Этот проект должен был осуществиться в московском театре «Практика», но тамошнему директору Эдуарду Боякову не понравилась пьеса, появившаяся в результате долгих бесед режиссера Андрея Могучего и драматурга Михаила Дурненкова. Худрук Александринского театра Валерий Фокин тоже, видимо, не был в восторге от пьесы, которая больше напоминает канву для вышивания, чем законченное произведение. Но поскольку Александринка фокинского периода — это пиршество режиссуры, в текстах здесь склонны видеть живую эластичную ткань. Режиссер Андрей Могучий и художник Александр Шишкин — тандем, способный любую каноническую вещь перелицевать так, что и хозяин не признает, но в том-то и дело, что тканью текст Дурненкова не назвать. И я даже сомневаюсь, что драматург тому виной, — уж очень похож окончательный вариант пьесы «Изотов» на режиссерские комментарии к картинке, избыточной и самодостаточной. Декорация отсылает к экстриму: это половина рампы, на каких отрабатывают трюки скейтбордисты и мотоциклисты. Она обращена прямо в зал, так что, кажется, герои и предметы вот-вот скатятся со сцены на колени публике первого ряда. А в центре рампы на изрядной высоте расположен экран, где сначала отображаются эпизоды прошлого (светского раута с крупными планами холеных лиц успешного писателя Изотова — Виталия Коваленко — и его спутницы, красотки Лизы — Юлии Марченко), потом настоящего (салон такси, несущегося по зимней дороге), а потом начинаются разные фокусы. На месте экрана раздвигаются створки, за ними обнаруживается комната родового гнезда Изотовых. В нее герои попадают, карабкаясь по деревянной лестнице или разбегаясь от авансцены, а видео теперь проецируется на заднюю стену жилища. И сосед-астроном по фамилии Заратустров (Семен Сытник) прикладывает свой глаз к видеокамере — его лицо кажется огромным, а Лиза с Изотовым, выясняющие отношения в комнатушке, — песчинками. Вокруг сценической конструкции непрерывно ездят несколько операторских тележек, а камера, укрепленная на шесте, раскачивается медленно и отстраненно, в такт музыке Олега Каравайчука.

Собственно, фокусов в этом спектакле не меньше, чем в цирковом шоу «Кракатук» — одной из лучших работ Могучего-Шишкина. С той разницей, что в Александринке фокусничают первоклассные драматические артисты. Прекрасная пора детства, когда ни семья, ни отчий дом еще не распались, возникает на сцене как аттракцион братьев-фокусников Изотовых, отца и дяди героя (Николай Мартон и Рудольф Кульд). Впрочем, с цирковой праздничностью фокусы ассоциируются только в прологе: чем дальше по действию, тем они страшнее — вплоть до момента, когда напротив Изотова сидит только платье, а говорящая голова Лизы торчит из ящичка на авансцене. Но самым сложным фокусом выглядят актерские работы александринцев — неуютный текст в крайне условных декорациях они произносят по-домашнему свободно, создавая образы, узнаваемые и осязаемые: добряк-таксист, который переживает за выскочившего на дорогу зайца, сумасшедший ученый, который на всякий элементарный вопрос выдает научный доклад и отчаянно стыдится — как и положено стопроцентному интеллигенту — положения парламентера между родственниками. Да и персонаж Виталия Коваленко, мучительно пробивающийся к себе настоящему через прошлое, с его чувством вины и отчаянным стремлением стать в космосе собственной жизни чем-то большим, чем звездная пыль, вполне мог бы стать героем времени. Кабы не надуманный плакатный финал, в котором буквально задыхается Изотов и весь спектакль.