М. Булгаков. «Бег».
Омский академический театр драмы.
Режиссер Георгий Цхвирава, художник Эмиль Капелюш.
В спектакле Омской драмы «Бег» по Михаилу Булгакову — бег, побег, бегство совсем не главное состояние героев. Здесь не бегут, здесь падают, проваливаются, уходят, уплывают куда-то вниз, в неизвестность, может быть, в небытие. Сны, сны, сны… всего их восемь, и в каждом герои падают и падают куда-то под… Вверх по крутой лестнице бегут в финале только светлые, чистые и прекрасные Серафима (Илона Бродская) с Голубковым (Владислав Пузырников), заслужившие своей любовью высоту или, по крайней мере, надежду.
«Бег» ставить непросто. Дело, возможно, прежде всего, в том, что есть фильмы, которые исчерпывают произведение (хотя бы на какой-то период). По крайней мере, образы главных героев — а как не помнить Чарноту Михаила Ульянова, Хлудова Владислава Дворжецкого или «Парамошу» Евгения Евстигнеева? — «запечатаны» раз и навсегда в фильме Алова и Наумова. Но Георгий Цхвирава рискнул. И потому что время другое (накопились новые смыслы, ассоциации), и потому что труппа в Омском театре такая, что выдержит любое соперничество. Впрочем, ситуации соперничества в спектакле нет, он вырастает сам по себе, другой, самодостаточный, без всяких отсылок и аллюзий.
Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.
Состояние агонии. Дым, сквозь который уже едва виднеются иконописные лики православных святых на стенах огромного, во всю сцену, монастыря (художник — Эмиль Капелюш, свет — Денис Солнцев). Скрежет железа и дикое ржанье лошадей перебивают тихую красоту монастырского хора, и взмывает вдруг то пронзительно-ностальгический вальс, то — глупый в своей неуместной бравурности военный марш (музыкальное оформление — Владимир Бычковский). Это общее апокалипсическое смятение — нерв первого действия спектакля. Не столько люди, коих здесь великое множество — белые офицеры, монахи, казаки, контрразведчики — оказываются в фокусе, сколько само предсмертное состояние. Главным символом становится образ покидаемого монастыря, бросаемого на страшный произвол судьбы («Неужели не отстоишь монастырь?» — гневный вопрос стоящего на авансцене Игумена Юрия Музыченко, обращенный к белому генералу, явно акцентирован), который с грохотом и скрежетом также будто проваливается куда-то в преисподнюю, а вместе с ним туда же отправляются и Вера, и Надежда, и Россия: «И будь ты проклята во веки веков. Аминь», — отчетливо бросает ей вслед товарищ министра гибнущей страны.
Во втором действии характеры укрупняются, и судьбы людей прорисовываются подробней. Бесшабашный, не лишенный благородства симпатяга Чарнота Валерия Алексеева, хватающая жизнь «за горло» топ-модельная красотка Люська Екатерины Потаповой, скользкий, неуверенный и высокомерный одновременно Корзухин Александра Гончарука — все они — люди уже обреченные (хотя фортуна к финалу спектакля, кажется, улыбается им: разбогатевший Чарнота, блестящий взлет по социальной лестнице шикарной Люськи). И жизнь, и слезы, и любовь — позади. Актерами это тайное их, персонажей, знание передается очень тонко.
Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.
В небольших ролях здесь блистают многие звезды: Евгений Смирнов —начальник контрразведки, Моисей Василиади — Главнокомандующий, Олег Теплоухов — Артур Артурович, но центральная фигура, несомненно, Хлудов Михаила Окунева. Уже в конце первой половины спектакля в очень точно разработанном диалоге Хлудова-Голубкова, этих двух героев-антиподов, сходящихся, тем не менее, неожиданно в самом главном — в понимании, что любовь стоит всего, даже жизни, — именно вокруг фигуры Хлудова сгущается смысл спектакля. Когда он появляется во втором действии похудевший, осунувшийся, с трудом передвигающийся, уже отчетливо больной, поражает его человеческая мощь и нечеловеческая сила страдания. Страдания от того, что надо жить (он должен помочь Голубкову найти Серафиму!), когда жизнь окончательно исковеркана, и мертвый, повешенный им мальчик Крапилин (Алексей Манцыгин) — вечный укор, живее всех окружающих живых. К финалу Хлудов вообще как будто лишается движения, и в последней сцене просто сидит и произносит самые необходимые немногочисленные слова, лишь шевеля губами на застывшем лице.
Так спектакль к финалу незаметно фокусируется в одной точке, одинокой фигуре Хлудова, несущего на своих плечах всю тяжесть конца целой эпохи, культуры, жизни. В финале он не проваливается в бездну, уходит со сцены сам, и последний звук спектакля принадлежит ему. Это выстрел в висок. Уже там, за кулисами сцены и истории.
Жизнь во сне и наяву
Сам по себе факт постановки великой пьесы Михаила Булгакова «Бег» именно в Омске, ставшем в своё время одним из центров белоэмигрантского движения, да ещё и сегодня, в момент, когда споры вокруг событий Гражданской войны так обострились, — кажется безусловной закономерностью. Видимо, настало время для очередного осмысления нашей истории, нового взгляда на белое движение, на его исход и на те колоссальные потери человеческого капитала, которые, увы, невосстановимы. Правда, достоверного представления о России, «которую мы потеряли», нет абсолютно ни у кого, а многим кажется, что трагедия белого движения вообще нас мало касается, ведь всё это было очень давно, во времена наших пра-пра-дедушек, а потому не может сегодня вызвать живого эмоционального отклика. Ставшие такими несовременными понятия долга, чести, ответственности за страну, как и ностальгия, которую испытывает русский человек, выброшенный из родного гнезда, воспринимаются многими как загадочная странность, присущая героям книг и фильмов, из которых мы узнаём о далёкой истории почти вековой давности.
Нам трудно в полной мере осознать, что пьеса «Бег», окончательно запрещённая в 1934-ом году, была написана современником и о современниках, и если кто-то из прототипов пьесы Булгакова к исходу 20-х годов уже был расстрелян, то другие вполне могли худо-бедно пристроиться к новой советской реальности или влачить тяжкое существование в эмиграции.
В омской постановке эта мысль воплощена через две идущие почти параллельно истоптанные, зыбкие дощатые дороги, которые спускаются прямо к нам, в зрительный зал: сегодня здесь сидят потомки первых homo soveticus, тех, кто всё-таки выжил и не слишком пострадал в результате тотальной «разрухи в головах».
Сценографический образ омской постановки равно отвечает как булгаковскому подзаголовку («Восемь снов»), так и эпиграфу из Жуковского, который предпослан тексту пьесы:
Бессмертье – тихий, светлый брег;
Наш путь – к нему стремленье,
Покойся, кто свой кончил бег!..
Впрямую соотнести этот эпиграф с кем-либо из героев «Бега» никак не получается, но он, безусловно, выявляет лейтмотив пьесы, задаёт определённую оптику, помогающую разглядеть траектории этих загубленных человеческих судеб. Сам Булгаков становится своего рода демиургом, глядящим на мир сверху, но он не хочет делить героев, которые мечутся в угаре социальной катастрофы, на «правых» и «виноватых». Автор даёт эпиграфы каждой сцене, каждому отдельному «сну», подчёркивая эффект кошмарного бреда. В этом перевёрнутом мире блестящая петербургская дама Серафима превращается в беспомощную нищенку, готовую отправиться на панель; «дочь губернатора» бесшабашная Люська становится дорогой содержанкой, бывший университетский приват-доцент Голубков — бродячим шарманщиком, а Роман Хлудов, в недавнем прошлом крупный военачальник, превращается в страдающего от мук совести одинокого безумца. Люди теряют свой общественный статус, они вытряхнуты из привычной жизни, всех и вся перемешивает Гражданская война.
Советских цензоров смущала неоднозначность авторского отношения к героям, нежелание Булгакова ставить «окончательные диагнозы». Их не устроил ни один из четырех (!) авторских вариантов финала пьесы. Не важно, вернется Хлудов в Россию или нет, останутся ли за границей Голубков с Серафимой – сама атмосфера пьесы противоречила новому советскому стандарту, предписывающему делить людей на «наших» и «ненаших». Для эпохи становления пролетарской культуры «Бег», конечно, представлял слишком сложную конструкцию, и судьба пьесы была предопределена мнением вождя, учителя и главного рецензента И.В. Сталина, который в письме 1929-го года поддержал одного из врагов и антагонистов Булгакова: « … «Бег» есть проявление попытки вызвать жалость, если не симпатию, к некоторым слоям антисоветской эмигрантщины — стало быть, попытка оправдать или полуоправдать белогвардейское дело». Так что надежды Максима Горького, который, как он сам уверял, увидел в «Беге» искромётную комедию о белогвардейцах и даже предвещал пьесе «анафемский успех», не оправдались.
Уже в первой сцене театр даёт нам картину мира, погибающего в огне катастрофы. В выгорающей на наших глазах монастырской церкви чудом остаются лишь несколько сбитых, стёртых, исцарапанных фресок с некогда прекрасными ликами, на фоне которых вскоре высвечиваются большой циферблат, а позже — фигуры повешенных. Случайные предметы, постепенно заполняющие сцену, создают агрессивную среду, которая всё же не в состоянии забить неугасимый свет, исходящий от многовекового культурного слоя, от этих поруганных икон. Используя свет и видео, замечательный сценограф Эмиль Капелюш в соавторстве с петербургским видеохудожником Александром Малышевым создают прозрачный воздушный занавес, который колышется в воздухе, составляя живую взвесь из латинского текста с наплывающими на него арабскими письменами. Так транслируется эффект миража, сновидения, когда события набегают одно на другое, подобно окрашенным кровью волнам прибоя. Так театр уходит от излишних бытовых подробностей и банального обозначения мест действия (Крым, Константинополь, Париж, опять Крым…). Церковное песнопение, народная музыка, грохот взрывов, призывы муэдзина, стон русской шарманки, — все эти звуки дополняют эффект зыбкой ирреальности, заданный драматургом.
Постановщик спектакля Георгий Цхвирава всегда отличался смелостью выбора и вкусом к хорошей литературе: достаточно вспомнить хотя бы его спектакль по пьесе Николая Эрдмана «Самоубийца»,- одну из первых постановок этой пьесы в стране, осуществлённую на сцене Омской драмы в восьмидесятых годах. Взять в работу пьесу Булгакова «Бег» — уже отважный поступок. Сегодня вряд ли кто-нибудь станет сравнивать омский спектакль с ленинградской постановкой 1958-го года в Пушкинском театре, где Хлудова играл Николай Черкасов, а Чарноту – Леонид Вивьен, или с московским спектаклем Андрея Гончарова (1978), где роль Хлудова исполняли Армен Джигарханян и Александр Лазарев. А вот советский фильм Алова и Наумова (1970) с его потрясающим актёрским ансамблем — вспомнят наверняка. Разве Хлудов может быть другим, кроме как в исполнении Владислава Дворжецкого? Разве можно переиграть Евгения Евстигнеева (Корзухина) и Михаила Ульянова (Чарноту)? Или зажигательную Татьяну Ткач в роли Люськи? Ну как с ними теперь тягаться? Ничуть не пытаясь опровергать или же копировать классическую интерпретацию, актёры омской труппы проживают жизни булгаковских персонажей предельно подробно, «здесь и сейчас», опираясь на лучшие традиции психологического театра и демонстрируя добротный уровень реалистической игры. Здесь нет фантасмагории, и не во снах живут эти герои, а вполне себе наяву, — и из зала эта жизнь выглядит более чем достоверной.
Однако соответствует ли это авторской стилистике Булгакова и тому образному строю, который задан сценографией, — вот в чём вопрос. Ученику М. О. Кнебель Георгию Цхвираве всегда претило увлечение новомодными приёмами, избыточной зрелищностью, его достоинства – в абсолютном доверии к первоисточнику и в глубине прочтения. Возможно, кому-то покажется, что в своей интерпретации булгаковского «Бега» режиссёр проявил ненужный пиетет, излишнюю деликатность, из-за которой не слышно его собственного авторского высказывания. Впрочем, существует мнение, что пьесы Булгакова в принципе противопоказаны режиссёрскому театру, ибо дают слишком мало возможностей для трактовок и, по словам Марины Давыдовой, «прямо-таки прижимают режиссёра к стенке».
Без сомнения, каждый из актёров Омской драмы (а в спектакле занята едва ли не вся труппа) – яркая личность. И, скорее всего, содержание новой постановки будет меняться в первую очередь за счёт «укрупнения» главных персонажей пьесы: Хлудова (Михаил Окунев), Серафимы (Илона Бродская), Голубкова (Владислав Пузырников), Люськи (Екатерина Потапова). У каждого актёра свой путь и своя дистанция, и не о каждом, подобно Александру Гончаруку (в роли Парамона Корзухина), Олегу Теплоухову (тараканий царь Артур), Евгению Смирнову (начальник контрразведки) или Валерию Алексееву (генерал Чарнота), можно уже сейчас сказать, что они достигают оптимального уровня исполнения.
Помимо театральных впечатлений, публику ждёт ещё замечательная выставка в фойе, на которой зрители могут увидеть фотоснимки столицы Белой России – Омска, каким он был в эпоху Верховного правителя. Тут и особняк Батюшкина, в котором жил адмирал Колчак, и корабль, на котором плыл Александр Васильевич, и чудесный портрет его гражданской жены Анны Тимирёвой. И могила в Иркутске, где по постановлению военно-революционного комитета большевиков он был расстрелян в ночь с 6 на 7 февраля 1920 года. Впрочем, и здание Омского театра тоже может быть экспонатом: в нём, по свидетельству историков, в 1919 году в честь А. В. Колчака был устроен концерт, на котором присутствовал и сам адмирал …
Но только вдохновение артистов в состоянии сместить акцент с наших маленьких топонимических радостей в область вечных нравственных вопросов, и только театру дано показать живых людей в вихре ужаса, снов, слёз и фарса. Ведь именно сцена способна динамично и зримо воссоздать атмосферу особого этического напряжения, составляющего нерв многослойной булгаковской пьесы, в которой людям приходится платить такую немалую цену за свои убеждения.
Светлана Нагнибеда, Омск
В «Беге» Пушкинского театра Чарноту играл Ю.В.Толубеев, а Л.С.Вивьен был постановщиком.
Летопись жизни и творчества Л.С. Вивьена. В кн. Леонид Сергеевич Вивьен: Актёр. Режиссёр. Педагог. — Л., Искусство, 1988, с.339:
1958 Июнь: «…Один раз сыграл роль Чарноты. Откликов в прессе на спектакль в то время не последовало. «
У меня вопрос, к знатокам. В художественном фильме «Бег» Алова и Наумова есть монолог генерала Чарноты в «Седьмом сне» после игры с Корзухиным, «… Когда Вас поведут в рай, я буду сидеть там у ворот и передо мной будет лежать шляпа. Я буду сидеть там тысячу лет и просить… И никто не подаст!…» Я у М.А. Булгакова не нашла в тексте, ни в одной редакции, может это было в рукописях и не издавалось или это написали сценаристы вместе с Е.С. Булгаковой? Если Вы знаете напишите ответ!!!
С уважением, Климанова Наталья