Вчера в пространстве «Скороход» Такой театр праздновал свое 20-летие. Силами нового поколения сложили длинный капустный спектакль с тяжеловесной драматургией, телепортацией и трансляцией на экран…

Сцена из спектакля «Черствые именины».
Фото — Дмитрия Конрадта.

Но настоящая телепортация произошла в тот момент, когда уже в фойе на сцену по просьбе основателей Такого театра Александра Баргмана и Ирины Полянской вышел Юрий Андреевич Васильев, их (и многих славных) учитель, режиссер блистательного баргмановского долгожителя — спектакля «Душекружение» (недавно играли снова и душекружительно). Он тихо попросил тишины — и визг современного праздника стих. И Васильев прочел небольшой текст о самом первом спектакле Такого театра — незабываемых «Черствых именинах». О нем писала в «ПТЖ» Елена Строгалева под непроницаемым псевдонимом (к 20-летию раскрываем), а я, придя в «Особняк» и увидев, помню, завизжала от восторга примерно так же, как участники вчерашнего праздника по каждому поводу и сосватала «Черствые именины» Лоевскому на «Реальный театр» — 2001. Вчера этот факт вспомнил со сцены Баргман, я уже помнила слабовато, но вот сам спектакль на Малой сцене Екатеринбургского ТЮЗА — это забыть нельзя! Биток, вповалку, в духоте (мы с Львом Заксом, не обретя статусных мест и скинутые толпой со стульев, сидели на полу, притиснутые друг к другу другими «напольными» зрителями). Но так, как тогда, я редко где смеялась. Это был триумф! Рождался новый театр, и сам З. Я. Корогодский на обсуждении (оно проходило в жанре тоста) благословлял его…

Играли днем 11 сентября 2001 года. Вечером мы узнали про башни-близнецы… Все смешалось, и по какому поводу дальше пили — не помнит уже никто. Но с утра (цитирую Баргмана) в аэропорту они с Полянской, пьяные, решили учреждать театр и начали сочинять второй спектакль «Докопаться до истины», записывая тексты на туалетной бумаге (другой в аэропорту не было), а Наташа Пивоварова (режиссер спектакля и одна из его учредителей) разматывала им рулон…

Сцена из спектакля «Даже не знаю как начать». А. Баргман и И. Полянская изображают театральных критиков.

«Черствые именины» остались в сознании и через годы как восторг и радость. И вообще «ПТЖ» много писал в те поры о Таком театре, Строгалева брала интервью у создателей… «Черствые именины» жили долго и счастливо, исполнители взрослели и матерели… Вот о его рождении и читал вчера Юрий Васильев свой текст. Сохраняем орфографию, пунктуацию и интонацию автора.

Марина Дмитревская

В НАЧАЛЕ БЫЛ «СПЕКТАКЛЬ»

В слякотную ранневесеннюю темь пробирался я по безфонарному городу в театр.

Театра не было — был Спектакль.

Подвал (разве такого не бывает?) — в подвале второй этаж (бывает и такое!) — нечто, напоминающее сцену (неудивительно!), — картонные декорации (удивительно!) — публика с загадочными усмешками на устах и заговорщицкими очами (значит все свои!) — ожидание томительное (кое-кто уже не свой) — сидим на втором этаже подвала и ждём…

Сцена из спектакля «Черствые именины».
Фото — Дмитрия Конрадта.

Какие-то двое выходят из стен (кажется там кулисы) — болтают чушь, держа в руках бумажки (кажется там пьеса) — чушь несут истинную, ничем не прикрытую (хороша же пьеса!) — слова произносят плохо (не знаю, у кого они речи учились?) — однако произносят (значит, учились!) — голоса не ахти (кто их им ставил?) — голосят, не уставая (значит, кто-то ставил!) — словами и голосами пристают к публике (она и рада) — садятся среди картонных декораций (публика еще рада) — и так слово за слово и все ни о чём…

Чувствую, волнуюсь (пульс мой не прост!) — привыкаю, привычное становится на дыбы (так-так, говорю я себе, и сжимаю виски́) — как я оказался среди бездны мне невдомёк, но бездна окружила, завертела, сомкнулась; смеюсь, и впадаю в отчаяние одновременно; как разыгравшийся дождь, яримый порывами ветра, пеленает всего человека, — так импровизации в нарисованной квартирке закутывают тебя в ворсистое одеяльце спектакля — «смеюсь» блистательному актерскому краковяку, «отчаиваюсь» несуразности жизненной кутерьмы, переселившейся в сценический проём…

Не знаю, кто у них тут драматург (говорят, женщина) — не хочу вспоминать имена паяцев (хоть там есть и женщина) — знаю имя режиссера (она сущая женщина) — не хочу ничего — хочу быть с ними, хочу не быть ими — а они владеют тайной, как одолеть серятину, бредятину, подлятину, козлятину-ослятину, и, главное, пошлятину, набросившуюся на мир божий в поворотный год тысячелетий; владеют тайной актеры втроём…

Сцена из спектакля «Черствые именины».
Фото — Дмитрия Конрадта.

Но втроём ли? — есть еще трое, есть — тот, что пальчиками по черным и белым клавишам вышныривает, тот, кто кисточкой ирреальный домик выписал, да та самая «сущая женщина», что влюбила в себя остальных и поставила пьесу вверх дном…

Игра вскрутилась, шутки шарахнулись в сторону; и настоящее, реальное, жизненное распахнулось в картонной квартирке — сошлись в подвальном действе отчаянные девяностые и ударились в наваливающиеся совсем неясные двухтысячные — как восклицала гоголевская приятная дама: «вся деревня сбежалась, ребёнки плачут, всё кричит, никто никого не понимает, ну, просто, орёр, орёр, орёр…»; в каждой клеточке сознания российского человека вместились неустроенность, страх, беспросветность и… юмор (да, он самый — спаситель всей нашей неприкаянности) — юмор не взять в заём…

Юмор проступал сквозь все поры спектакля (сквозь живопись, музыкальные вариации, тембры актерских голосов) — и становилось понятно, почему нужно жить и играть «вверх дном» — мы в зале видели, чувствовали, что они на сцене ухватили-уловили поясничьи ухватки и мелодраму превратили в деяние — это, пить дать, и имел в виду Мейерхольд, утверждая, что «ерунда и паясничество необходимы для актера» — вот из этой «ерунды» яви́лся-взвился́ Театр — и подкатил к горлу ком…

Какой театр? Может быть, явился эпатажный театр? — нет; может быть, экзерсис новодрамовский? — нет; может быть, театр спонтанности? — нет, нет и нет: ни театр классический, ни театр академический, ни театр социалистического реализма, ни Noir, ни Horror, ни Gothika, ни театр как приём…

Сцена из спектакля «Черствые именины».
Фото — Дмитрия Конрадта.

Что потом? («потом» бывает всегда) — а потом пригласили меня за кулисы (в стены, из которых вышагнули актеры) — вижу там, господа: Господа (то есть трое солидных мужчин из академии культуры) — Я среди них один не солидный, не видный, простак, фалалей, Филька — мне говорят: «Председатель комиссии ты!» (ну, какой из меня председатель!) — дама в сером достала листок и стремительно вывела: «Протокол заседания государственной экзаменационной комиссии» — «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день»! — Нам надо было поставить оценку режиссеру спектакля, «сущей женщине» — каждый сказал одно слово: «Отлично!» — лаборанту такое писать непривычно (кто не знает, как спорят люди искусства!) — это «отлично» не говорило ни тогда, ни сейчас ничего. Оно было проформой — вот что было потом…

Разве можно дать оценку Театру? По какой шкале оценок высказывать мнение о Творчестве? — оценивает Театр и его Творчество только время (награды — пыль, медали — для внучат) — теперь же с высоты годов мы с волнением можем назвать всех тех, кто стоял у верховий единственного, неповторимого, знакового для офонаренного Питера, «Такого Театра» (пока помним их, называем): режиссер, актриса, певица, основатель группы «Колибри» Наталья Пивоварова, художник Борис Петрушанский, джазовый чудесник Юрий Соболев, актриса Ирина Полянская, актер, режиссер и несостоявшийся мастер художественного слова Александр Баргман, актер, солист группы «Препинаки», диск-жокей, поэт и драматург Александр Лушин — ничего себе, — чистейший чернозём…

А случилось это в старину, в старину стародавнюю — марта 11-го, года двухтысячного. И хоть никто не собирался делать театра, а сошлись «экзамен сдать — экзамен принять», спектакль-джаз «Чёрствые именины» (Галина Соколова женщина, написавшая пьесу) взмыл и загудел — и вырос Театр — и вошла Музыка — не «музыкальность» в ее школьном смысле, не напевность декламационных фиоритур, не мелодичность интонационных красот, не шум колонок-костыльков для поддержки утомленных актерских эмоций, не музыка речи и движений — пришла Музыка! И делается понятным, почему каждая пьеса, принимаемая «Таким Театром» к постановке, не превращается в постановку, является поводом, сырьём а для рождения Музыки; все спектакли этого сборища актеров и актерок складно сочетаются в одном аккорде, название которому «Такой Театр». Он живёт, и мы живём…