Долетела печальная весть — умер Андрис Фрейбергс, наш замечательный коллега и, в какой-то степени, наставник в мои молодые годы. Художник, с которым мы проработали бок о бок шесть лет в Рижском ТЮЗе, в нашей маленькой макетной. Он был главным художником, а я очередным, но эта иерархия не имела никакого значения в нашем общении. Конечно, как художник с очень оригинальным видением и театра, и искусства он оказал на меня сильнейшее воздействие, и годы нашего общения и совместной работы были и остались в памяти одними из прекраснейших в моей жизни.

Андрис Фрейбергс.

Не помню случая, чтобы между нами возникло напряжение. И несмотря на то что он тогда уже был действительно настоящим мэтром, Андрис никогда не демонстрировал это, относясь к подобным вещам с юмором.

Мы провели с ним в одной комнатке немало прекрасных минут — и рабочих, и отдохновенных. Не помню случая, чтобы мы поссорились. Единственное — я не соглашался с ним водку с утра выпивать… но и то плохо получалось… Я жил прямо в театре, поэтому с утра уже был в макетной. Фрейбергс тут как тут сидит, окна нараспашку, раскладывает на столе все свои причиндалы: карандашики, бумажки, резинки. Я говорю: «Андрюша, можно хотя бы одно окно закрыть?» Он: «Ой, да, извини». И раскладывает свое.

«Аркадия». Режиссер А. Херманис. Рижский Новый театр. Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Ничего делать пока не может — бумажки раскладывает. Я начинаю возиться с чем-нибудь своим, сижу к нему спиной, а он: «Саша, давай выпьем по рюмочке?» Я поворачиваюсь, а у него уже все накрыто, аккуратненько так: бумажка, рюмочки, бутылочка и бутербродики маленькие, ладные, типично латышские. Я говорю: «Андрюша, 9 часов утра! Вроде рановато». — «Ах, да! Ну, хорошо». Через 10 минут снова: «Саша… Ну по рюмочке, мне подлечиться надо». Я: «Давай хотя бы до 10 дотянем». Потом все равно приходится по рюмочке ради Андрюшиного здоровья…

«Время и семья Конвей». Линнатеатр. Режиссер Э. Нюганен. Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

И тут в дверь — тук-тук-тук. Входит портной Виктор. Он тоже присоединяется. Давно уже за дверью шаркал. И тоже, видно, с похмелья. Фрейбергс, само собой, достает третью рюмочку, наливает. Тот устраивается на стульчике поудобнее. И дальше опять — только налили третью рюмочку, приготовились — тук-тук-тук! Дзидра на пороге, дамская закройщица. Она сразу какой-нибудь вкусной жратвы латышской приносит. Уже нас четверо, потом пятеро, потом кто-то из артистов приходит. А потом уже директор собственной персоной, и там уже не продохнуть, не протолкнуться. И ничего плохого, работа не страдала. Это удивительное латышское качество. Кто-то убегал на репетицию, директор уходил очень деловой, со слегка покрасневшим лицом. Но при этом в театре все функционировало, как часовой механизм…

«Лючия де Ламермур». Музыкальный театр им. Станиславского и Немировича-Даанченко. Режиссер А. Шапиро. Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Одним из последних моих спектаклей в Рижском ТЮЗе был «Принц Гомбургский» Клейста. Интересно то, что я делал декорации, а костюмы — Андрис Фрейбергс. И это была наша единственная совместная работа…

Это был период сценографического бума, когда под впечатлением работ Давида Боровского среди театральных художников существовала некая соревновательность в поисках ярких метафор и каких-то особых решений. Андрис со своей мягкой, ироничной улыбкой как-то избежал подобных увлечений и создал свой, ни на что не похожий подход и к драматургии, и к способу изображения, реализации — одновременно простой и очень емкий, выразительный.

Я благодарен судьбе, что довелось работать, общаться и даже, я надеюсь, дружить с этим прекрасным человеком и блестящим художником.

«Онегин. Комментарии». Новый Рижский театр. Режиссер А. Херманис. Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

В моей памяти навсегда имя Андрис связано с улыбкой, добрыми глазами и сединой коротких волос. Облик Андриса Фрейбергса как будто бы из них только и складывался. Это первое, что я увидел и запомнил при нашем знакомстве. Одного этого было достаточно, чтобы сразу впустить в свою душу этого человека, замечательного художника и педагога. Мне казалось, что все время мы были связаны какими-то невидимыми нитями. Редкие наши встречи всегда были окрашены взаимной симпатией и ясным слышанием друг друга. С ним было очень легко и приятно говорить. Он был очень щедр на доброту и внимание, что в людях бывает очень редко. Фундаментальность его таланта была настолько очевидной, что не нуждалась в какой-то защите. Таких людей обычно любят все, независимо от того, далеко или близко он находится в пространстве жизни. Именно такие люди становятся лицом нации и национальным достоянием.

«Страх и отчаянье Третьей империи». Рижский ТЮЗ. Режиссер А. Шапиро. Макет.
Фото — архив театра.