«Это все она». А. Иванов.
Прокопьевский драматический театр.
Режиссер Семен Серзин.

Шахтерский город Прокопьевск в последнее десятилетие стал довольно заметной точкой на театральной карте России. Конечно, это произошло не сразу. С «Преступлением и наказанием» Ольги Ольшанской театр ярко показался когда-то на фестивале «Театры малых городов России». Приглашенный просто на постановку Марат Гацалов на глазах стал художественным лидером и начал подтягивать в театр свое поколение режиссеров, за которыми потянулись художники. Его спектакль «Экспонаты» был представлен на «Ново-Сибирском транзите», на «Золотой Маске» получил «Маску критики». «Класс Бенто Бончева» (режиссер Дамир Салимзянов) и «Парикмахерша» (Семен Александровский) были показаны на нескольких российских фестивалях, первый прокопьевский вербатим «Горько!» ‒ на «Маске плюс».

Все это радует, хотя и не отменяет проблем, в окружении которых живет театр. Во-первых, жизненный контекст. В городе закрыты почти все шахты. А это означает, что жизнь там съеживается, как шагреневая кожа. Было в городе триста тысяч жителей, осталось двести. Впечатляющие цифры. Раньше снег в городе был почти черным, а сейчас, увы, почти белый. А это означает, что нет работы и нет денег. И это не тот случай, когда скорбят по исчезнувшему пармезану. Рассказа шофера, везшего меня в аэропорт, хватило бы на часть вербатима про шахтерскую жизнь. Известно, что в голодные времена людям не до театра и развлечений. Значит, нужно так строить репертуар, чтобы театр оказался опорой для людей, которые туда приходят. Как это произошло в 90-е с омской драмой. Мне кажется, что в ближайшее время не одному прокопьевскому театру придется разбираться со своими задачами, и не только художественными, но и социальными.

Вторая проблема в том, что трудно в Прокопьевск заманить режиссера, который смог бы стать настоящим художественным лидером, на что имел все основания Марат Гацалов. Сейчас в театре много ставит Вера Попова, которую в труппе любят, но которая не часто там бывает. Однако вопреки всем трудностям жизнь продолжается. Вербатим о жизни прокопьевских тинейджеров ‒ «Подросток» В. Дурненкова (режиссер Вера Попова) ‒ поедет на детский уик-энд «Маски». «Это все она» по пьесе А. Иванова (режиссер Семен Серзин) будет показан на «Маске плюс». Наезжают молодые режиссеры. Проходят лаборатории. За три дня я посмотрела шесть новых спектаклей. Не каждый театр на такое способен.

Сцена из спектакля «Это все она».
Фото — Н. Федоринин.

Труппа хорошая, много молодежи, правда, не очень обученной, но живой. Прокопьевский театр стал в последнее десятилетие лабораторной площадкой для современной драматургии и молодой режиссуры. Директор Людмила Купцова смело идет на эксперименты, часто рискуя и подавляя естественные директорские мечты о коммерческих постановках. В ответ на мою реплику о том, что в репертуаре слишком много современных пьес и мало классики, Людмила Ивановна сказала фразу, которую я никогда ни от кого из директоров не слышала: «Но ведь кто-то из них войдет в историю!..» Согласитесь, это дорогого стоит.

Семен Серзин получил право на постановку спектакля по пьесе молодого белорусского драматурга Андрея Иванова после удачного лабораторного эскиза. Опыт показывает, что далеко не всегда успех эскиза подкрепляется хорошим спектаклем. Иногда все так и остается недостроенным, недосказанным. Кураж уходит, а в сухом остатке — ничего. Но спектакль «Это все она» — как раз тот случай, когда многое сложилось. Пьеса, участница «Любимовки-2013», прошла несколько читок. Есть постановки в Даугавпилсе, в Норильске.

Разумеется, в ней обилие обсценной лексики подростковой среды, сквозь которую при чтении приходится буквально продираться. Героев всего двое — мать и сын-подросток. Отец погиб, и они переживают эту утрату по отдельности, отгородившись друг от друга невидимой стеной. Пьеса построена как их чередующиеся монологи и как виртуальный диалог матери, решившей изучить сына через социальные сети. Она придумала образ девочки Тоффи и общается, смешно путаясь в молодежном сленге, с сыном, который в Сети называет себя Тауэрский Ворон.

Мама узнала много неприятного о себе и много нового о жизни сына. Она была бы практически счастлива своим экспериментом, если бы все не разрешилось самым трагическим образом. Сын влюбился в загадочную девочку-готку и требовал реальной встречи, а узнав всю правду, «темной ночью шагнул из окна», как и писал в своих неумелых стихах.

Описываю сюжет, потому что, может быть, не все знакомы с пьесой, а говорить о спектакле без этого сложно. При чтении текста мороз пробирает, и совершенно неважными становятся художественные достоинства пьесы. Потому что автор нашел конфликт, который почти никого не может оставить равнодушным. Родители и дети-подростки сейчас говорят на разных языках, и это уже не фигура речи. Научно-техническая революция, о которой бубнили с разных трибун, начиная с шестидесятых годов, и так утомили, что все уже привыкли к тому, что мы живем в эпоху НТР. Новые поколения этой фразы и не знали. А революция свершилась как-то неожиданно, в разгар перестроечных событий, битв за власть, переворотов, развала империи. Родители не успели и ахнуть, купив своим чадам компы, как дети зависли в сетях и остались там навсегда. Появились новые болезни, которые невозможно вылечить, появилась вторая реальность, практически готовая отменить первую. (Кто теперь знает, где первая, а где вторая?..) Появились новые страхи. Кто бы раньше боялся, что его ребенок — гей? Главное, чтобы не попал в дурную компанию, которая пугала совсем иным, нежели не та сексуальная ориентация. Все это и есть в пьесе. Два человека совершенно не понимают друг друга. И как можно судить мать за то, что она решила переступить порог этой новой реальности только для того, чтобы понять своего сына?

Режиссер всех вводит в круг этой беды. Зрители сидят в сценическом круге прямо на сцене. Неловко чувствуют себя те, кто оказался рядом с героями. Они просто каменеют, непривычные к тому, что часть взглядов попадает и на них. Виталий Котов, играющий Костю (он же Тауэрский Ворон), существует очень точно и болезненно откровенно. Его герой поначалу прячется под какой-то маской и мучительно выдавливает из себя слова. (Как написано в ремарке — «он сгорбился над компьютером», так артист и играет.) Его герой не может распрямиться, не может поднять лицо, не может понять мать, не может никого любить…

Сцена из спектакля «Это все она».
Фото — Н. Федоринин.

Молодому артисту удалось сыграть постепенное освобождение мальчика. Узнав девочку Тоффи, такую нереально крутую, такую готку, не спящую по ночам и боящуюся солнца, он начинает по-другому дышать, по-другому говорить, уже не выбрасывая со словами сгустки ненависти. Он общается не со зрителями и не с другом, он говорит куда-то в пространство Космоса, в тот мир, в котором нет ненавистной ему матери. С ним происходит то, что и должно происходить со взрослеющими мальчиками. Он влюбляется. Режиссер отказался обращать монологи матери к какой-то телефонной подруге. Светлана Попова говорит со зрителями, как со свидетелями ее беды. Не все к этому готовы. Некоторые демонстративно отворачиваются, шокированные предельной откровенностью интонаций, действий (при том что нецензурная лексика из спектакля выкинута, согласно указу свыше). Светлана Попова и Виталий Котов играют такую предельную душевную обнаженность, которую не каждый зритель готов принять. Неизвестно, на что может спровоцировать наших взвинченных жизнью людей этот текст. Такой способ существования требует от артистов мужества и полной погруженности в состояние своих героев. Поповой удается сыграть не убитую горем вдову и несчастную мать. Ее героиня наполнена воспоминаниями о счастье. Оно было только что, она помнит шарканье тапочек мужа, вспоминает его запах, гладя висящий в шкафу костюм. Она знает, что счастье закончилось, но не может забыть о нем и живет той прежней радостью, которой, может быть, не испытывала раньше так остро. Это прекрасно, потому что лишает конфликт бытовой подоплеки. Хотя ее рассказ о том, что происходит у нее с сыном, совсем не совпадает с его версией событий. Так что и она не слышит его. Мы сидим все вместе, в одном круге, и сами должны разобраться в том, что произошло с родными людьми. На экране в режиме онлайн мать и сын, сидя напротив друг друга, общаются как Тоффи и Ворон. Молодеет мать, светлеет лицо сына. Он машинально протягивает руку и находит протянутую в ответ ладонь. Кого? Матери? Девочки-готки? Ворон требует свидания. Мать еще помнит, что это невозможно. Перед нами разворачивается не только его трагедия. Мать переступает какую-то запретную черту и уходит за ним в виртуальную реальность, где им обоим радостно. Она шагает в зазеркалье, где все теряет прежние смыслы, где она все больше чувствует себя придуманной девочкой. Финал спектакля лишен бытовой основы, которая есть в пьесе. Там сын случайно обнаруживает переписку в компьютере матери. И шагает из распахнутого окна. И этот шаг мать уже не в силах предотвратить.

В спектакле мать, она же Тоффи с раскрашенными черными веками и заплетенными косичками, и сын, он же Тауэрский Ворон, на мгновение встречаются в центре круга. Девочка Тоффи и Ворон целуются. И в ту же секунду отшатываются друг от друга. Сын убегает. И здесь, на мой взгляд, и есть настоящий финал, не требующий объяснений. Финал трагический, безнадежный, рождающий опасные догадки.

Но сверху с грохотом еще падает кукла, и девушка, представляющая Хор, объясняет зрителям, напуганным ее падением, что это всего лишь спектакль. На поклоны вместе с героями выходит мужчина в элегантном костюме. Это артист Сергей Жуйков в роли погибшего отца. Появившись в начале спектакля в партере, все остальное время он сидит за кулисами, ожидая поклона. Но зрители, из тех, кто нечасто бывает в театре и не знает Жуйкова, думают, что это и есть режиссер спектакля. Это даже забавно. Но зачем режиссеру понадобился второй, на мой взгляд, ложный, финал, мне не ясно. Сама история настолько трагична, что не требует никаких намеков на Древнюю Грецию. Потому что это трагизм, растворенный в нашей жизни, как это и было в «новой драме» конца XIX — начала XX веков. Эта новая для нашей жизни коллизия происходит не с героями древности, живущими в окружении своевольных богов, а с обычными людьми, неготовыми к такому повороту событий. Об этом хочется думать, остаться со своими переживаниями наедине без насмешливого чеховского окрика: «Это же цирк, Тетка!»