Понятие «новая драма» — загадочно. Кто они, новые драматурги? Сколько их? Живут обычно в сибирской тайге, на сопках Маньчжурии, потом внезапно оказываются в Москве. В чем изюминка «новой драмы»? Театроведы не дают ответа. Боюсь, и премьера «Изотова» (бывший «Заповедник») в Александринском театре не подскажет, что у них, драматургов, в рюкзаках. Тем более, от пьесы Михаила Дурненкова осталось мало: имена героев, названия десяти картин и несколько реплик. Впрочем, от Шекспира оставляют не больше. Михаил Дурненков, как и его брат-драматург Вячеслав — критические реалисты. Режиссер Андрей Могучий — сюрреалист или, на худой конец, абсурдист. Вполне традиционную историю в духе 1950-х он резко остранил. Получилось, как всегда, дико, но смешно.

Дурненков, по рождению, человек из глубинки (г. Тында Амурской области), убежден: только вдали от мегаполисов существуют оазисы духовности, добра и справедливости. Поэтому с 2005 года проживает в Москве. Главный герой «Изотова», писатель, лауреат, черт знает каких, премий, почувствовав неправедность бытия, срывается на родину, в глушь, чтобы очиститься и перечеркнуть свои ошибки, ошибки рода своего.

Утопленник Федя и вынырнувший композитор

Как-то он нехорошо любил в молодости потомственную библиотекаршу Олю (Наталья Панина), способствовал смерти ее малолетнего брата Феди. Правда, Федя (с крылышками) почти постоянно присутствует на сцене и внутренне дает жесткие, нелицеприятные оценки. Особенно мрачно смотрит на фокусы двух ангелов. Есть еще незримый пианист-дядя. По отношению к нему были допущены ошибки Изотовым и его папой.

В спектакле дядю заменяет великий и ужасный Олег Каравайчук. Тоже незримый. Громкое звучание его титанического рояля заставляет подскакивать (особенно в начале) в креслах. Каравайчук импровизирует, хотя иногда в импровизациях можно угадать мелодию «А я иду шагаю по Москве». Попадается и Шопен. Натуральный Каравайчук в малиновом берете попадался среди променадов Александринки.

«Семен Семеныч!»

Разумеется, житейскую ситуацию я восстанавливаю, подобно антропологу Михаилу Герасимову, восстановившему избранные лица по черепу. Во время действия о ситуации можно только догадываться. В спектакле она разжижена густым сюром. Обитатели «заповедника истины» (название «Заповедник» отброшено, чтобы не толкаться с одноименной повестью Довлатова) столь же странны, как и сам Изотов (Виталий Коваленко) со своей как бы возлюбленной Еленой (Юлия Марченко). Обаятельный кандидат физико-математических наук Семен Семенович Заратустров вещает что-то бредовое о космических законах мироздания (актерские импровизации Семена Сытника), но правил шахматной игры не признает. Поэтому всем настойчиво предлагает поиграть.

Таксист Николай (Сергей Паршин) вроде бы человек порядочный, не обременен ученой степенью, но и его байкам (например, истории о жутковатой воинской части — из биографии артиста Паршина) Могучий умудряется придать мистический оттенок. Николай мечтает решить жизненные противоречия просто: ударом лопатой по курчавому черепу астронома, однако перспектива отсидки его не устраивает.

Носите, голубки, носите!

О библиотечной подвижнице Оле мы знаем только одно: словно античная данаида, носящая ведра воды в бездонную бочку, девушка носит нескончаемые пачки книг. Я люблю смотреть в Публичке, как милые жертвы носят книги, компьютеры, столы, но носителями философской истины они не становятся. Кстати, будучи библиотекарем с 40-летним стажем, я ранен в самое сердце словами Изотова: «Не говорите со мной о библиотеке!» А о чем же еще говорить?

Для кого Оля таскает кипы новых и старых поступлений? Единственный обозримый читатель приехал из Голландии (Марсел Ян-Аркадий Волгин). Когда ищут для старой девушки жениха, подсказывают: весь поселок набит голландцами. В библиотечной носильщице трудно узнать пылкую Мирандолину или грациозную Юлию из «Постскриптума капельмейстера Крейслера…» (прежние знаменитые роли Паниной). Не только Оля принесла себя в жертву просвещению — Панина принесла себя в жертву режиссерской концепции. Тиха, скромна. Не «тянет на себя одеяло». Тем более, и одеяла нет. Большие полотнища, вертикально подвешенные, тянут на себя служители сцены. Тянут и обнажают. Тянут и обнажают. То черное полотнище, то белое. Тоже поиск истины.

«Все равно его ждет Стикс, когда съест он жизни кекс»

Поиск самого себя — вещь утомительная. В результате Изотов раздражен и криклив. Под финал все-таки успокаивается. Два брата-ангела (по размерам даже архангела) с навесными крыльями сопровождают его к Стиксу. Здесь античность немножко путается с христианством, хотя было бы смешно требовать от Могучего религиозной ортодоксальности. Может, он вообще буддист анабаптистского толка.

На премьере мне вдруг показалось, будто я смотрю некий общетеатральный сериал. Братья ангелы-клоуны (Рудольф Кульд и Николай Мартон) живо напомнили мне клоуна (Сергея Бызгу) с ангелом в «Мыльных ангелах» (постановка Александра Морфова в Театре им. В.Ф.Комиссаржевской). Николай Мартон (только повеселевший) сопровождает Изотова в лучший из миров, как несколькими месяцами раньше — Ксению Блаженную в спектакле «Ксения. История любви». Видимо, кальсоны Мартона-князя Обрезкова из «Живого трупа» перешли к Сытнику-Заратустрову. Зимой, в белье, он появляется впервые на сцене. На четвереньках.

«Ах, Чехов! Чехов! Когда же мне не до тебя?»

«Новая драматургия» вся «сидит» на Чехове. Изотов смахивает на столичную звезду профессора Серебрякова (см. Сытника в «Дяде Ване»), изотовская Лена (Марченко) и в «Дяде Ване» — модерн-девица Елена. Почти Ида Рубинштейн. Оля, напротив, похожа на трудягу Соню. Вопрос: продавать или не продавать родительский дом родом из «Дяди Вани» и «Вишневого сада». Мальчик затонул в «Вишневом саде». И даже оригинальнейший Александр Шишкин сменяемыми полотнищами гигантской книги или тетради напоминает сценографию «Маленьких трагедий» Александра Орлова. Впрочем, все равно самое интересное в спектакле это — Шишкин и как его оформление обыгрывают актеры.

Куда ходила Ида Рубинштейн?

Люди пытаются жить по схеме (план-схемы проецируются на экран). Реальная жизнь в схему не укладывается. Наглядный пример: Изотов строго направляет как бы любимую в туалет (все-таки Марченко не Ида Рубинштейн—туалет не для балерины), обозначенный тушью на экране. Красавица пытается им воспользоваться, но каждый раз скатывается по закруглению экрана вниз. Также Буратино пытался насытиться похлебкой, нарисованной на холсте. Зато Елена хорошо смотрится рядом с черным кругом на полу. Где платье, где круг, не различишь. Могучий любит живопись. То у него Брейгель, то Босх. Теперь что-то вроде модерниста Магритта.

Могучий по-своему пытается преодолеть схематизм Дурненкова. Я бы отнес «Изотова» к философско-графическому абсурду. Периодически в нем рассуждают о жизни-смерти и проблеме времени. Вот только если бы двухчасовой спектакль сократить минут на тридцать, было бы совсем весело.

Гармония Могучего и дисгармония Дурненкова

Под конец все полотнища сдергиваются, и перед нами открываются гигантские «мослы» старинного рояля. Видимо, предполагалась этакая «ода к радости» из 9-й симфонии Бетховена. Дядин концерт должен привести к гармонии, решить все вопросы. Не похоже, чтобы решил. Если не считать отправки на тот свет духовно расслабившегося Изотова. Впрочем, общий «аккорд» актерского костяка Александринки и авангардиста Могучего прозвучал слаженно.

А «новая драматургия»? Ставить ее уже не стыдно. Вот Дурненковых и МХТ поставил, и Королевский шекспировский театр принял к постановке (пьесу «Пьяные»). Не будем же и мы выступать в роли булгаковских завистников-литераторов из «Театрального романа» — они не поняли, как на одной афише может соседствовать Софокл, Шекспир и Максудов. Если «новую драматургию» (Вадима Леванова, Михаила Дурненкова) по методу Фокина и Могучего заново переписать, получится совсем не дурно.