В премьере Александринского театра соединились «новая драма», радикальная режиссура и психологическая традиция. Сплав оказался органичным и содержательным.

Афиша сообщает: «Михаил Дурненков. „Изотов“. Спектакль Андрея Могучего» — определение точное. Дурненков написал для Александринки пьесу «Заповедник»: некий Изотов, преуспевающий писатель средних лет, едет из бурнокипящей столицы в какое-то местечко, где жизнь остановилась (подразумевается Комарово, интеллигентский дачный поселок под Петербургом), и эта стоячая жизнь его засасывает. В процессе репетиций связную историю разодрали на куски, которые теперь всплывают отрывочными диалогами посреди всевозможных сценографически-постановочных затей, как островки вспоминаемой земли из океана Соляриса. Художник (и видеограф) Александр Шишкин занял всю сцену помостом, резкой дугой поднимающимся в глубину. В его вертикальной части прорезано окно, образующее игровой «черный кабинет». Помост затянут белым и работает очень эффективно. К примеру, Лиза, спутница Изотова (Юлия Марченко), требует указать, где в родовом изотовском доме туалет. Он машет рукой назад — там вспыхивает проекция: схематично нарисованный дачный «скворечник». Лиза пытается присесть, но всякий раз сваливается на наклонной плоскости — к большой радости публики. На белую кривую поверхность проецируются и лица героев, снятые онлайн, и какая-то хроника — видео, как всегда у Могучего, использовано всевозможно. Так же и свет, подъемники, всякие снегоделательные и ветродуйные машины. Прежде Могучий в своем «Формальном театре», в уличных и цирковых перформансах приравнивал актеров к неодушевленным выразительным средствам вроде огня, воды, чего-нибудь вертящегося, вьющегося и взрывающегося. Что, разумеется, было противоположно традиционной русской психологической школе. Однако в Александринке уже во втором его спектакле (после «Иванов» по Гоголю) происходит не конфликт этих методов, но их синтез. Изотова играет Виталий Коваленко, он, как Марченко и Наталья Панина (поселковая библиотекарша Ольга), — представители среднего поколения труппы, им внятен язык «новой драмы»: они умеют бытовыми зажеванными словами воспроизводить «жизни мышью беготню». Но всяких заповедных персонажей играют весьма зрелые актеры Сергей Паршин, Семен Сытник, Аркадий Волгин — парадоксально, но их диалоги и пластика, отточенные с фирменным александринским мастерством, прекрасно вписываются. Есть еще «ангелы-фокусники»: 74-летний Рудольф Кульд и 75-летний Николай Мартон, в длинных пальто, с огромными механическими крылами за спиной, без слов показывают фокусы — вполне профессионально и с видимым наслаждением. Кто они — неведомо, но рационального объяснения и не требуется. Бывает, что такие приемы и персонажи служат лишь проявлением режиссерского произвола, а бывает, как здесь, они-то и создают объем. В пьесе упомянут дядя героя, которого никак не заставить сыграть концерт, — явный намек на композитора Олега Каравайчука, комаровского жителя и главного петербургского эскаписта и оригинала. Разреженная, монотонно-тревожная музыка Каравайчука в авторском исполнении звучит в спектакле. И в какой-то момент чувствуешь, что эта тревога, маета, безуспешные попытки взбежать по стене или услышать друг друга каким-то непрямым образом, но, несомненно, имеют отношение к твоей жизни.