«Шпаликов». Р. Ташимов.
Театральная платформа «В центре», Ельцин Центр (Екатеринбург).
Режиссер и художник Николай Русский.

Вообще-то «Вы спрашиваете про Шпаликова» — это название эссе Натальи Рязанцевой, его первой жены, из книжки «Не говори маме» (в только что вышедшем толстом томе «Сегодня вечером мы пришли к Шпаликову» оно тоже есть, но называется по-другому). Переставим кавычки, и я попробую ответить про «Шпаликова» Рината Ташимова/Николая Русского, хотя никто «сегодня вечером» особо и не спрашивает… Просто вышел интересный спектакль, хочу рассказать.

Сам спектакль Н. Русского можно было бы назвать «Вы спрашиваете про Шпаликова?»… Назвать так именно потому, что ничего отвечающе-внятного, биографически-разъясняющего в этом спектакле нет, он сам весь — вопрос, он спрашивает про Шпаликова… Кого? Наверное, сам себя. А мы спрашиваем его…

И ответов, в общем, не получаем. И потому не знаю, что поймет в спектакле человек, не знающий о Шпаликове ничего, кроме идиотских слов песенки из «Я шагаю по Москве»: «Над лодкой белый парус распущу, под снегом я фиалку отыщу», — от которых сам Шпаликов, сочиняя все это в последний момент, на ходу, морщился и конфузился — ведь он был настоящий крупный поэт, напророчивший себе посмертное: «Я к вам травою прорасту…» Пророс. Но «пророс» не так чтобы всенародно, и я не знаю, что поймет в спектакле Ельцин Центра зритель, не смотревший «Долгую счастливую жизнь» или не помнящий сцену с приходом отца из «Заставы Ильича». А вдруг он не знает даже «Ах ты, палуба, палуба…» и «Городок провинциальный, летняя жара»? А вдруг не отождествил в «Оттепели» Тодоровского покончившего с собой гениального сценариста Костю Паршина — со Шпаликовым?.. А там ведь на этом «исходном», главном для всех героев ушедшем Паршине все в фильме и держится. Словом, не знаю, что поймут те, кого десятилетия не притягивает Шпаликов — теперь уже понятно, что, может быть, самый трагический и лирический, самый яркий из 60-х, буквальное олицетворение их?..

И. Кожевин (Шпаликов).
Фото — В. Балакин.

Но если не поймут, то почувствуют. Почувствуют НАСТРОЕНИЕ. Это главное, что занимает Н. Русского, идущего сложным, «антибиографическим» путем создания не сюжета, а настроения. В этом он, наверное, прав, ведь что такое «новая волна» нашего и не нашего кино, которой болел Шпаликов? Это прежде всего настроение, атмосфера, черно-белые тени, блики и тягучие пустоты. В спектакле Шпаликов постоянно восклицает: «Виго!» Это красиво само по себе — Виго! — но на самом деле автор «Долгой счастливой жизни» вспоминает поразивший его фильм рано умершего предтечи новой французской волны Жана Виго «Аталанта»…

Они хотели такого черно-белого кино настроения. И Н. Русский снимает такое сценическое кино, монтируя эпизоды и склейки. Молодому режиссеру (не побоюсь обобщить — режиссерам этого поколения) редко интересна история как таковая, в реалиях, документах и их отсутствии. Интересен не анализ, а эстетика, давшая знаки эпохи (в подпитии знаки могут перепутаться, потому «А я иду, шагаю по Москве» Шпаликов пьяно перепоет на мотив «Голубого вагона», который «бежит, качается»). Интересно то общее, что есть в духоте конца оттепели и нынешней духоте.

И, наверное, в данном случае Русский прав. Не хочется про Шпаликова определенных ответов, и когда они вдруг в спектакле возникают (мол, власть, тупик, кризис, бодался теленок с Хрущевым, не брали сценарии, и он спивался) — сразу возникает возражение, что Шпаликов пил запойно гораздо раньше и вообще пил — не как гражданин, а как поэт, согласно нетленному веничкиному завету: «Все ценные люди России, все нужные ей люди — все пили, как свиньи. А лишние, бестолковые — нет, не пили».

Сцена из спектакля.
Фото — В. Балакин.

Спектакль идет в огромном длинном полутемном низкопотолочном павильоне, напоминающем киносъемочный. Знаете, на что похоже? На ролики, где актеры «Оттепели» читают шпаликовские стихи в студии звукозаписи. С открытым приемом, парой софитов, столиком режиссера за мерцающим монитором, с микрофоном, у которого озвучивает тексты и иногда поет Лиза Неволина, со световыми пятнами жизни-нежизни. С правительственной дорожкой через всю долготу — к широте киноэкрана в глубине.

Рядом с экраном, слева, спиной к нам, в начале спектакля пытается правильно пристроиться к писсуару пьяный в хлам герой (Игорь Кожевин). Внешне он не похож на Шпаликова (второй исполнитель, Алексей Забегин, которого я не видела, наверное, похож больше), но Кожевин транслирует органическое природное неблагополучие героя. В его алкоголических парах-миражах-снах-пробуждениях под искаженно-вибрирующую музыку «А я идууууу шагааааааююююю поооо Москвеееее…», под эту пластинку на другой скорости, весь спектакль будут мерцать, то строясь в советскую шеренгу, то обрываясь, как пленка в кинотеатре, персонажи. Хрущев рука об руку с Никсоном (Александр Фукалов и Валерий Прусаков). Парень в ковбоечке (вроде Коля-Михалков — Ильдар Гарифуллин, только мальчик оброс пышными усами сегодняшнего Никиты Сергеевича и говорит сладким голосом пожилого телевизионного заклинателя). И — девушка в маленьком черном платье-сарафане (Валентина Сизоненко), одна на всех в этом мире, похожая то на Арину Алейникову из фильма Данелии, то на Инну Гулаю, вторую жену Шпаликова.

А на экране бесконечно заикаются, повторяются, не могут сдвинуться с места секундные фрагменты «Я шагаю по Москве», «Долгой счастливой жизни», «Аталанты». ЗАИКАЮТСЯ — наверное, главный глагол спектакля. Здесь заикается, сбоит, пьяно путается сознание, кино, музыка, реальность. Где прошлое, где настоящее? Где Гена Шпаликов, а где крокодил Гена?.. В. Сизоненко стоит в черном платьице возле экрана, то ли выйдя из него (побыв там Алейниковой), то ли желая войти… Нескончаемый «репит» жизни. Или повторяющаяся «гифка».

Сцена из спектакля.
Фото — В. Балакин.

Спектакль Русского красив этим монтажом, сочетанием кино и театра, света экрана и света театрального, ритмов и строк, симультанных изысканных мизансцен — и простых кадров… Кажется, он должен бы кончиться, когда заканчивается запой и приходит смерть, когда умерший Шпаликов пишет на своем надгробье — тыльной стороне все того же писсуара: «Страна не пожалеет обо мне» — и строчки эти появятся на пустом экране, и вся честная компания скажет речи… Но спектакль продолжит галлюцинации, в нем сыграют еще сцену, и еще, и выйдет сам режиссер и споет Егора Летова: «Такая долгая, счастливая жизнь…» Словом, «сегодня вечером они пришли к Шпаликову» и немножко засиделись у него… Было хорошо, но перебрали.

В «Шпаликове» почти нет пафоса. В «Шпаликове» много иронии. В «Шпаликове» прекрасный актерский ансамбль. В нем возникает образ вообще-то лихой, буйной и страшно обаятельной жизни, в которой шел июльский дождь, писались стихи и, кажется, не было повода для строчек: «Велика Россия, а позвонить некому». Это сегодня — некому, а тогда-то, кажется, было кому…

«Как хорошо мы плохо жили», — скажет позже Борис Рыжий. Вообще-то мне кажется, что Рыжий Шпаликову не чужой. По поэзии не чужой, а как будто продолжение в следующем поколении. Да и по судьбе. Рыжий ведь, кстати, жил здесь, в Свердловске, где поставлен спектакль, тоже пил как поэт и тоже повесился…