«Гамлет». У. Шекспир. Сценическая версия А. Праудина и А. Волошиной.
СамАрт.
Режиссер Анатолий Праудин, художник Алексей Порай-Кошиц.

Не могу сказать, что главная пьеса всех времен и народов «Гамлет» когда-нибудь вызывала во мне горячий человеческий отклик, минуту самоидентификации или восторг от жизненно важного высказывания. В худшем случае это было «а не замахнуться ли нам на Вильяма, так сказать, нашего Шекспира» и воспоминания о графе Толстом, так не любившем великого драматурга. В лучшем — восторг возникал не от пьесы, а от режиссерского текста, рождавшего головокружительные метафоры. Или от актера, способного убедить тебя, что в сегодняшнем времени Гамлет — именно он. В моей личной (подчеркиваю — личной) театральной биографии такой актер был один. Высоцкий. В новейшей истории, пожалуй, мог претендовать на «я — Гамлет» Олег Ягодин в спектакле Коляды. По части метафор театральная кровь стыла ото льда у Някрошюса… В общем, немного.

По мне, «Гамлет» всегда — только повод для некоей характеристики: «Эльсинор, государство, наша страна сейчас такова, а Гамлет, герой дня, — таков». И мы, в случае удачи, выходим из зала, имея концепцию сегодняшнего мира и человека в нем.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Спектакль «Гамлет», поставленный в Самаре Анатолием Праудиным, в этом смысле завершенно концептуален, он до мизинца, до кончика каждого волоса в раскрашенном актерском парике концептуален. Он назван не трагедией, а «черной комедией, хроникой вывернутого века», он передает парадоксальные приветы и «раннему Праудину», и «классическому Някрошюсу», его герои изъясняются куртуазно-манерным языком нового подстрочника, заставляющего заподозрить великого барда (как и Клавдия-Гертруду-Полония и пр.) в увлечении салонной псевдопоэзией и причастности к сайту Поэзия. ру. При этом Гамлет до поры до времени произносит слова Пастернака.

ИСТОРИЯ ГОСУДАРСТВА ЭЛЬСИНОРСКОГО, которую юный Гамлет в белых гольфах и белых шортах, смеясь и радуясь, изучает по учебнику за школьной партой, стоящей на авансцене справа, мало чем радует. В пантомиме пролога эта история являет нам Гамлета-отца — сильную личность, но исчадье ада (его сопровождает девушка с красными волосами — воплощение геенны огненной). Гамлет-папа — дикий байкер в цепях, «богатыри, не вы». Его не умерщвляют ядом, его распиливают на части бензопилой, и запах бензина ощутим в зале.

ГОСУДАРСТВО, Эльсинор — насквозь проржавело. Кто видел ржавый бункер Сергея Бархина в «Талантах и поклонниках» в Маяковке, легко представит аналогичное пространство из ржавых листов железа, посреди которого Алексей Порай-Кошиц поставил ржавую же цистерну, на которой восседают Клавдий и Гертруда. Власть покоится буквально на пороховой бочке (или бочке с нефтью, газом — словом, с каким-то горючим). Народ, отворачивая маленькие краники, периодически наливает себе из этой бочки другое «горючее» — пиво. «Наша датская почва» — это страна с правителями, сидящими на взрывоопасной «преисподней» (именно в цистерне живет адская дева), и населением, которое пьет пиво, заедая его воблой, поскольку жизнь здесь давно иссушена и отвялена, и вобла давно заменила и государственную символику, и живые цветы (еще папа-Гамлет скалил крепкие зубы, крепко держа сухую рыбку в челюстях, а уж для Самары пиво с воблой — образы до боли родные).

Павел Маркелов (Гамлет).
Фото — архив театра.

ПРИЗРАК ОТЦА появляется из бочки с горючим, в сопровождении страшновато постукивающей каблуком огненной девы. Если у Някрошюса (вот тут вступают в игру праудинские парадоксы) был лед, то у Праудина, несомненно, будет пламень. И Призрак, и девица буквально обожгут лежащего принца правдой истории, обуглят его, изрыгая ртами молчаливый жар, в котором принцу чудятся известные всем тексты о необходимости мщения.

МОНОЛОГ «БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ» практически неважен. Перед принцем — выплеснутая из ведра живая, еще не ставшая воблой, рыба, в руках у Гамлета молоток. Рыба хватает ртом воздух, и мы думаем только о ее утекающей жизни и о том, как на наших глазах он хватит ее по голове… Но в этот момент Гамлет еще не способен на кровь. Рыба остается жива.

ГАМЛЕТ. Это Павел Маркелов. И не будь в труппе СамАрта его, едва ли Праудин взялся бы за дело. Вначале это юный, хрупкий мальчик, входящий в жизнь с книжкой (он появляется, робко здороваясь с двумя группами экзотических комедиантов: с правящей верхушкой и бродячей труппой). Пиво пить отказывается, на ногах — белые чешки.

Затем это — книжный юноша, прямиком из романтического Виттенберга, весь в белом. После встречи с Призраком он решает вправить суставы вывихнутого века. Но есть одна подробность. Обожженный геенной Гамлет в момент встречи с Призраком свихивается сам. Он дико хохочет, и вся остальная цепочка его действий — помрачение, главный грех которого не Офелия и не Полоний, а горделивое посягательство вправить суставы миру, делающее Гамлета нелюдью, холодноглазым чудовищем.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Вначале у этого грациозного нервного принца легкая кудрявая голова. После встречи с Призраком на ней пролегает седая прядь. Затем Гамлет седеет весь, становясь старым мальчиком, и после убийства Полония переходит с Пастернака на доморощенный подстрочник. А в финале появляется с кровавой «вампирской» прядью в седых волосах. Посягнувший Гамлет — монстр страшнее всех остальных. В куче прочих преступников он и лежит на школьной парте в финале, и его не жаль. Потому что дальше входит Фортинбрас (женщина с бородой, гермафродит, уродец-недомерок с визгливым голосом). Это «оно» стреляет в говорливого Горацио, и дальше действительно — тишина. Все умерли. Ржавый Эльсинор — это еще подобие жизни, а конец света — такой вот Фортинбрас.

МОРАЛЬ. Не нужно и опасно интеллигенту вступать в противоборство с системой, посягать выправить вывихнутый век. Ты сперва поседеешь, а потом станешь бесчувственным монстром с кровавой прядью…

Чу, слышатся знакомые мотивы…

В давней «Алисе в Зазеркалье» Праудин уже предостерегал: не нужно уходить в Зазеркалье, не стоит общаться с Черной Королевой. Правда, потом был «Человек рассеянный», и герой его (похожий, кстати, на нынешнего Гамлета) возвращался в проржавевшем вагоне в ржавую страну монстров («и поехал он назад…»), потому что только здесь мог сочинять песенку «Любовь, как роза красная, цветет в моем саду…».

Надо вернуться в детскую — уверял Праудин в «Алисе».

Не надо уезжать — говорил он в «Рассеянном».

Сегодня он возвращается к себе двадцатипятилетней давности, его высказывание смыкается с «Алисой». Не надо соприкасаться с внешним миром. Не надо «Гамлету в белом» ходить на Болотную. Выправлять век — гордыня, свихнешься.

Постой, постой, не езди в Эльсинор…

Нет, не поехал он назад, не вернулся в Виттенберг…

Вот такая концепция.

Ну, а о спектакле Праудина «Гамлет» я напишу в ближайшем номере журнала.