«Пена дней». Драматургия Татьяны Прияткиной и Леонида Илюшина. По мотивам романа Б. Виана.
Площадка «Скороход».
Режиссер Татьяна Прияткина, художник Сергей Ларионов.

25–27 октября площадка «Скороход» отмечала свой первый юбилей трехдневным театральным марафоном под девизом «Скороход Скорогод». Открывала марафон премьера спектакля режиссера и художественного руководителя «Скорохода» Татьяны Прияткиной «Пена дней» по роману Бориса Виана.

ОБРЕЧЕННЫЕ НА СВОБОДУ

По выражению автора «Пены дней», сюжет его романа «заключается в одной фразе: мужчина любит женщину, она заболевает и умирает». История, действительно, проста и банальна, но очарование и эстетический смысл романа кроются в том, что не поддается хоть сколько-нибудь равноценному пересказу. Свободно импровизируя со словом и стилем, будто играя на выдуманном им пианоктейле, смело подмешивая к пародии гротеск, а к фантастике — подлинный драматизм, Виан создает такой игристый литературный «коктейль», что для передачи его вкуса и аромата, кажется, едва ли возможно подобрать адекватный театральный язык…

Оставив читателю радость общения с авангардным текстом Виана, режиссер Татьяна Прияткина в собственной сценической интерпретации «Пены дней» сконцентрировала внимание на звучащей в романе теме молодежного инфантилизма, столкновения идиллического мира, который создали вокруг себя герои Виана, с реальной действительностью.

Илья Дель (Колен), Алиса Олейник (Хлоя).
Фото — Дмитрий Виноградов.

Современные Колен (Илья Дель) и его друзья Шик (Ярослав Воронцов) и Ализа (Анна Донченко) наслаждаются жизнью, веселятся и влюбляются в ритме электронной музыки, а своих кумиров обретают в лице модных музыкантов, а не философов-экзистенциалистов (композитор и исполнитель роли Жан-Соля Партра — Евгений Лазаренко). Весь первый акт спектакля становится этакой «одой к радости», своеобразным аттракционом не только в театральном, но и в буквальном смысле. Здесь на героев во время дискотеки начинает сыпаться с потолка реальная пена, извалявшись в которой, они по очереди катаются с горки, выстроенной вдоль рядов зрительного зала. На этой пенной вечеринке происходит первая встреча Колена и Хлои (Алиса Олейник). Маленькая, белокурая, забавная Хлоя вихрем влетает на сцену, скатившись с горки, и попадает прямо в объятия Колена.

А свадебный обряд Колена и Хлои и вовсе превращается в настоящую вакханалию (в которую активно вовлекаются и зрители) с комическими конкурсами, танцами, хулиганскими стишками и частушками. Элемент непрерывной игры (друг с другом, с предметами, со зрительным залом) становится в спектакле аналогом той фантастики и чудесных приспособлений, которые окружают героев в романе и дают ощущение их абсолютной детскости, инфантилизма по отношению к реальной жизни. Такая вот театральная «пена».

Здесь Шик катает Ализу в тележке из супермаркета, а она пускает разноцветные мыльные пузыри через пластмассовое колечко. А Колен-Дель и Хлоя-Олейник даже внешне походят на детей, в их глазах лучатся радость и доверчивость. Они как будто сошли с тех трогательных фотографий-открыток, на которых маленькие мальчики и девочки во «взрослых» смокингах и платьях изображают влюбленные парочки. Хлоя-Олейник настолько кукольна и миниатюрна, что свадебное платье действительно может показаться сидящим на ней, как «с маминого плеча».

Контрапунктом такого беззаботного существования периодически звучат в устах героев цитаты Ж.-П. Сартра о проблеме выбора, свободе и одиночестве. Но на декламируемые со сцены идеи (человек есть «совокупность поступков», «человек обречен на свободу») Колен и его друзья отвечают отказом от совершения каких-либо осознанных поступков. Они лишь заигрывают с реальностью — так же, как и сами актеры заигрывают с публикой.

Но фоне этого всеобщего праздника особняком стоит в спектакле роль Николя в исполнении Галы Самойловой. Авторы драматургической основы спектакля (Татьяна Прияткина и Леонид Илюшин) разглядели в тексте Виана нечто большее, чем простую преданность повара своему господину. Гала Самойлова играет здесь вполне женскую историю любви к Колену, причем, более глубокую и настоящую, чем пасторальный сюжет Колена и Хлои. Одним из самых интересных в первом акте становится эпизод после свадьбы, в котором Гала Самойлова читает монолог Маши после венчания из «Семейного счастья» Л. Н. Толстого (умышленно или случайно, но роман Толстого почему-то не указан в программке к спектаклю в числе использованных текстов). «Я почувствовала, что я вся его, и что я счастлива его властью надо мною» — слова, которые в интерпретации авторов спектакля могли бы принадлежать, скорее, самому Николя, чем маленькой Хлое.

Ярослав Воронцов (Шик), Анна Донченко (Ализа).
Фото — Дмитрий Виноградов.

Мажорная тональность действия, следуя музыкальной терминологии, подсказанной Вианом, обрывается в финале первого акта известием о болезни Хлои. Эта мизансцена получилась одной из самых сильных в спектакле. Приглушенный свет, гнетущее музыкальное сопровождение вызывают ассоциации с образом работающего заводского цеха у Виана. Так пугающая, враждебная героям реальность вдруг входит в их детский, иллюзорный мирок вместе с болезнью Хлои. Как игрушки, у которых вдруг закончился заряд батареек, Колин и Хлоя оказываются на полу, и кукольная головка Хлои содрогается от беззвучных рыданий. Эта мизансцена — еще и своеобразная «заставка» ко всей постановке: актеры проигрывают ее перед началом спектакля на глазах у собирающегося зрительного зала.

Второй (минорный) акт «Пены» в интерпретации Татьяны Прияткиной обретает еще более трагическую окраску, чем у Виана. Если в романе Колен практически до последнего борется с неприглядной действительностью, то в спектакле Колен-Дель продолжает прятаться от реальной жизни в мире компьютерных игр, изредка отлучаясь от них, чтобы сходить за цветами для Хлои. А маленькая неизлечимо больная Хлоя, сидя на краю детской кроватки, как выброшенная на свалку сломанная кукла, только все больше и больше раздражает Колена своими рыданиями и просьбой пойти работать, да так, что дело доходит даже до рукоприкладства. Максимум, на что оказывается способен Колен, — это выйти перед зрителями в ярком костюме мыши и спеть песенку, пустив по рядам шапку для монет (прекрасный сольный «номер» Ильи Деля, один из самых проникновенных эпизодов в спектакле). А тем временем Шик, прогнав Ализу и совершенно обезумев в своем поклонении Партру, будучи не в силах самостоятельно отказаться от этого надуманного им мира, грубо расправляется со своим кумиром Жан-Солем (хотя в романе Партра убивала Ализа, в качестве отмщения за потерю возлюбленного). Такой вот подростковый «бунт» против реальной (взрослой) жизни.

Выходит, что марионеточные по своей сути современные герои «Пены», с самого начала цитирующие философские идеи о свободе, поступке, выборе, оказываются не готовы к принятию этой свободы, к осознанному принятию окружающей их действительности. Или, если снова вспомнить слова того же Сартра, то выбор «обреченных на свободу» Колена и его друзей может заключаться, в итоге, только в отказе от выбора как такового.

С ПЕНОЙ У РТОВ

— Человек должен трудиться, работать в поте лица, кто бы он ни был, и в этом одном заключается смысл и цель его жизни, его счастье, его восторги, — сказала бы Хлоя (Алиса Олейник), встряхнув волосами и всех потряся.

— Я не буду работать, — с апломбом Чебутыкина отрапортовал бы Шик и апробировал бы пару аперитивов апарте.

— Я не работал ни разу в жизни, — протрубил бы Колен (Илья Дель), с мясом оторвавшись от телевизора. Оторвавшись, чтоб натянуть уютный костюм красной мыши и — смотрите все — пойти все-таки в итоге на единственную работу, с которой он способен справиться: пустить по рядам шапку…

Кажется, что прямо-таки по недоразумению в спектакле нет этих чеховских слов. С этим топпингом пена в коктейле, где в Виана взболтаны Толстой, Софокл и море Сартра, стала бы еще выше и плотней. А мысль постановки еще прозрачнее: мужчины смотрят футбол или философствуют, пока женщины изнемогают от смертельных болезней и/или жажды любви. И никто не работает — хоть тресни.

За этим ли месседжем ехали аж до «Московских ворот» продвинутые зрители, читатели Виана?

Гала Самойлова (Николя).
Фото — Дмитрий Виноградов.

Татьяна Прияткина, как кажется, вовсе не занята поиском театральных эквивалентов к образной системе романа. Ее скорее занимает возможность слить сливки своего видения социокультурных проблем (все мужики… лежебоки — прости, Жан-Соль) и вставные монологи, в которых женщины могут бенефисно пострадать. И иногда — прекрасно. Скупыми средствами Гала Самойлова создает номер, в котором и честная глубина проживания, и лаконизм формы: актриса присваивает монолог из «Семейного счастья». Тот, где героиня мучается: не испытала духовного взлета во время таинства венчания. Но что он здесь? Зачем? Если затем, чтоб скрасить впечатление от сцены свадьбы Колена и Хлои… то, наверно, и впрямь стоит поблагодарить за заботу. Потому что свадьба эта… уж какой-то тошнотворный (вновь прости, Жан-Соль) купчинский трэш. С бананами между ног злосчастных зрителей, вытянутых на площадку, с раздираемой курицей, с воплями, визгами…

Структура спектакля рассыпчато-номерная и трогательно произвольная. Отдельно стеб и кич, отдельно патентованная мука. И актеры в нее будто имплантированы. Они существуют так, как привыкли существовать, как им самим удобней. И в этом чувствуется (Жан-Соль, я больше не буду) некоторая экзистенциальная заброшенность. А говоря без обиняков, отсутствие чувства защищенности, которое должен дать режиссер, и без которого актеры поневоле прячутся за собственные штампы. Анна Донченко и в вечернем платье и в джинсовом одинаково пленительна, но где, скажите, она не пленительна? Пластичен, как виановсий угорь, Илья Дель, но это тоже, знаете ль, не новость…

Чем дальше, тем крепче становится чувство, что этот авангардный продукт взбит по рецепту антрепризы.

В романе, по мере того, как в левом легком у Хлои пускает корни водяная лилия, из текстуальных конструктов прорастает человек. Из игры словами, которая приносит интеллектуальное наслаждение, — обыкновенная история любви и смерти, которая, как ни сопротивляйся, трогает. Трансформации формы становятся метасюжетом. Автор демонстрирует, как изящно и бесцеремонно управляет нашим восприятием.

Все вопрос оптики. «Слова», — как мудро заметил Жан-Поль Сартр, с которым Виан дружил и которого дружески вывел под именем Жана-Соля Партра, автора «Блевотины», «Проблем выбора при тошноте» и др. В книге, кстати, грубая издевка не умаляет достоинства прототипа. В спектакле вместо тарабарщины Партра даны формулировки Сартра — и, конечно, о выборе. О том, что человек — это сумма поступков… И это опошляет и Сартра, и Виана. Хотя бы потому, что выбор здесь, как вы уже поняли, сводится к тому, смотреть футбол или слушать аудиозаписи лекций, идти на работу или… не идти на работу…

Сцена из спектакля.
Фото — Дмитрий Виноградов.

Прияткина дискредитирует героев. Изящных оранжерейных эстетов превращает в скудоумных нуворишей (к тому же «сливает» некоторых персонажей в одно, от чего образы размываются: так, героине Донченко отданы черты и слова интеллектуалки Ализы и светской дурочки Исиды).

Во второй, не игровой, лирической, части романа все делается из любви. Из любви к Партру Шик бросает Ализу, из любви к Шику Ализа вырывает сердце Партра сердцедером. Из любви к Хлое Колен меняет множество невыносимых работ (sic!). Он наматывает круги по индустриальному пеклу среди котлов и адских аппаратов, проклиная собственную хрупкость. Из любви ко всем мышка кладет голову в рот кошке. И все это не выглядит мелодраматичным, так как ограждено восхитительным остранением…

Во втором акте спектакля все не делается из нелюбви. И мужчины вынуждают женщин несдержанно, некрасиво, избыточно страдать. Неловко даже говорить: безнадежно больная женщина сидит с обнаженной грудью на постели, засыпанной цветами, силится натянуть вечернее платье и молит о глотке воды. В то время как ее подруга предлагает себя ее мужу. Но он не берет. Из лени. Это уже даже не мелодраматизм. Это какой-то квазисентиментализм, жалостливый, как метрополитенная песня…

P. S. Но во что спектакль безошибочно попадает, так это в тонкую игру политической конъюнктуры. Дискредитация элит (и прежде всего, интеллектуальных) производится в постановке по интеллектуальному роману с вивисекторской безжалостностью. А ведь это, в своем роде, последний тренд.

И любопытно, что играется «Пена» в элитарном «Скороходе» и поставлена художественным руководителем площадки… Есть в этом какой-то сюжет для небольшого рассказа.