«Не приедет Питер в Питер», — это была такая печальная советская шутка про нереальность приезда в Питер — Питера Брука.
Теперь круче. Не приедут Римас, Дима, Иосиф, Боря, Марфа… Из Москвы не приедут, не из Парижа. Из Парижа теперь не приедет никто. И из Балтии тоже. Не приедут любимцы фестиваля Эльмо, Алвис, Римас, Оскарас… И это логично. Но из Москвы? С Сахалина? Из Ярославля?..
Фестиваль Балтийский дом отменил приезды не только «Бориса» Крымова и «Ангелы пошли покурить» Райхельгауза, но и «Горку» Марфы Горвиц и спектакль «Циолковский» Бориса Павловича — об отце русской космонавтики.
А теперь не приедет и «Война и мир» Туминаса.
Что сработало — пост в телеграмм-канале «замполита Кретовой» (об этом мы писали), страх, как в «Ревизоре», самих устроителей Балтдома, действовавший на опережение, распоряжение губернатора Беглова — неизвестно. Сведения расходятся, репрессивной машине, в бак которой залит растворенный страх, свойственно работать закулисно, а чиновникам со времен Гоголя — трусить, как бы чего не вышло, а уж если они чиновники от культуры — тем более.
Когда сняли с афиши «Циолковского» Бориса Павловича — стало совсем мерзко. Как будто Ярославский театр вез «Юдифь», а не спектакль о калужском гении.
Кресло Римаса Туминаса перед театром.
Фото — архив театра.
Когда отменили «Войну и мир» — стало даже смешно. У Балтийского дома стоит стул Римаса Туминаса. Это был его ДОМ. Вахтанговский театр был его ДОМ в еще большей степени… Уберите уже стул, что ли…
В общем, ВЫ ИХ НЕ УВИДИТЕ. А потому остается только читать о них. И то — не обо всех: сахалинскую «Горку» и «Ангелов» мы только собирались рецензировать.
А «Борис», «Война и мир», «Циолковский» в текстах остались.
Публикуем ссылки на рецензии.
Л. Толстой. «Война и мир». Театр им. Евг. Вахтангова.
Режиссер Римас Туминас, художник Адомас Яцовскис.
Туминас ограняет и обрабатывает роман чисто театральным, пластическим, почти балетным, иногда ораториальным способом. Всегда — ритмизированно-музыкальным. Он переводит текст в безмолвные гротескные мизансцены, в иронические скульптурно-статуарные композиции. Или, напротив, взвихряет его: пробежки-порхания-пролеты-прыжки… Это явный «литовский след»: худые, невесомые, прыгучие женщины-птицы — фирменный росчерк того литовского театра, который мы любили и любим. Они летали у Някрошюса черными галками-воронами-сороками, подбирая простые темные юбки. Они давно летают и у Туминаса, но он дает им легкие крылья-шарфы, длящие движение струящиеся подолы, и птицы у него — белые: чайки-голубки, иногда пастельные сойки…
Сцена из спектакля «Война и мир».
Фото — Юлия Губина.
Переводя язык Толстого на язык сцены, Туминас дает волю языку тел, нечаянностям впопыхах, локтям, ладоням, мимическим штрихам, комической экзальтации, пунктирам, резким взмахам рук, моментальным стоп-кадрам, синкопированным ритмам речи, складывающимся в партитуру музыкально-эксцентрического существования каждого персонажа. Распевно-тверда в совершенно небытовых интонациях трагическая, усталая, в сущности несчастливо прожившая графиня Ростова — Ирина Купченко. Иначе распевны кроткие интонации неожиданно хрупкой и робкой княжны Марьи — прекрасной Екатерины Крамзиной (а Полину Чернышову я, увы, не видела).
Спектакль пропитан музыкой, каждая его секунда подзвучена (композитор Гиедрюс Пускунигис, а также Керубини и «Херувимская песнь» Чайковского), а на эмоциональных пиках он взмывает вальсом. И хотя вальс этот вполне можно принять за музыку Латенаса, все же как не хватает здесь полноценного Фаустаса Латенаса, надувавшего паруса спектаклей, а не только — шлейфы и шарфы, не хватает его лейттем, как это было в «Онегине» со «Старинной французской песенкой». Но спасибо и за несколько его мотивов, вкрапленных в спектакль!
Марина Дмитревская. Люди воздуха на пути к земле
Сцена из спектакля «Циолковский».
Фото — архив театра.
Б. Павлович. «Циолковский». Театр им. Ф. Волкова (Ярославль).
Режиссер Борис Павлович, художники Мария Лукка, Александр Мохов.
Постановка Бориса Павловича будто состоит из двух отдельных, созданных в разных ключах частей. Первый акт — вполне реалистическая неторопливая зарисовка из жизни гимназического учителя. Исполняющий главную роль актер Илья Варанкин — сухощавый, в круглых очках, с застенчивой улыбкой — тут очень похож на самого Павловича, отчего знающим режиссера лично трудно отделаться от мысли о чертах автопортрета в этой работе. Вообще скромный провинциальный учитель, несущий свет знания в дремучие массы, — тип очень близкий культуртрегерской, просветительской позиции Павловича. Поэтому протагонист, несмотря на все его чудачества, тут выведен с большой долей нежности и симпатии.
В живописном прологе он едет на велосипеде вдоль улиц патриархальной сонной Калуги, будто нарисованных мелом на движущейся карте-проекции. И ты думаешь, что родина Циолковского в очередной раз много потеряла от того, что этот спектакль появился и идет не там. Впрочем, и самого ученого при жизни земляки не слишком ценили, считали фриком, сумасшедшим профессором. Так и в спектакле начальство гимназии очень смешно прячет «неправильного учителя» от внезапно нагрянувших гостей из столицы — знаменитого уже химика Дмитрия Менделеева и авиатора Николая Жуковского, специально приехавших познакомиться со странным изобретателем-самоучкой, который в одиночку и без должной научной базы, пользуясь лишь старыми школьными учебниками, совершил важные открытия в области аэродинамики. Это ключевое для сюжетного развития событие придумано авторами спектакля. Но Менделеев со своей широкой бородой и графинчиком фирменной сорокаградусной в исполнении Николая Лаврова выглядит так достоверно, что поверишь не только в его давний визит в Калугу, но и в физическую материализацию на сцене здесь и сейчас.
Марина Шимадина. Циолковский внутри и снаружи
Сцена из спектакля «Борис».
Фото — архив театра.
«Борис». По мотивам исторической драмы А. С. Пушкина «Борис Годунов». Музей Москвы.
Режиссер Дмитрий Крымов, сценограф и художник по костюмам Анна Гребенникова.
Перепады от многолюдства — к пустоте в пространстве Бориса. Только что вились у фуршетного стола его бояре в отечественном трикотаже — и как-то невзначай перетекли за цементные колонны, в неигровое поле, вальсируя с партнершами из хора «Замоскворечье». Вдоль линии этих молчаливых наблюдательниц Борис медленно пройдется однажды с ручным софитом, в поисках подходящего лица — и, отыскав одно, положит голову в ладони пожилой женщины, чтобы гладила долго-долго. Режиссерское авторство дрейфует сегодня в зоны тягостной безударности, похожей на растягивание жил, — а броской визуальной лексике оставлен лишь минимум. И весь вечер к серым колоннам будто прибивает волной вальс пожарников — из не виденного мною спектакля Анатолия Эфроса «В день свадьбы». Там, в преддверии финала, самодеятельный оркестр все играл и играл фальшиво, нестройно — а гости переминались в тревоге у стола с бутафорской снедью.
Лидия Тильга. Были ли там окна?
Сцена из спектакля «Ангелы вышли покурить».
Фото — Игорь Червяков.
О. Маслов. «Ангелы вышли покурить». Театр «Школа современной пьесы» (Москва).
Режиссер и сценограф Иосиф Райхельгауз.
На сцене то и дело схлестываются в споре атеист и человек верующий, каждый рассуждает о боге, о нравственном законе в меру личной потребности задать свой вопрос, поделиться переживаниями и быть услышанным. В репликах героев мы слышим гнев, просьбы, благодарность, вопросы. Этот спектакль, несмотря на религиозные коннотации — в первую очередь, о человеке: о его сущности, слабостях, страстях, о его пути к вере, о поиске бога вокруг и внутри себя. Вместе с тем, «Ангелы» — это отнюдь не монотонная поучительная философская история (как можно было бы ошибочно подумать, мол, название и тематика обязывают), это живая бытописательная картина, в которой немало юмора, конфузов, искренних человеческих эмоций и порывов. Это «житие обычного человека», простого смертного, грешного работяги Паши.
Алена Азаренко. Житие Паши: в ШСП «Ангелы вышли покурить»
Сцена из спектакля «Ангелы вышли покурить».
Фото — Сергей Красноухов.
А. Житковский. «Горка». Сахалинский Международный театральный центр им. А. П. Чехова (Чехов-центр).
Режиссер-постановщик Марфа Горвиц, художники-постановщики Ксения Перетрухина, Алексей Лобанов
Перед нами воспитательница Анастасия Шмарина (Алла Кохан), которую, кажется, окончательно достала собственная жизнь. Ее парень — сварщик, она живет с ним или от безысходности, или из-за боязни одиночества. У него все четко и ровно, жизнь через сварочные очки как по учебнику: аккуратно сложенные вещи, планы на вечер, визуализация отпуска. Она же полная его противоположность, ее жизнь — это сплошная эмоция, апатия и негатив с резковатой лексикой. Настя не задает себе сложные вопросы, она просто делает то, к чему привыкла, при этом в поступках, она руководствуется не логикой, а сиюминутными порывами. Героиня просто плывет по реке жизни, в которой ее пытается утопить то медсестра детсада, то директриса, то родители мальчика Озода, однажды вечером не забравшие его домой.
Позор!