«Магазин». О. Жанайдаров.
Татарский драматический театр (Альметьевск).
Режиссер Эдуард Шахов.

У текста, участвовавшего в фестивале молодой драматургии «Любимовка-2014», непростая судьба (впрочем, как и у всех текстов бескомпромиссного Жанайдарова): спектакль в Альметьевске — первая постановка. Смелость автора, беспощадно описавшего историю современного рабства, совпала с волей руководства театра, строящего свой репертуар на разумном балансе между материалом развлекательного толка и серьезной, в том числе и современной, драматургией. Именно в Альметьевске несколько лет назад показали первый татарский вербатим «Невыдуманные истории» о женских провинциальных судьбах — «Магазин» невольно стал отзвуком и продолжением начатого тогда разговора.

Пьеса Жанайдарова основана на реальных событиях: в основе — сюжет из криминальной хроники, рассказ о магазине одного из спальных районов Москвы, где хозяйка держала своих сотрудниц, приехавших на заработки из Средней Азии, на положении бесправных рабынь. В пьесе, материалом для которой служили многочисленные разговоры автора с сотрудниками правозащитных организаций, разбиравшихся в этом деле, множество отталкивающих, натуралистических деталей: вместе с героинями — продавщицей Карлыгаш и хозяйкой Зияш — мы постепенно спускаемся на все новые и новые круги ада, каждый раз наивно предполагая, что хуже быть уже не может. Тем не менее, пьеса, в которой подробно рассказано об избиениях, разнообразных унижениях, рожденных извращенной фантазией, о пытках и продаже детей на органы, вовсе не смакует садистическую фактуру событий, пьеса Жанайдарова — не страшилка и не «чернуха» (здесь нет спекуляции и эффектов ради эффектов).

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

«Магазин» — психологическая драма, в первую очередь — о природе рабства, об отказе от свободы, о том, как генетически живуч тоталитаризм, о кривом мире, в котором подобие справедливости вершится посредством нового преступления. Здесь, в социальном аспекте «Магазина», драматург позволил себе не скрываемые «вольности»: финал, в котором хозяйка гибнет от рук скинхедов, разгромивших магазин «шаговой доступности», выдуман — в реальности ситуация разрешилась, когда родственница одной из рабынь обратилась к правозащитникам. В трактовке персонажей, в лепке их биографий, в характеристике их мировоззрений Жанайдаров был так же абсолютно свободен: жанр «Магазина» — не хроника, а именно социально-психологическое исследование, попытка ответить на вопрос, как такое вообще возможно в начале XXI века.

Эдуард Шахов отнесся к тексту пьесы бережно, почти не подвергнув его каким-либо сокращениям, но жанровая природа все-таки претерпела некоторые метаморфозы: альметьевский «Магазин» в большей степени притча, нежели психологическая драма, хотя нюансы взаимоотношений двух женщин довольно подробно решены через насыщенный пластический рисунок. Углы не сглажены, и все невыносимые подробности пьесы озвучены, хотя социальная острота ушла на второй план: убран эпизод о втором провальном побеге Карлыгаш, обратившейся за помощью к приветливой покупательнице, которая сдала беглянку органам (не хотелось лишиться дешевого магазина около дома). Эпизоды с полицией, ставшей для бесправной гастарбайтерши не защитой, а еще одной угрозой, тоже звучат как что-то гипотетическое. Во время спектакля не думаешь о Москве, о большом современном мегаполисе, в котором удобно и безнаказанно расположился средневековый феодализм. Две женщины сосуществуют здесь будто в вакууме, и фокус спектакля сосредоточен именно на их состояниях, на том, как жертва становится слепком своей мучительницы.

М. Гайнуллина (Зияш).
Фото — архив театра.

На сцене нет качелей — главной визуальной метафоры, описанной Жанайдаровым, вместо этого — глухая хлипкая стена, неаккуратно сколоченная из светлой фанеры, из обломков деревянных ящиков, в которых переносят и хранят товар. Встав голыми пятками в один из таких, Карлыгаш нервными рывками придвигается к Зияш, застывшей в противоположном углу сцены. Это — начало. Ящики, целые и разломанные на отдельные дощечки, здесь обретают множество значений: это и клетка, и груз, навалившийся на плечи молодой женщины, и ребенок, отнятый равнодушной хозяйкой. От этой перенасыщенности значениями, от слишком плотных игр с предметом начинаешь даже уставать, тем более что правила внезапно меняются — то ребенка обозначает тот самый ящик, то внезапно — длинный железный гвоздь: Карлыгаш роется в рассыпанной по полу куче, и вдруг находит один, свой, родной. Эти же гвозди мощными движениями вколачивает в деревянную стену Зияш: строит свою лелеемую мечеть — неразборчиво, из подручных материалов.

Над спектаклем работала молодая команда — сдержанную, скупую музыку для спектакля написала Магуля Мезинова, а пластический рисунок «Магазина», отвечающий за содержательную сторону, придумала Алина Мустаева. В спектакле почти нет статики, движение — то механистическое (у Зияш), то почти бытовое (у Карлыгаш) — довольно экстатично. Этюды, следующие один за другим, разнообразны, в том числе и по качеству — иногда слишком абстрактны, иногда точны и выразительны. Одна из запоминающихся сцен — инициация Карлыгаш: по приказу хозяйки она впервые избила свою коллегу, Зияш вырывает из рук застывшей девушки ящик, и та стоит растерянная, не осознающая толком, что с ней произошло. Теперь она не просто жертва, но и часть этой самовоспроизводящейся живучей системы.

М. Гайнуллина (Зияш), Д.  Ибатуллина (Карлыгаш).
Фото — архив театра.

Режиссеру спектакля удалось уйти от однозначности и сохранить ту глубину, которую заложил в своих персонажей Жанайдаров: здесь Зияш — не просто садистка-лицемерка, оправдывающая свою жестокость религиозными целями, но человек, оторвавшийся от корней, культуры, человек, сломленный миром, в котором не ясны правила. Ее религиозность — не от лукавства, а от желания наделить смыслом обессмыслившуюся жизнь. В спектакле Зияш играют не страшной, обезумевшей старухой, напротив, — Мадина Гайнуллина, молодая красивая звезда Альметьевского театра, сделала свою героиню почти самураем, воином, двигающимся по своему пути самозабвенно, неумолимо, и от этого еще страшнее. Карлыгаш, молодую рабыню, сыграла почти дебютантка, юная Диляра Ибатуллина — сыграла не жертвой, но упрямым существом, чья свободолюбивая натура постепенно переплавляется в сгусток ненависти и покорности. В ее отточенных движениях то и дело проскальзывают какие-то бытовые, знакомые жесты, переводящие персонажа из эпической, притчевой плоскости в реалистическую сферу, и спектакль, сделанный в несколько абстрактном стиле, снова становится высказыванием именно о сегодняшнем дне.