Андрей Могучий уже ставил в Александринском театре спектакль по новой драме. Это были «Садоводы», постановка, которая после нескольких показов была снята. «Почудили и довольно», — вероятно, решил художественный руководитель театра Валерий Фокин. Для чего еще нужна Малая сцена, как не для экспериментов. Однако не прошло и года, а Андрей Могучий выпускает новый спектакль «Изотов» на большой сцене императорского театра. Изначально текст, который написал Михаил Дурненков (тот, у которого еще есть брат Вячеслав, тоже драматург), назывался «Заповедник». Он о том, как некий писатель средних лет, Изотов (Виталий Коваленко), в сопровождении гламурной любовницы Лизы (Юлия Марченко) совершает путешествие вроде как в места своего детства, но потом выясняется, что гораздо дальше — в небытие. Только теперь текст и спектакль носят название по фамилии главного героя — «Изотов».

Начинается его путешествие сквозь миры и пространства с аварии. Остроумно-функциональная сценография Александра Шишкина — это огромный белый полотняный рулон. В центре наклоненного полотна прорезано квадратное оконце. В нем иногда возникают черно-белые кадры какой-то хроники, что-то вроде архивных записей детства и вообще прошлой жизни персонажей. Иногда в нем мелькает кто-то из героев. В это же окошко помощники сцены в черном (прием открытый, нарочито театральный) выбрасывают неприкрыто картонный остов автомобиля, который кувыркается вниз, на планшет авансцены. С этого момента и можно отсчитывать действие метафизической драмы, которую спланировал, запутав большинство зрителей, Андрей Могучий. Запутал он всех настолько, что первое желание, выйдя со спектакля «Изотов», — прийти на него снова, «досмотреть» этот полусон-полубред.

Бред в контексте данной постановки — слово не ругательное. Бред или быль — то, о чем говорят, о чем думают, о чем переживают персонажи, установить невозможно.

Речь идет о неком месте, где модный писатель Изотов, которого настолько усреднили режиссер и драматург, что и имени для него пожалели, провел свое детство. Там у него до сих пор обитают первая любовь — библиотекарша Ольга (Наталья Панина), чокнутый дядя, который так и не появится на сцене, некий голландец Марсел Ян (Аркадий Волгин). Есть еще парочка персонажей, в том числе дуэт ангелов-фокусников с накладными крыльями в исполнении мэтров Александринского театра Николая Мартона и Рудольфа Кульда. Изотов возвращается в это пространство — движимый ностальгией, необходимостью раздать моральные «долги», и… остается в нем навеки. Умирает или нет — финал открытый. Могучий позволяет каждому додумать что-то свое.

Ему, по большому счету, не слишком-то важен текст автора. Наверное, именно поэтому он привлек к работе молодого Дурненкова, пьесу которого можно было кроить и перешивать как душе угодно, наслаждаясь своим излюбленным монтажом аттракционов. Классическая драматургия, как правило, «варварствам» Могучего сопротивляется. Режиссеру важно было рассказать свою историю. Очевидно (для петербуржцев и вообще «понимающих»), что место, куда стремился Изотов, называется Комарово (с которым много связано и у самого режиссера). А безумный дядюшка, который отказывается давать концерт, — композитор Олег Каравайчук, тоже старинный обитатель этого областного поселка. Его музыкой и сдобрена постановка.

На основе некрепкого, податливого и неуверенно стоящего на ногах, как ребенок, текста Андрей Могучий разыграл параллельно две истории. Одну — до оскомины банальную. Про то, как мужика настолько замучил кризис среднего возраста и женщины, что тот взял да и сбежал ото всех подальше, в деревню, а там невзначай помер. Вторая — более интересна. Кризис среднего возраста остается при нашем герое (Коваленко это прекрасно отыгрывает). Но помимо проблемы изменения физического тела, этого человека разрывают экзистенциальные проблемы. «А вдруг я только эпизодическое лицо?» Вот что оказывается страшным — вопрос самоопределения. И это место — Комарово, где концентрировалась созидательная энергия, теперь умирает (и этого боится уже сам режиссер), не давая ответов, на которые так надеялся Изотов. Жизнь оказывается конечной. А если она была еще и бестолковой, то продолжать ее нет сил и смысла.

Персонажи делают комические попытки преодолеть себя и реальность. Они карабкаются по наклонной белой плоскости, по нарисованной на ней лестнице туда, вверх, к оконцу, к дверям, которые невидимой рукой мгновенно чертятся на листе (простые чудеса видеопроектора), а потом стираются: потому что очевидно одно — отсюда не выбраться. И все — Ольга, Лиза, сам Изотов, как пингвины в Антарктиде, съезжают с наклонной плоскости вниз.

Под белым листом окажется еще один, и еще — белый, белый, черный… Так понемногу оголится сцена до нарисованной на ней же клавиатуры рояля, на клавишах которой запрыгают, как шахматные фигурки по клеткам доски, персонажи. Они — словно духи. Пьют невидимый коньяк, играют в невидимые шахматы. Они уже — не люди.

Они — только пешки, которыми управляет рука режиссера, демиурга, ангелов-фокусников, Бога… Режиссерская фантазия Могучего безгранична. Он умеет придумывать пространство и заполнять его. Иногда кажется, что он чувствует немного больше, чем все мы. Но, и это часто случается с прорицателями, не знает, как своим знанием распорядиться.

Спектакль этот грустен, как воспоминание о чем-то прекрасном, что было еще до твоего рождения. Как то, к чему ты никогда не сможешь прикоснуться. Пытаешься его ухватить, а оно — сквозь пальцы. В течение спектакля Изотов пытается добиться, чтобы дядя сыграл концерт. И когда музыкант является, оказывается, что Изотов его проспал, пропустил. Но все-таки в нем жила надежда на то, что нечто прекрасное в его жизни сбудется.