Вчера мы не поздравили с юбилеем выдающегося художника Марину Азизян, потому что я хотела дождаться повторения ее мемуарных чтений в Театральном музее, в рамках изумительной выставки «Заговор „не таких“» с десятками эскизов-предложений новому мультипликационному фильму Андрея Хржановского — о Шостаковиче, Гоголе, Мейерхольде и опере «Нос». Конечно, и сотой доли придуманного не войдет в картину, и опять Азизян окажется умнее и богаче любого режиссерского сценария в своих фантазиях на листах, но сейчас-то ходишь и с восторгом поражаешься, сколько вариантов предложено…

И все выужено из прочитанного и переосмыслено: и «Гоголь в кокошнике» (Николай Васильевич мерз, и однажды Аксаков застал его дома именно что в кокошнике), и сплошь носатые облака над Казанским собором, и Мейерхольд с Гоголем «взошедши» в собор, где прихожане молятся, а Шостакович дирижирует на хорах (очевидно, это уже «сумбур вместо музыки»)…

Азизян Марина Цолаковна не перестает поражать. Она из того нашего театрально-художественно-сценографического Ренессанса, где художник (будь то Боровский, Кочергин или Бархин) не только оформляет спектакли, но делает кино. На счету Азизян «Каин XVIII», «Старая, старая сказка», «Драма из старинной жизни», «Монолог», «Синяя птица» и множество других, последний из которых она сделала как раз с Хржановским — «Полторы комнаты» http://ptj. spb. ru/archive/56/home-cinema-56/vpoiskax-utrachennogo-brodskogo/). О Бродском. Конечно, тому фильму помогла и живая память о красавце Иосифе, которому после первого знакомства в ресторане («Нас познакомил Женька Рейн и сам ушел, а мы остались сидеть вдвоем») она назначила свидание в пять утра у «Пушкинского дома», но каждый пришел туда, куда ему было ближе: Бродский пришел от дома Мурузи — на Мойку,12, а Азизян с Тучковой набережной — к Пушкинскому дому.

Азизян из того Ренессанса, где театральный художник делает не только спектакли и кино, но прекрасно рисует (помню бурные восторги Ю. Норштейна по поводу того, КАК рисует Марина!). И вот буквально осенью в подвале «Борей» опять была выставка, на этот раз посвященная деревне, где Марина много лет живет летом. В ней соединяются «русскость» маминой ветви Соколовых и южный темперамент отца.

Случай с «ренессансной» Мариной Азизян еще сложнее других: она не только рисует, но еще делает кукольные спектакли. А еще удивительные Рождественские выставки, а еще шьет, вышивает, делает ковры.

В ней, как во многих художниках этого поколения, завидно много витальности, художественной энергии, неугомонности (слава богу). Она из того Ренессанса, в котором художник еще и пишет. Но вот тут у Азизян явное недовыполнение. Кочергин, Бархин, Боровский — все с книгами, а она пока — с записными книжками, в которых перемежаются «рецепты от Анаит» и воспоминания о детстве, учителе-Акимове или режиссере Авербахе. И эта книга, вот именно такая — из лоскутков — обязана появиться в ближайшее время. Иначе — бесхоз. Тем более, начало ей, как это часто бывает у художников, положено в рассказах.

Много лет назад, впервые делая интервью с Мариной Цолаковной, я немела от красочной предметности ее воспоминаний о детстве и доме, в котором она прожила всю жизнь, о школе и смерти Сталина.

Когда-то, до революции, квартиру в этом доме купил ее дед, потом, во время блокады, вселялись люди из соседних разбомбленных домов (спасала близость Невы и комнаты окнами во двор — при бомбежках). И квартира стала коммуналкой. Теперь опять отдельная, очень красивая. Когда я впервые пришла брать интервью, то попала в обшарпанный подъезд некогда прекрасного петербургского дома, а Азизян жаловалась, что только что отремонтированная квартира буквально треснула: этажом выше заселяется новый русский, прорубают окна, разбирают пол, навешивают балконы, которых никогда не было, и вот результат — все трещит… А потом на ее площадке купил квартиру вице-губернатор — и дом отреставрировали, консультируясь у Азизян, не помнил ли она, как все тут было, когда тут жил Я. И. Эссен-Стенбок-Фермор, по заказу которого построен наш Пассаж… Она, конечно, свидетельствовала как очевидец, и теперь лежат ковры и висят бра.

Свой дом Марина Цолаковна помнит еще блокадным, помнит и своих предков, золотильщиков куполов и богомазов, от которых — ее способности и способности ее сына-реставратора.

С ней, сам темный, бесконечно узнаешь что-то новое: то узнаешь, что тарантелла — это страшная борьбы с тарантулом, а не танчик с бубном. То, как сегодня, — что настоящее ее имя Людмила (Мариной назвали в детском доме, потому что блокадная бритая девочка не разговаривала и имя свое не сообщала). И что это паспортное «людям милая» отвечает за уют в доме и кулинарию, но с ним постоянно борется неуемная «Марина» с ужасным характером…

С Мариной Азизян прекрасно выпивать и хохотать, ее компанейский дар бесценен — и знакомство с нею подарило лично мне несколько лучезарных праздников в компании с Ю. Норштейном и С. Дрейденом. Как мы смеялись! Вот этого — дружеской радости я и желаю дорогой и восхищающей меня Марине в юбилейный плюс один день момент. И книжки-книжки-книжки!