Время писать мемуары? Юбилей? Ужас… Витя, ты ж молодой, хипстер, мяса не ешь, ботинки всегда модные, девушкам нравишься… Но вот твои ученики собирают флэшмоб «подумай о главном» и задают вопрос — какие твои фразы я помню и где мы с тобой встретились, а я ведь уже в склерозе, Витя, и ты давно это понимаешь и часто мне на это намекаешь, Витя… Я помню только (и то нечетко), как мы в прошлом году прекрасно напились у меня чачи на перегородках грецкого ореха, под мои соленые грибочки. А вот где познакомились…

Фото — Екатерина Краева.

Кажется, на площади трех вокзалов. И, кажется, это была середина 90-х. Кажется, я была зачем-то в Москве. И, кажется, меня выселили из гостиницы (какой-нибудь «Центральной», а в других, приличных, я, кажется, не жила). Выселили задолго до поезда в Петербург. И, кажется, Володя Оренов сказал, что это ничего, и что мы пересидим до поезда у его друга Вити Рыжакова, который живет у трех вокзалов. Ты жил у трех вокзалов, Витя?! Или мне только кажется? И вот мы сидим в какой-то маленькой комнате, горит лампа под абажуром… Больше ничего не помню. А ведь не выпивали тогда, кстати! Уехала.

Еще было Щелыково, но я находилась в очередных переживаниях, и общались мы по касательной, через тех же Ореновых, снимавших, кажется, что-то на Косе… Сашке твоей было года четыре, наверное…

То есть, сначала были невстречи. Что ни раз — то невстреча…

Ну, а потом-то вы пришли. Это я помню очень четко. Ты вернулся с Камчатки, делать тебе в Москве было еще совершенно нечего, кроме как поехать в Питер, где в январе 2002-го вы с Ореновым и Ирой Михайловой мягко окружили меня на территории редакции: «Давай делать Володинский фестиваль». Я сопротивлялась, отнекивалась, но ты обезоружил меня тем, что мне ничего не придется делать организационно и что через фестиваль мы сможем спасать «ПТЖ»: на журнал никто денег не дает, а вот на Володина подаст каждый. Часто, ох как часто, Витя, я вспоминаю эти обольстительные несбывшиеся тезисы… А помнишь ли их ты?

Ну, а дальше ты стал преподавать на курсе у Гинкаса, тут же грянул «Кислород», а дальше — только тебя и видели, ищи-свищи, ты стремительно превращался в хедлайнера, профессора и гуру — ну, вот во все это. А потом и ЦИМ, и Венгрия… До фестиваля ли тут?

Но именно с тех самых пор мы «вместях», как говорили в деревне Пекашино. Позади ссоры, обиды, извинения (твои, конечно, не мои же!), примирения, братания, когда фестиваль заканчивается…

«Простите, простите, простите меня…»

И странно уже представить, что 10 февраля мы с тобой вдруг не выходим — оба в черном — на сцену Литейного театра закрывать очередной фестиваль. Бим и Бом, Чип и Дейл, Тарапунька и Штепсель… В общем, сделано-то немало, мы провели 16 фестивалей, и когда год назад я верстала юбилейный буклет — поразило количество людей и лиц, прошедших через них, это какой-то немыслимо населенный мир, посвященный Александру Моисеевичу: тысячи, буквально тысячи людей, которых мы повернули «в сторону солнца» и старательно убеждаем в том, что «правда почему-то побеждает».

И тут, надо сказать, оба стараемся не врать ни себе, ни людям, и сами себя этим зомбируем. Ты любишь поставить много восклицательных знаков после слова «Держись!!!!» и испещрить все письмо многоточиями «…прорвемся…».

Теперь твой полет в театральный космос на пепелаце «Современник» может вконец нас разлучить, но надеюсь, что нет. У нас общие Володин, Сагальчик, Резо, Юля Воронцова и Катя Миллер, редакция. Они будут всплывать в твоем сознании, и тебя будет тянуть в наши мучительные фестивальные будни… Если, конечно, изоляция не станет вечной.

Короче, Витя, помню я все только в общих чертах. Ну, например, ты звонишь мне и спрашиваешь как директор: «Ну что, открываемся „Плюшевым ангелом“?» А я тебе как второй директор отвечаю: «Нет, Витя, мы открываемся „Плешивым амуром“».

На самом деле, сколько же у нас всего было! Кирилл Юрьевич Лавров и «Первая читка», комаровские снега и Сагал, за это время умерли наши мамы, выросли дети… Ты научил меня терпеть современную драматургию, а по фотографиям наших ежегодных пресс-конференций можно проследить, как мы старели… Каждый год 5 февраля кто-то фотографировал — и это осталось… «Жили-были», в общем.

Витя, я, поскольку в склерозе и изоляции, не буду про искусство. Потому что тут я чувствую себя Ельциным — автором телеграммы Володину на 80-летие. Ну, ты помнишь, как он стоял больной и в трусах, в прихожей, и читал: «Дорогой Александр Моисеевич, вы выдающийся драматург, автор пьес „Фабричная девчонка“, „Пять вечеров“»… И так — перечисление до пола.

Я не знаю, где ты сейчас стоишь и в чем, поэтому не стану писать:

— Дорогой Виктор Анатольевич! Вы — ведущий российский режиссер, профессор Школы-студии, художественный руководитель… Поставили спектакли, о которых писал «ПТЖ»: «Кислород», «Валентинов день», «Прокляты и убиты», «Пять вечеров», «Пьяные», «Саша, вынеси мусор», «Война и мир», «Оптимистическая трагедия»… Ну, словом, список на Моховой начинается — на Чистых прудах заканчивается, как говорит Лена Вольгуст.

Спектакли твои идут, ботинки на ногах дорогие, девушки в тебя влюбляются и бегут, «пересекая свет и тьму», нам предстоит как-то обжить сквер им. Александра Володина недалеко от моего дома (он уже есть на картах, но там ничто не напоминает о Володине) и, может быть, поставить там нашу скульптуру, у тебя в запасе еще много многоточий, а у меня сегодня сплошные восклицательные знаки. Витя!!!!!!!! Сил!!!!! Обнимаю…

Я хочу присоединиться ко всем тем, кто пропел хвалу Виктору Рыжакову. Его щедрость в отдаче ресурсов, времени, знания, позиции, проницательности, воображения, мастерства повлияла на стольких людей и изменила столько жизней. Больше, чем я могу себе представить. Мы думаем о тебе сегодня — тебе, кто оказал такое глубокое влияние на судьбы большого количества артистов, студентов и бродяг.

Субботним утром весной 2009 года я сидел перед зеркалом в SuperCuts, 15-долларовой парикмахерской на Массачусетс-авеню в Кембридже, штат Массачусетс. Мой телефон зазвонил, и я увидел европейский номер. Голос, как оказалось, из Таллинна, принадлежал театральному режиссеру Виктору Рыжакову. Виктор сообщил, что скоро будет ставить оперу Верди «Аида» в Венгрии, для которой ему нужен «компьютерный человек». В то время я работал в компьютерной компании в Силиконовой долине Восточного побережья, основанной выпускниками Медиа-лаборатории Массачусетского технологического института — самой большой и «самой бесполезной» лаборатории в мире. Эта лаборатория занималась исследованиями в области, кхм, «медиа» — горячей темой 2000-х годов. Достаточно будет сказать, что одним из результатов этой работы была опера для роботов — совершенно оригинальное театральное произведение с оригинальной музыкой, оригинальным либретто, оригинальными роботами и специально написанными программами для этих роботов. Эта лаборатория находилась в 10 минутах пешего хода по Массачусетс-авеню, если направиться на восток. На западе, если идти по той же авеню, находился Американский репертуарный театр Гарвардского университета, основанный легендарным Робертом Брустиным, с которым тогда живо сотрудничала Школа-студия МХАТ, а до этого Роберт Уилсон, Андрей Щербан, Юрий Любимов и многие другие. Это минутно-географическое положение в центре Кембриджа — самое большое, что связывало меня в тот момент с театром. «Вы сможете помочь мне в постановке оперы?» — спросил голос на той стороне Всемирной сети. «Оперы? — сказал я, — „Аиды“? С оркестром?» — «Да, с оркестром, хором и двумя итальянскими сопрано». Очередь к парикмахеру, голоса в забитой народом парикмахерской, шум пожарных сирен на Массачусетс-авеню — это все исчезло. «Да, конечно», — услышал я свой ответ. Через три недели театр прислал мне электронный билет, и я улетел в Будапешт.

Сцена из спектакля «Война и мир Толстого».

После Венгрии я работал с Виктором практически во всех его театральных постановках, случившихся в промежутке с 2009 по 2020 год. Сейчас я в Москве, из моего окна открывается вид на Шуховскую башню — источник вдохновения одного из проектов «самой бесполезной лаборатории в мире», использовавшей шелкопрядных червей, создающих трехмерные воздушные конструкции из шелковой нити. «Как я попал сюда?» — поет Дэвид Берн из группы «Говорящие головы». На улице и в мире глобальный кризис — время переоценить человеческое бытие, говорят нам левые и правые философы, от Жижека до Дугина. А мое бытие, так же, как и в той американской парикмахерской, помещено где-то в промежутке между театром и медиатехнологиями. «Слишком сильный запах технологии», — писали критики о робот-опере Массачусетского технологического института. Что нам дает моментальная доступность информации и людей в любой точке земного шара и земного времени? Чем таким важным мы обмениваемся, включившись, все как один, в глобальную экономику лайков, имодзи и других междометий?..

…Во второй театр, куда меня позвал Виктор (это был МХТ), я привез специально подготовленный компьютер, английскую тепловую камеру для интерактивной проекции, коды, основанные на американских компьютерных технологиях и бразильской диссертации, инфракрасную камеру для съемки в абсолютной темноте и проекции. Актриса во время самого пронзительного монолога должна была держать инфракрасный (невидимый простым глазом) светильник в руке. К моему изумлению, все это пошло в дело. Очень легко попасть в ловушку кода (и технологии), который является самоцелью. В ловушку «медиа-есть-послание» объективных метрик производительности и эффективности использования памяти, которые несут нам истину. Нет. Человек еще имеет значение. Интерпретация (вопреки «Против интерпретации» Сюзен Зонтаг) имеет значение, и убеждение человека играет ключевую роль. «Нужно, чтобы это цепляло», — говорит Виктор.

Сцена из спектакля «Dreamworks». Национальный театр Венгрии.

В курсе «Инженерное искусство в театре», который я читаю в Школе-студии по приглашению Виктора, я предлагаю студентам усвоить следующие аббревиатуры: FFFO (fail fast fail often), MVP (minimum viable product), MAP (minimum awesome product), MAS (manager as a service), RAT (riskiest assumption test), TDD (test driven development), EP (extreme programming). Затем мы обсуждаем, как они применимы в театре. Эти понятия, я думаю, описывают с достаточной полнотой способ работы В. Р., если нам придет эта странная прихоть говорить о театре в инженерных терминах. (Но почему бы и нет, Станиславский был выдающимся изобретателем, отмеченным Гран-при на Парижской всемирной выставке.) Подробное обсуждение этих понятий выходит далеко за рамки жанра панегирика, однако здесь стоит сказать, что по крайней мере один из череды этих методов известен человечеству со времен Нового Завета. «Чтобы, выбирая плевелы, вы не выдергали вместе с ними пшеницы, оставьте расти вместе то и другое до жатвы» — то есть до премьеры, сказали бы мы. И это совместное равноправное взращивание плевел и зерен, технологии и искусства, и есть метод Рыжакова.

У меня не хватит слов, чтобы выразить мое восхищение многочисленными тропами, которые ты открыл для всех нас, Виктор, и за сердце, которым, как ты показал, можно обладать в нашем деле. Большое спасибо за все. По-настоящему.

Лидерские качества Виктора Рыжакова совершенно особого свойства. Он не из тех режиссеров, кто волевым усилием ведет за собой. Он мягко направляет. Корректирует направление ваших общих поисков. Я назвал бы это педагогической режиссурой. Иногда подмечаю, что педагога в нем, может быть, даже больше, чем режиссера (в привычном понимании). Но это мне кажется невероятно ценным. Режиссер зачастую бывает (и имеет право быть) деспотичным, амбициозным, эгоистичным диктатором. Хороший же педагог никогда таковым не бывает. Именно педагогическая сущность помогает Виктору Анатольевичу быть на очень близкой, доверительной дистанции с коллегой, будь то драматург, артист или художник; создавать ощущение не его собственного, рыжаковского высказывания, а общего дела, где у каждого есть право голоса, где для каждого найдется место, в опровержение тезиса о том, что театр возможен лишь в условиях диктатуры, и подтверждая, что театр — творчество коллективное. То прекрасное единение (как я тоскую по нему)… единение часто очень разных людей, зараженных одной идеей, которое случается на репетициях у Рыжакова, — это, конечно, его заслуга. Тепло и доверие — вот инструменты его режиссуры. Тепло и доверие, которых всем так не хватает.

Спасибо Вам, Виктор Анатольевич, за Ваше тепло и Ваше доверие.

Д. Лысенков (Сиплый) в спектакле «Оптимистическая трагедия».