Интересно, что делала бы пьеса Михаила Дуренкова «Изотов» без театра? Это нетрудно проверить, прочитав ее. Без театра это пьеса — настроение наших дней. Написана она птичьим языком, то есть быт с каким-то важным, но нечленораздельным подтекстом, тем, во что превратился поэтизм Чехова.

По настроению она тоже восходит к Чехову и к…— Алексею Арбузову. От Арбузова — какое-то любовное томление и две женщины, обе хорошие, и слабый, как Саша Ведерников, герой. От Чехова — Изотов. Ну, кто не угадает, что это «загримированный» под наши дни Иванов? Пишет романы, и себя не уважает в качестве писателя.

Разочарован в идеалах и заеден средой. От Чехова также утонувший братик одной из героинь, который ангелочком в матросочке присутствует на сцене, рядом с крупными ангелами. Вот так, из двух уважаемых источников рождается пьеса о сложном Homo начала ХХI века. В ней что-то важное для нас мерещится и куда-то рассеивается, не дойдя до таких ясных слов и мыслей, чтобы мы поняли, в чем дело. Да и вправду задача не из легких. Поймать «дух» времени не каждому даже из очень одаренных писателей удается. Иногда «дух», его веяние, достаточно, чтобы привлечь внимание театра. И такого в нем фантазера, как Андрей Могучий.

Вообще-то Могучему особой необходимости в полнометражной пьесе никогда не было. Его пьесы сами собой возникали из ничего, равно как и из большущего романа («Между собакой и волком»), из старой затрепанной пьесы, из постмодернистской схемы («Гамлет-машина», «НеГамлет»). На этот раз его пьеса — это его театр. Не случайно в программке стоит «сценическая версия Александринского театра».

Спектакль построен на сплошной кинофикации, как выражались в двадцатые годы и как модно определять технические визуальные средства сейчас. Несколько экранов показывают, несколько камер ползают по сцене — все театральные приемы обнажены. Впрочем, для театра это стало общим местом. Декорация шишкинская (то есть художника Александра Шишкина) — как всегда, она начинается полом, который в данном случае сливается с полотном задника (то белым, то черным, то к финалу обнажающим гигантскую клавиатуру рояля). На экране (видео инсталляция) все время меняется география, топография — от дороги, по которой движется автомобиль с героями, до кадастрового плана половины загородного дома. Когда по дороге происходит ДТП, на сцену летит огромный картонный автомобиль, в него как в домашнюю кладовку скидывают лишние на сцене стулья. В экране-заднике вырезано окно, служащее второй, дальней сценой.

Там есть своя фабула, дальняя — из комнаты в комнату в раздражении ходит Лиза, городская пассия Изотова, там она же сидит без головы, а когда сдергивает с себя черный колпак, оказывается Олей, деревенской пассией Изотова. Как видим, скучать зрителям не приходилось. Они не скучали с первых минут, ибо для разминки эмоций на сцену выходили два факира — их роли исполняют Рудольф Кульд и Николай Мартон (по программке они братья Изотовы — старшее поколение, оставшееся только в виде ангелов-циркачей).

Фокусы удаются. Украшением и мотором «Изотова» стала музыка Олега Каравайчука (сказано: «в исполнении автора»). Она совсем проста, но завораживает, стучит, как стеклянная — до, ре, ми, фа, соль, ля и куда-то каблуками дальше понеслась.

Эта музыка отлично совпала с пижонской режиссурой Андрея Могучего. Обе — и музыка, и режиссура — выстукивают современный ритм бега — куда? Этого Изотов не знает. Но жизнь ему надоела, деятельность свою он презирает, как и другие ее за «деятельность» не считают. Тему «лишнего человека» режиссер подает с юмором и в экстраординарной технической упаковке. Смешные маневры пьяной Лизы, которой никак по наклонному полотну не добраться до нарисованного на холсте туалета, не без умысла сочетаются с философским диалогом Изотова и Астронома — так представлен умный оппонент Изотова в исполнении Семена Сытника. Да и второй мировоззренческий диалог — между шофером-таксистом (Сергей Паршин) и тем же Астрономом о причинах всех событий, совершающихся в природе и бытии, заканчиваются яростью «естественного» человека, шофера. Как предустановленно прямо-таки по Гегелю разумной идеей, диалектика причины-следствия влечет за собой попытку ответить на астрономические «турусы» желанием «вдарить» по умнику лопатой. Ахинея о звездах и их власти над миром труженика от баранки (шофера) раздражает.

Развоплощение магии театра и интеллекта (победы человека над природой) происходит по двум линиям режиссуры разом. Астроном-чудак, кстати, тоже наследник арбузовской мелодрамы. Как и положительный кавалер Ольги, голландец (театр не поленился обзавестись консультантом по голландскому языку). Консультанты по фокусам и манипуляциям само собой разумелись.

Изотова (его несколько нервно, как и положено в роли вечного Иванова) играет Виталий Коваленко. В прошлом сезоне он успел сыграть чеховского Иванова в спектакле Белого театра. Небольшой драматический театр и Лев Эренбург показали своего Иванова. Вариации на темы Чехова ко времени. Иванов и Изотов похожи, но … Изотова с Гамлетом не сравнить — мстить-то некому, мысли его не настолько тяжелы, чтобы обременять голову и душу. Есть у этого несостоявшегося Шопенгауэра и Достоевского наших дней дядя (Ваня — на сцене не появляется), с которым семья давно раздружилась из-за пустяков — не поделили дачу.

Разлад между братьями (смотри — ангелы) вырос до драматических размеров. И все? Это-то и больно Изотову. Ему всего-то надо, чтобы дядя (знаменитый пианист) пришел, сыграл концерт — выстреливает гигантская клавиатура в сценографии — и сказал, что он хочет от Изотова. Вернее, это Изотов хочет, чтобы он чего-то хотел, он же сам (дядя) ничего не хочет от племянника (поэтому он игнорирует пьесу?). Дядя выше обыденности, а племянника затянула обыденность своими пустяками. Дядя в пьесе и ее ничтожных делах не участвует. Изотов пытается поговорить с собой, с другими о бытии, о смысле, о любви — обо всем понемногу, как у Чехова. Перебрасываются — «слова, слова, слова». Иногда они не собираются в предложение. Всерьез общаться стесняются, что вполне правдиво в наше время.

Мучения (безъязычия, одиночества, пошлости) Изотова заканчиваются смертью героя. Его провожают «туда» ангелы. Изотов стоит между ними и легонько подрагивает ладонями, имитируя полет в иной мир, он за морем, которое возникает на экране. Процесс умирания до подробностей агонии записывается камерой, которую Изотов держит перед собой. Своего рода авто-летописцем героического безвременья становится и наш Изотов. Новый персонаж академической и классической сцены. Раньше такие люди занимали какие-то камерные или второстепенные сцены.

Андрею Могучему и Александру Шишкину предстояла нелегкая задача чем-то (в прямом и переносном смысле) заполнить главную сцену Петербурга. Они с этим справились — опять-таки в прямом и переносном смысле. Декорация доминирует, она активна, как подлинный протагонист. Она действеннее Изотова и иже с ним.

Драма никуда не устремленных и ничего не способных высказать людей дана в ощущениях. Конечно, лучше бы они внятно говорили и страстно переживали. Но коли не дано, так и спросу нет. Из театра выходишь с чувством, что тебе показали шутку в нетривиальных габаритах. Что упаковка красивше (прощу прощения за такой вульгаризм), чем содержимое. Так ведь это и есть гламурный признак нашего времени — положили фитюльку в яркий пакет, перевязали ленточкой — чем не подарок!