем: если в любом месте Фейсбука написать «Снег любви», можно переругать всех со всеми. Помню, как еще первая версия на сцене ДК «Громов» образовала клуб поклонников, ходивших по многу раз. А феерический показ второй редакции на воронежском фестивале «Центр» в 2018 году только опровергнул московские обсуждения на «Маске плюс» о том, что «подвезли что-то питерское маргинальное». Это потом Русский будет ставить в Воронеже и Хабаровске, Екатеринбурге и Краснодаре, но этот первый «Снег любви» для меня останется главным спектаклем, после которого хотелось на каждом углу кричать глупый каламбур «Да обратите внимание, это выдающийся Русский режиссер!»

И очень здорово, что обратили, и что маленькая часть большого художественного мира сохранится в рецензиях.

Самым удивительным для меня было то, как режиссер Русский переносит на сцену тексты писателя Русского. С одной стороны, некая герметичность, замкнутость такой вещи в себе, но с другой — поразительное умение подружить сцену именно с литературными, языковыми трюками.

Коля не принимал понятия поколения и деление театра на актуальный и нет. Без намека на художественный протест он ставил спектакли, которые невозможно было как приписать какому-либо течению, так и противопоставить. Но «маргинальность» это не то слово, для меня это был пример настоящей независимости. Без оглядки на «модное», «актуальное», «современное» он создавал эстетически и концептуально радикальные вещи. Сильнейшее театральное впечатление его «Цыганский барон» в Никитинском театре: по своему рассказу Русский обыгрывал мутацию советского мифа о вожде народов через фантасмагорию. Опять память подсказывает как будто совсем не то, но все-таки важное: уже несколько лет после выпуска с театроведческого, мы слетаемся нашей малой стайкой в Новосибирске, чтобы обняться по случаю нового года. Уютные посиделки, шампанское и совместный просмотр «Цыганского барона» на видео. Думаю, едва ли нашелся бы другой режиссер, которого бы театроведы с разными вкусами стали смотреть на видео, да еще и в праздник, не поссорившись перед этим в муках выбора спектакля.

Когда Коля купил номер журнала со своим интервью, он написал мне: «Я себе показался таким старомодным». Удивительно, что критиковавшие его, наоборот, сыпали упреки в чрезмерном авангардизме. Но он очень часто сомневался. Неоправданно. Даже когда хабаровское «Собачье сердце» попало в программу «Маски плюс», просил меня узнать у кого-нибудь, точно ли это правда — не верил.

Сцена из спектакля «Цыганский барон».
Фото — О. Линдт.

Наша беседа 2018 года уместила в себе размышления Коли не только о театре, но и о любимых им московских концептуалистах (спектакля «Коллективные действия» тогда еще не было), о шестидесятниках, о кинорежиссерах, которых он изучал системно, просматривая фильмографии полностью. Но мне почему-то больше всего запомнился фрагмент, в котором Коля рассказывает, как впервые встретился с В. М. Фильштинским. Возможно, потому что это был нечастый момент веселой болтовни, воспоминаний — как передышка между напряженным размышлением вслух о литературе, театре, кино. Поделюсь им: «Он всегда заранее со всеми поступающими знакомился. Очень смешно: он что-то в этот момент репетировал, меня к нему подвели и сказали, что будет поступать абитуриент Коля Русский. Он говорит: „А, Коля Русскин! Так это же, наверное, сын актера Сережи Русскина“. Я говорю: „Нет, я Русский“. — „Да-да, хорошо. Поступай“. Сказал мне какие-то напутственные слова, а в конце снова: „Коля Русскин, сын Сережи…“ И вот так, не понимая на самом деле, куда иду и что делаю, я поступил на курс».

Весь вечер вспоминала смешную песенку из «Снега любви», с которой я жила несколько дней после спектакля, просто вылетела из головы, и все тут, друзья напомнили, и уже не смешно, но очень точно: «Что-то пошло не так, что-то пошло не так, что-то пошло не так, что-то пошло не так, fuck, fuck, fuck, fuck».

Сцена из спектакля «Серая радуга».
Фото — А. Лишута.

Когда думаю о Коле, понимаю, что мы мало общались, и я совсем его не знала, но мы иногда переписывались, и я каждый раз радовалась, что есть повод поболтать. Мы познакомились в 2018, когда «Снег любви» отобрали на фестиваль «Один. Два. Три». Я была координатором фестиваля и могла в общем-то не смотреть записи. Но «Снег любви» посмотрела и очень хотела, чтобы его привезли в Новосибирск. Он был таким странным и не похожим на то, что видела до этого, что я мечтала увидеть его вживую. У нас с Колей есть переписка, которая меня очень веселит: я очень строго прошу его что-то мне прислать (райдеры, список декораций и реквизита, посадочные), а он все время от меня ускользает.

Привезти спектакль в Новосибирск было целым приключением, потому что ребята летели из разных городов, и мы бесконечно согласовывали рейсы, декорации надо было сделать на месте, реквизит (а его там полно) — найти из подбора. Постановочная часть меня тихо ненавидела, потому что каждое утро я спрашивала: а сделали куб для «Снега любви»? а нашли телевизор? И я отдала в спектакль свою хоккейную клюшку, которая лежала без дела, и я была очень горда тем, что она обрела новую жизнь, еще и в крутом спектакле. А потом он так хорошо прошел, и был таким ошеломляющим, и мы с Колей и Аней Донченко пили шампанское на улице, а вокруг был мартовский новосибирский снег, и мы совершенно счастливые смеялись, что вот он снег любви.

Сцена из спектакля «Небесная соль».
Фото — архив театра.

И есть еще одна переписка, там мы обсуждали спектакли, Коля спрашивал, как мне его «Вий», и писал «спасибо» после текста, говорил, что это подбадривает его, пока он в кризисе. А я отправляла ему фотки, как вместе с друзьями смотрю видео «Цыганского барона» в новогодние праздники, и мы смеялись, что так делают только безумные театроведы. Сейчас думаю: странно, что я ничего не написала ему ни про «Небесную соль», ни про «Серую радугу», мне казалось, что он и так знает, что все это очень хорошо, надеюсь, что он, действительно, знал. Я никогда не понимала, как сделаны его спектакли, не могла сформулировать, и писать приходилось про свои ощущения. Вроде бы все уже очень привычное: странные люди, глитчующее видео, страшные голоса, — это было и у других режиссеров. Но у Коли возникали какие-то энергии, которые обрушивались волнами и куда-то увлекали, а потом возвращали обратно. Я так и представляла, что он мыслит волнообразно, и получаются эти галлюциногенные миры, в которые, если входишь, то подгружаешься полностью. У него получалось очень точно сообщить состояние, у меня текли слезы, когда я смотрела, как Панночка медленно расчесывает волосы и смотрит куда-то в пустоту. Или я сидела совершенно завороженная, пока Аня Донченко, которая только что была древней старухой, размазывала по телу красную краску в «Небесной соли» — какая-то непостижимая алогичная красота.

Мне кажется, наше общение было чем-то похоже на Колины спектакли, оно было волнообразным. Как-то случайно встретились в питерском метро и неловко мялись: стоит ли обняться, кажется, обнялись. Мы давно не болтали, за последний год, который был ужасным, и все еще продолжает таким быть, я ни разу не спросила у Коли, как дела. Думала, что он уехал и не появляется в публичном поле. А сейчас жаль упущенного и несвершившегося, и я не могу перестать думать о том, а могло ли это что-нибудь изменить.

Невероятные потери пополнились еще одной. Невосполнимой.

Коля Русский не просто режиссер для нашего театра. Он успел стать нам другом. В Воронеже он поставил три спектакля, два из них в нашем театре. Абсолютно особенный, авторский театр, только ему свойственное ощущение сцены, времени, боли. Парадокс и фантасмагория переплетались с трагизмом. Его метод работы, репетиции были наполнены любовью к каждому из нас.
Всегда музыкальные, вокальные, пластические, сложные, филологические — его спектакли стали лицом нашего театра, помогли определить стиль и направление всей дальнейшей работы. Коля Русский, безусловно, большая часть жизни Никитинского театра, соавтор, вдохновитель. Все актеры поддавались его обаянию и с первых минут отдавались замыслу, этюдам и поискам. Мы всегда упоминали Колю в разговорах, интервью, репетициях, как уникальный актерский опыт.

А зрители с удивлением, восторгом и неверием, что такое возможно, ходили на его спектакли.

Фото — архив Ирины и Бориса Алексеевых.

«Цыганский барон» по его собственному рассказу, «К. Рассказы» (Письмо отцу) по Кафке — наши жемчужины, которые мы не уберегли, как и не уберегли Колю.

Невероятный, далеко не всеми признанный, особенный режиссер, который мог бы стать великим, а его график должен был быть расписан на годы вперед.

Какое горе.

Светлая память.

В именном указателе:

• 

Комментарии 5 комментариев

  1. Руслан Колоусов

    Мы познакомились за полтора года до поступления, на тренинге Ларисы Вячеславовны Грачёвой. Очень хвалили нас за этюд, на диалог Войницкого и Астрова, из второго действия.
    Помню его первые актёрские и режиссёрские работы, уже во время учёбы, наши обсуждения.
    В том, что он делал, с самого начала, чувствовалось стремление пробить свой собственный потолок, пробить, и идти дальше.
    Коли с нами уже нет, всё что нужно было здесь он сделал. Пора идти дальше.

  2. Алина Никольская

    Это невозможно осознать, это очень больно, несправедливо. Оглушающий звук. Коля талантливейший режиссёр, писатель, сочинял музыку, пел, он создавал миры, образы, которые меняли мир и людей. Он был тем, кто встряхивает до основания и одновременно до основания любит. Коля открыл мне глаза на многое неповторимое, прекрасное, поистине драматическое и парадоксальное. Он изменил мою жизнь. Невозможно это описать словами сейчас.
    Как мы все хрупки, как важно поддержать друг друга раньше, чем станет поздно.

  3. Ксения Кожевникова

    Думаю о Коле.

    Мы не были друзьями, и не то что бы я хорошо его знала, но пару лет мы много работали вместе.
    Я наверное никогда не говорила ему, с каким трепетом относилась к его театру, к его текстам. Только так, впроброс, поздравляя с премьерами.

    А на самом деле я так много оглядывалась на него, и часто изящность иронии в спектаклях оценивала примерно по шкале от нуля до Русского. Думала, что он не просто обладатель самобытного стиля, а изобретатель своего жанра. И в прозе, и в театре. Он обладал удивительной способностью от своих таких густых литературных текстов абстрагироваться как автор, и не просто перекладывать их на театральный язык, а оставляя в неизменном виде весь витиеватый текст, создавать из него параллельный мир, в котором всё преломляется по-новому. У него были разные версии спектаклей по одним и тем же своим текстам, совершенно художественно независимые друг от друга. Не знаю, умеет ли так еще кто-то.

    Как человек Коля тоже для меня сделал важное. Об этом он тоже не знал. Он был одним из первых режиссеров, которые мне доверились, когда я еще ничего не умела. Правда, это в основном потому, что его мало интересовал свет в его спектаклях. Чаще всего он хотел чтобы всё время горела статичная картинка, и в кульминации или финале случалась какая-то мощная перемена. Ему хватало своих средств и без лишних спецэффектов. Тогда я научилась с ним спорить, настаивать, что нужно делать сложнее и по-другому. Он был недоволен, а после спектакля иногда говорил, что я была права и так лучше. Так я начала учиться доверять своей интуиции. Наверное звучит как глупость, но я правда вспоминаю эти моменты из года в год.

    Почему-то я хорошо представляю как бы он отреагировал на эти тексты, которые пишут теперь про него в соцсетях, как он иронизирует над собственными некрологами. Он никогда всерьез не принимал похвалу, и так смущался, как будто не знал всего этого о себе. И получается, правда не знал?

    Такой страшный и безнадежный финал. Такой незаслуженный и несправедливый. Почти как у Коли в рассказах, только где же ирония. Ни иронии, ни катарсиса, пустота.

  4. Мария Кожина

    Я тоже думаю, что Коля иронизировал бы сейчас над нашими текстами, и меня это собирает и возвращает к жизни. Во всяком случае, когда я про это думаю, могу улыбаться. Вчера пересмотрела «Шпаликова», и я знаю, что после «Шпаликова» были другие спектакли, и «Шпаликов» для меня — самый непохожий на Колины спектакли, потому что более сюжетный и менее безумный, но сейчас он сильно попадает в момент. И финальная песня отзывается горькой иронией уже не только по отношению к герою, но и Колиной иронией по отношению к себе.

  5. Ярослав Рахманин

    Хрупкий человек, с грустными глазами. Но необычайной внутренней храбростью, обаянием и всеобъемлющей иронией. Он всегда отстаивал авторский, свой собственный, особенный взгляд на театр. На первом курсе Коля посоветовал мне музыку, которая до сих пор звучит в одном из моих спектаклей.
    После выпуска мы практически не общались, встречались очень редко, на лабораториях. Но каждый раз, когда я слышал, что Русский выпустил такой-то спектакль или спектакль Коли Русского поехал на фестиваль, мне было как-то тепло и приятно. Приятно знать, что Коля сейчас что-то ставит и что-то пишет. И где-то зрители будут невероятно возмущены, потрясены, очарованы, и будет звучать хороший текст из мира Коли Русского. Мира странного и притягательного. Мне было радостно не от дружбы, или знакомства по мастерской, а просто от того, что Коля есть, Коля талантливый и Коля что-то делает. Он что-то делает. И, конечно, о Коле узнают гораздо больше людей. Должны узнать…
    А теперь его нет. И мне очень жаль… Очень, очень жаль.

Добавить комментарий

Добавить комментарий
  • (required)
  • (required) (не будет опубликован)

Чтобы оставить комментарий, введите, пожалуйста,
код, указанный на картинке. Используйте только
латинские буквы и цифры, регистр не важен.

 

 

Предыдущие записи блога