«Водевили» (по А. П. Чехову).
Театр на Васильевском.
Режиссер-постановщик Анджей Бубень, сценография и костюмы Елена Дмитракова
По пальцам одной руки можно пересчитать премьеры последних лет, где театр так свободно, так щедро захватывает зрителя, разворачивая полный спектр драматических эмоций. Это Чехов, глубокий и объемный, никак не уступающий привычным тяжеловесам, «Трем сестрам», например, — сколько бы их ни было в нашем городе.
Водевили — условное определение. Режиссер начинает с героического романса вдовушки из «Медведя», и заявляя, и тут же исчерпывая вокальную составляющую названного жанра. Комическое начало при этом еще и усугублено стилизацией «дачного» театра. К чеховским драматическим миниатюрам обращались бессчетно, в неиссякаемой надежде на самоигральный юмор типов и положений. Анджей Бубень иронично использует эту традицию.
Он берет короткометражки, но строит «полный метр». И творческая свобода, и высокий профессионализм в том, как режиссер переключает регистры, добиваясь крупного рисунка трагикомедии.
В «Медведе» смех гомерический, совсем не то, что можно назвать эстрадным комикованием. Елена Мартыненко и Дмитрий Воробьев играют дуэт томной Поповой и взнервленного «женоненавистника» Смирнова. Чем больше каждый из них настаивает на своем, тем эфемернее становится это «своё». Оно зыбко, его почти нет. Здесь у Бубеня двое слуг: лакей Лука (Артем Цыпин) присутствует со своей дочкой (Надежда Кулакова). Слуги ироничны настолько, что делается ясно: старый и малая являют здесь что-то вроде «хора», отдают себе и нам отчет в этой зыбкости и этой эфемерности. Финальный поцелуй в буквальном смысле закрывает зияющую брешь. Что и говорить, в «Медведе» предложен не только упоительный театральный драйв, но и весьма небанальный ход.
Он подтвержден далее. Опять-таки фельетонный юмор, как будто бы, никуда не девается, но рамки миниатюры расширяются. В «Предложении» Ломов — Михаил Николаев играет неожиданно тонко, перепады от Воловьих Лужков и Откатая с Угадаем к лирическому крупному плану (и обратно) существенны, трагикомичны. Отец и дочь Чубуковы (Евгений Чудаков и Наталья Лыжина), как и положено, не заумствуются, у них, буквально, ничего и нигде не болит. Но с боем достигнутое финальное объятие и здесь лишь подчеркивает зияние на месте какого бы то ни было жизненного содержания, какой бы то ни было реальной жизненной энергии.
Монолог «О вреде табака» занимает в композиции особенное место. Артем Цыпин играет персонажа, находящегося в абсурдной ситуации и осознающего это. Понятно, что это важный акцент, подчеркнутый и соседством с иными, «искрометными» частями целого.
Финальный «Юбилей» вполне при этом апокалиптичен.
Елена Дмитракова создала пространство лаконичное, подающее артиста крупным планом. Это выгородка с завораживающе сквозными, проницаемыми стенами, и гладиаторские бои чеховских персонажей никогда не самодостаточны. Кулисы этой арены дышат, мир копошится за ними.
При этом каждая следующая пьеса — ступень в общем сюжете, маркированная еще и своей костюмировкой. Сквозь начало прошлого века прорастает его конец и начало следующего. Речь идет, в конце концов, об универсальном «неважном устройстве» человека, погрязшего в мелочах и упускающего собственную жизнь.
Звучание «Юбилея» действительно апокалиптично. Диван из офиса новейшего поколения здесь не что иное как машина для игры. Шипучин (Андрей Феськов), как заведенный, как привязанный, червем вьется вокруг этого гламурного предмета — кстати, пластическая партитура спектакля остроумна и выразительна (Юрий Васильков). Жена Шипучина (Светлана Щедрина) — красотка с журнальной обложки, неумолчно и победительно транслирующая собственную пустоту. Мерчуткина (Любовь Макеева), просительница-профи, выжимающая свое из чего ни попадя. И, наконец, бухгалтер Хирин в исполнении Артема Цыпина, корчащийся в этом чаду, исторгающий финальный вопль в спектакле.
Право, публика давно так умно и от души не смеялась. Очевидно, что аристофановский градус комизма, достигнутый в «Медведе», далее уступает место более сложносоставным эмоциям. Свести четыре миниатюры в единое целое, с единым крупным драматическим сюжетом — задача, потребовавшая высокого мастерства и художнической глубины. Актерский ансамбль на высоте, очевидно взаимопонимание с режиссером, давно и успешно работавшим с этими артистами.
Как жаль, однако! Анджей Бубень уже там ставить не будет.
И не говорите, Надежда Александровна!
Впрочем, Бубень ведь сам это всё предвидел и срежиссировал.
Разве не намекает пророчески его «Предложение» на извечный внутритеатральный конфликт «художника» и «хозяйственника»? Вот преувеличенно-чувственный Ломов, уподобленный какому-то нервно-трясущемуся желе. Вот преувеличенно-телесные Чубуковы, пинающие это желе друг-другу точно футбольный мяч. А трагедия в том-то и заключается, что им нельзя быть порознь — телу без души, сердцу без разума — порознь нельзя, а вместе (как выясняется) невозможно.
О том, что происходит с душой без тела и с телом без души, повествуют обрамляющие «Предложение» миниатюры (на том, что никакие это не водевили, настаиваю категорически!) — «Медведь» и «Юбилей».
Ключик, которым Бубень открыл «Медведя», прост, как всё гениальное (театральные практики, которым я про него рассказал, буквально взвыли от зависти). Исполнитель главной роли — Дмитрий Воробьёв — всего-навсего играет своего Смирнова не как водевильного, а как чеховского персонажа. Вспомните — он ведь сам себя аттестует то «тряпкой», то «нюней», то «бабой» — был поручик артиллерии, да весь вышел — «среда заела». Вот и бегает по сцене такой типичный чеховский мужичок, в котором этого самого мужского, телесного — ни на грош, зато всяких там истерик, комплексов — будьте-нате.
Чехова миниатюрного Бубень поставил как Чехова полнометражного (с «Медведем», насколько помню, эту операцию ещё никто не производил) — тут бы ему и почить на лаврах. Ан нет — в последней части своего спектакля польский режиссёр (только что раздвинувший границы русской театральной классики) совершает ещё один временной скачок — чтобы через нашего Чехова поговорить с нами о нашей современности.
Безрадостный получается рассказ — через осознанную и мучительную деградацию Ивана Ивановича Нюхина («О вреде табака») к окончательной и бесповоротной деградации героев «Юбилея». Впрочем, тут я уже бессовестно повторяю сформулированное Надеждой Александровной, а посему закругляюсь.
Dixi et animam levavi!