«Сергеев и городок». О. Зайончковский.
Театр им. Е. Вахтангова.
Режиссер Светлана Землякова, художник Денис Сазонов.

Уточню координаты: «Сергеев и городок», поставленный по прозе «букеровца» Олега Зайончковского, попадает в контекст сразу трех произведений — володинского «Графомана», вампиловской «Утиной охоты», а еще отсвечивает «Географ глобус пропил» Иванова. Наверное, пересекается с чем-то еще, где есть про потерянность и захолустье.

От скромного инженера по технике безопасности, написанного Володиным, здесь — поэтическая натура смурного и лирического провинциального сочинителя, давно живущего в городке с давно молчащей прекрасной и верной женой.

От Зилова — недобрая энергия пассивного поколенческого неблагополучия, несбывшейся жизни. Сегодняшние «Утиные охоты» не дают нам Зилова во всей его тоске, а тут вампиловское точно есть. Может быть, эту хмурь и хмарь транслирует актер Максим Севриновский, странное, обаятельно-диссонансное драматическое дарование которого открывается тут в странно-молчаливой повадке вчерашнего школьного плейбоя, а ныне — лузера. Он одновременно обаятелен и неприятен, этот Сергеев со странным — одновременно циничным и незащищенным, лирическим и издевательским — взглядом широко поставленных глаз.

Ну, и от «Географа» и его героя Виктора Служкина — полупогибшее и социально расслоенное в 90-е поколение пьющих провинциалов… В предфинале спектакля одноклассники Сергеева считают, сколько из класса спилось, умерло, и — значит — да здравствует жизнь, если мы еще живы. Но ничего она не «даздравствует», и лечится от запоев успешный Генка Бок (Денис Самойлов), и метет по жизни бабника — индивидуального предпринимателя Кольку Безукладова (Юрий Поляк), а сам Сергеев бродит среди уездных жителей без цели и смысла. Наблюдает. Из всех ценностей для него осталась только одна — виниловые пластинки юности…

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Иногда он, взяв микрофон, читает стихи — то Пригова, то еще кого-то. Странно, что не Рыжего, Рыжий, пожалуй, был бы еще одной координатой…

Важно сказать: у Зайончковского Сергеев не автор мира, он персонаж внутри городка; у Земляковой он — одновременно герой и автор, мир дан его глазами.

Первая часть спектакля называется «Городок» и начинается с эстрадной легкостью и ловкостью высококлассного СТЭМа, и это даже как-то настораживает. Актеры, сценографические детали, музыкально-ритмический строй отшлифованы, рассказы о жителях городка поставлены с режиссерской обработанностью, похожей на литературную выделку писательского стиля Зайончковского: «В деревне все деревянное, деревенский домовой с лешим — родные братья. В селе веселее: где успел, там и осел, в селе МТС. А город — другое: город огорожен, город гордый, на горе построен». Вот эти повторяющиеся согласные, эти аллитерации и тщательно подобранный ритм становятся сценическим законом тоже. Из эпического литературного варева Землякова вытаскивает моменты, линии, соединяет мотивы, пользуясь привычным языком литературно-эстрадного театра. Секунда в секунду на нужное слово разнообразные предметы выкатываются на полупустую сцену, в глубине которой маячит неизбывный бетонный забор, а диагональ прочерчена старыми деревянными столбами электропередач. Если мы слышим текст, что стоило где-то появиться писателю Подгузову (Денис Самойлов) — и сразу чинились телевизоры и унитазы, то выкатившийся сияющий унитаз непременно сработает однажды на слив. Он «сольет» члена Союза писателей из советской власти в небытие нового времени, в котором тот будет блаженным чудиком дарить бумажные самолетики с подбадривающими надписями жителям городка и беженцам из Средней Азии и сидеть на этом самом унитазе — как идиот (рассказ «В добрый путь»). И если в новой кухне Бока жена его, высокогрудая Тома, восклицательно демонстрирует друзьям только что приобретенный холодильник, то дальше нетрезвый Сергеев сиротливо притулится не на зимней улице, а на полке этого раскрытого холодильника: ему холодно. Трижды отыгравший свое предмет (обозначив холодную улицу, холодильник тут же «сыграет» сияющую иномарку у сергеевского подъезда) навсегда уедет за кулису.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Спектакль движется парадом-алле молодых артистов: вот как здорово может Мария Бердинских сыграть сперва азиатскую беженку, потом деревенскую бабу Пелагею, а потом соседку Сергеева Любовь Петровну (рассказ «Яблина»). А Владимир Шульев — нелепого доброго рабочего Федора Степанова, не попадающего ни в одну ноту на самодеятельном смотре (рассказ «Тяжелый день»). И все они такие острые, точные, ритмичные… И Бердинских чем-то напоминает молодую Наталью Коляканову, и Ольга Боровская выразительно причитает, держа у груди две банки с молоком — словно двух своих сыновей…

Но постепенно замечаешь, что финалом каждого бодрого рассказа становится слом в непроговоренную тайну. Автор этих сломов — режиссер, тексты более эпичны, а Землякова каждый раз делает непредвиденный зигзаг, ведущий в загадочную тьму русской природы.

Вот неугомонный хор, распевая ассоциативно близкое сюжету «Облако-рай», разыгрывает историю деревенского Вани Шишкина (Юрий Поляк), которого мать послала на завод, чтоб не спился в деревне, и которого все весело презирали, потому что тот не мылся и от ног его исходила ужасная вонь, — а он возьми да и замерзни пьяный в сугробе по дороге с завода в деревню, потому что насмерть влюбился в нормировщицу Милку, а та фыркнула. И непонятно, было у них что-то с Милкой — не было… А пришедший из армии Серега Бабкин (Юрий Цокуров, рассказ «Пиджак») будет молчать неизвестно о чем, но о чем-то страшном — и молоко перестанет плескаться в трехлитровых банках на уровне материнских грудей… И подвыпившая Любка окажется полькой Яблиной, дочкой расстрелянного отца-поляка. А что там было с этим поляком — останется тайной ее души, как и загадка Вани Шишкина, глядящего на мир после смерти светлыми непонимающими глазами. Как и тайна молчащего Сереги Бабакина.

Во втором акте изящно аранжированные внезапные драматические сломы «короткометражных» судеб, увиденные Сергеевым, войдут в большую драматическую форму «Сергеев (зимняя история)» — с ним самим в центре. И вот тут наступит настоящая скука жизни в квартире с подзвучкой (у соседей бесконечно работает дрель). И будет молчать его яснолицая жена Наташа (Полина Чернышова), и будет она уезжать к больной тете, а он решит, что бросила его Наташа с благополучным Гариком на белой иномарке. И будет ходить по друзьям — из «города на горе» в «деревню, где все деревянное» — то к бизнесмену, то к попу, посыпая себя снежком из кармана и собирая виниловые пластинки, будет слушать культовые «Прогулки по воде» «Наутилуса Помпилиуса» и ни разу не вынесет мусор.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Драматизм окажется ложным, вполне «зиловским». Тут выйдет обратный зигзаг: Наташа вернется все на той же иномарке благородного Гарика, и выяснится, что она звонила каждый вечер, а у него был сломан телефон. Драма отменится, как отменилась она когда-то у володинского графомана, письма которому писала не прекрасная незнакомка, а собственная жена… И этот Сергеев, похожий на мальчишку, каких обычно любят в классе девчонки, подерется во дворе с соседом — и Максим Севриновский будет не просто биться о землю, а как будто горизонтально танцевать под культовую музыку Led Zeppelin.

Хиты 90-х, на которых музыкально построена история, оттеняют ее заурядность и прозаичность. И когда вернувшаяся Наташа отчаянно лупит по воображаемым ударным — как ударник той самой британской группы, а Сергеев стоит буквально «с мороза», с разбитым носом, и впереди ничего, кроме такой же жизни, как и была, — смыслы и лирический пафос достигают финальной точки, и ничего больше не надо. Свидания с героем в предместье состоялись.

И не нужен рассказ о том, как попал Сергеев в больницу с пневмонией, и была там тьма тараканов, которых они с мужиками давили, а потом случился пожар — и Сергеев погиб, вытаскивая лежачую старушку. Забор из глубины выезжает на просцениум, и Сергеев со старушкой ловят антенной звуки городка, оставшегося там, за бетонным и звуконепроницаемым заграждением от жизни…

Это точно лишнее, потому что «облако-рай», куда попал Сергеев, — уже не наш вопрос. А вот лупить по воображаемым ударным, молчать с женой и мерзнуть в сугробе — это наша национальная охота, это как раз графоман, Зилов и Служкин. Да что там — весь городок…