«Томление». У. Бойд.
БДТ им. Г. А. Товстоногова.
Режиссер Эльмо Нюганен, художник Владимир Аншон.

В Таллинн, в Таллинн!

Определенно — надо съездить и посмотреть «Томление», поставленное Эльмо Нюганеном в его Городском театре, в давно известном театральном раю, на так называемой Адской сцене.

Потому что — не сходится. Не сходится спектакль БДТ «Томление» — и предметное знание о том, что и как может режиссер Нюганен в пространстве Чехова.

Знакомство с Нюганеном у многих когда-то и началось именно с Чехова, с «Пианолы, или Механического пианино». Спектакль был так хорош, что его афиша вот уже почти двадцать лет висит на редакционной «кухне», и каждый день за чаем можно вспомнить томительную жару и знойную лень платоновского дома, построенного Владимиром Аншоном. Вспомнить «тот» густой воздух, настоянный на горячей телесности и томлении духа, на теплой водке с чаем вприкуску и ее утреннем перегаре. В «Пианоле» мы оказывались свидетелями безусловной, протяженной, бессмысленной жизни, которая непрерывно шла в нескольких усадебных комнатах. В дальней виднелось чучело чайки, а когда на фестивале в Торуни играли прямо на сцене, всю левую стену занимал нарисованный мелом план уезда: озеро с характерным знаком — мхатовской чайкой над ним, длинная стрелка в направлении Африки и «Дяди Вани» (жара, правда, сейчас не «в этой самой Африке», а здесь, в усадьбе…). В «Пианолу» вмещался «весь Чехов», с его знаками и символами, существовали при этом на расстоянии вытянутой руки, давая на «крупном плане» безусловность психологической жизни героев. Да и сам Нюганен, много и блестяще игравший Чехова как актер, в ту пору моделировал себя как «чеховского человека» и считался в Эстонии самым «русским» режиссером, умеющим делать спектакли абсолютно атмосферные, дышащие недоговоренностями. Он это умеет по сей день («Я любил немку» — не очень давний пример), мы писали об этом «спектакле из воздуха» не раз).

Сцена из спектакля.
Фото — C. Левшин.

Все это я перечислила, чтобы с порога резюмировать: ничего этого нет в нынешнем спектакле тех же Нюганена и Аншона «Томление», хотя он поставлен по пьесе, как будто тоже стремившейся создать общий чеховский мир. Но на деле пьеса прагматически сколочена из двух рассказов Чехова симпатичным и многажды титулованным британским прозаиком и сценаристом Уильямом Бойдом, и почему, собственно, произведение называется «Томление», и чем уж так хороша пьеса британского «Потапенко», понять не удалось. «Я всего лишь адаптирую Чехова — это как бы моя подстраховка как начинающего драматурга», — честно признавался сам драматург в момент премьеры в Хэмпстедском театре. Бойда, по его собственному признанию, больше всего занимала проблема взаимоотношений Чехова с женским полом, и, проконсультировавшись у хорошо известного нам Дональда Рейнфилда насчет покоренных Чеховым женщин, общим числом 33 (не считая проституток), он практически отождествил с Антоном Павловичем странно неженатого героя рассказа «У знакомых» Николая Подгорина, Колю (в нашем случае, когда его играет Сергей Власов, — не вполне молодого человека, так что возникают сомнения в физических возможностях героя стать удачливым мужем-молодоженом…). Впрочем, и Мисаила из «Моей жизни» Бойд тоже отождествил с Чеховым и ввел его в действие, как бы «раздвоив» чеховское alter ego (сам Чехов, как мы знаем, позволял себе более полифонические «альтерэговские» комбинации из Дорна — Треплева — Тригорина, из Соленого — Вершинина — Прозорова и так далее).

В спектакле «Томление» на удивление нет ни подтекста, ни второго плана, нет приращивания смыслов по сравнению с первоисточником — гениальным рассказом Чехова «Моя жизнь» и менее удачным — «У знакомых». Тут нет и следа от чеховской поэтики. На отчетливом первом плане артисты БДТ рассказывают историю о том, как, затянув в имение Дубечня старинного знакомого, адвоката Колю, подруги Татьяна Лосева (топорно исполненная Марией Сандлер) и Варвара (наибольшая удача спектакля благодаря осмысленной ленивой грации Ирины Патраковой) хотели женить его на Татьяниной младшей сестре Наденьке (Карина Разумовская монотонно играет наивность и девичью милоту). А заодно хотели вывести из-под торгов имение, которое промотал муж Татьяны Лосев (надо было много постараться, чтобы Дмитрий Воробьев играл безо всякого подтекста, представляя милого добросердечного пьянчужку, который мотается туда-сюда). Приобретает имение хам Должиков (Геннадий Богачев в полный рост), дочь которого Клеопатра (Екатерина Стрателева играет нахрапистую дуру без оттенков) влюблена в Мисаила Полознева. Достаточно вспомнить, что Клеопатрой в «Моей жизни» была названа прекрасная сестра Мисаила, а Должикову дочь, ставшую женой Мисаила, звали всего-навсего Машей, чтобы понять, как важны драматургу указующие, буквально «фонвизинские» внешние характеристики: дура и хищница должна быть не Машей, а Клеопатрой…

Персонажи приходят ниоткуда, без биографий и судеб, и толкутся многословной гурьбой во флигеле дома. Все они — герои не драматические, они — почеркушки из записных книжек: до драмы не доиграны, водевильности никакой, налицо лишь типажность и характерность. Никакого томления духа, о плоти даже не заикаемся.

Деревянно-бумажная декорация Аншона (разорванная жизнь, разваливающийся мир обветшалой усадьбы, запустелое имение, на расшатанных досках которого болтаются куски бумаги, как во время ремонта) достаточно обыкновенна. Тем не менее, она явно предназначена для «атмосферного плетения» тонких драматических кружев, для теней-подтекстов-томительных пауз. В пьесе прописана некая прошлая неслучившаяся история Варвары и Коли — и это, пожалуй, единственная человеческая история, сыгранная в «Томлении».

И. Патракова (Варвара).
Фото — С. Левшин.

Но как это поставлено? Внимание. Руки Коли и Варвары, глядящих вдаль, лежат на перилах беседки и постепенно, в процессе разговора, сближаются, сближаются… и вот уже рука Коли лежит на руке Вари… Все отчетливо, внятно, чтобы мы поняли.

Другой вариант. Когда Варваре хочется, чтобы Коля поцеловал ее, — свет неожиданно меняется на мертвенно-лунный, и Коля в страстной мизансцене целует рыжеволосую прекрасную женщину-врача, спасающую губернию от эпидемий. Когда же освещение восстанавливается, мы горестно понимаем, что видели лишь мечтание, а когда  Варя действительно просит Колю поцеловать ее, в реальности мизансцена повторяется вяло, и до поцелуя дело не доходит, у Коли нет никакого желания…

И это ставит Нюганен, говоривший мне когда-то в интервью, что театр позволяет услышать, как звучит трава?.. В «Томлении» трава и не вырастала, ее и не сеяли, удовлетворяясь средне-театральными ходами. Как говорится, на здоровье, но при чем тут чеховское бессюжетное томление?.. Сцена Вари — Коли явно напоминает последнее объяснение Лопахина и Вари, загадочнейшую линию «Вишневого сада» (почему не сделал предложение?), но сделана она так назывно и примитивно, что выглядит совсем не чеховской…

Режиссер повторит ход с мечтами в лунном свете и в финале (Варя будет мечтать о приезде Коли), а потом все герои выстроятся в ряд и декларативно сыграют-объяснят залу: жизнь несбыточна, ничто в ней не состоится… Условное и безусловное сольются в неясную театральную реальность, влюбившийся в Надю анемичный Мисаил (его играет Алексей Винников, Станислава Любшина лучше в этом случае даже не вспоминать…) будет с чувством глядеть в ее сторону, но, понятно, женится на Клеопатре, семья Лосевых даст понять, что притерпится к жизни во флигеле, Варвара поможет себе иронией, Коля Подгорин продемонстрирует полную эмоциональную импотенцию… Все всё объяснят про эту жизнь. Чтобы все всё поняли.

С. Власов (Коля), К.  Разумовская (Надя).
Фото — C. Левшин

Спектакль поставлен и исполнен без гротесковой остроты и без настоящей лирики, без внешнего послания и внутренних вопросов… В нем нет тоски и нет иронии, он весь какой-то добропорядочный, пристойный, не сегодняшний и не вчерашний.

«Хорошему человеку и перед собакой неловко», — любил повторять чеховские слова Эльмо Нюганен. Смысл общения героев его «Пианолы» был в странном сочетании этой неловкости и бесстыдства. Они жили откровенно, беззастенчиво… и совестливо. Неловкость становилась обратной стороной постоянной прилюдности, когда всем ясно: у Платонова была любовь — с Софьей, страсть — с Анной Петровной, добросердечное сожительство — с Сашей… Ничего не было проговорено, но неловко было всем. И не перед собакой.

В спектакле «Томление» никто не испытывает неловкости. Наверное, кроме зрителя…

Но его, зрителя, немного. На премьере (!) я сидела в неполном зале Каменноостровского БДТ. Видимо, это какая-то новая административная политика театра — пиарить только «Что делать» и не заполнять залы на премьерах других режиссеров даже в маленьких пространствах (неужели не продать зал в 300 мест на премьеру Большого драматического? Не верю, даже не будучи Станиславским).

Работники идеологических служб БДТ не зовут и неохотно пускают на спектакли БДТ критиков, решивших посмотреть что-то из нового репертуара: мол, это неудача, а то — не магистраль развития. Загляните в наш раздел «Пресса»: на ноябрьскую премьеру «Томление» — ни одного отклика. Видимо, и в задачи новой администрации входит заполнение залов только на избранное. Некоторое время назад на новом спектакле «Из жизни марионеток» А. Бубеня я сидела посреди практически пустого первого ряда Малой сцены, на которой и так-то мест кот наплакал. Теперь премьера Нюганена на четвертом представлении шла в зале с пустовавшими рядами, театр демонстрировал свою явную незаинтересованность в зрителе…

Действительно, признаемся честно, в последние два сезона (как и несколько лет до того…) художественные удачи не сопутствуют БДТ. И Андрей Могучий не генерирует смыслы, повторяя давно отработанные европейским театром матрицы. И Анджей Бубень поставил далеко не в собственную силу явно устаревший сценарий Бергмана. И вот теперь странно непохожий на себя Нюганен…

В честь этой печальной тенденции, как говорится у Булгакова, рисую в финале текста… ну, не «большой черный крест», но некую серую зарубку…

В Таллинн, в Таллинн, в Таллинн!