III Межнациональный театральный фестиваль «Сообщение»

Фестиваль национальных театров «Сообщение» проводится в Кудымкаре третий раз — казалось бы, небольшой срок. Но он уверенно обретает свое собственное лицо, и это касается не только фирменного коми-пермяцкого гостеприимства и уже традиционных капустников в конце каждого фестивального дня, но и формулирования темы (сейчас — «Время выбора»), тщательного отбора спектаклей с серьезной репутацией (программный директор Глеб Ситковский), расширения географии национальных коллективов. Но нынче вот не смогли приехать белорусы, что сделало портрет фестиваля неполным.

Сцена из спектакля «Зарни инь. Золотая баба».
Фото — архив фестиваля.

Программа открылась, совершенно справедливо, внеконкурсным спектаклем «Зарни инь. Золотая баба» (Коми-Пермяцкий национальный драматический театр) — эпической фреской по мотивам коми-пермяцкого фольклора: мощный визуальный заряд (художник Любовь Мелехина), своеобразие «языческой» хореографии (режиссер Ирина Ткаченко) и почти магическое звучание коми-пермяцкого языка. Последующие три конкурсных спектакля (из шести) тоже игрались на национальных языках (татарском и башкирском), вносящих особую подлинность в сложную структуру сценических построений.

Сцена из спектакля «Шобага (Жребий)».
Фото — архив фестиваля.

Буинский драматический театр (о нем недавно писала в «ПТЖ» Татьяна Тихоновец) собрал вербатимные монологи-истории из жизни деревенских бабушек и режиссер Тимур Кулов соединил их в спектакль «Шобага (Жребий)». Шесть старушек (играют молодые актрисы) собрались в доме своей умершей подруги, чтобы по обычаю просидеть с ней ночь перед похоронами. Очень узнаваемые в своих тяжелых пальто, шалях, валенках, они расположились на табуретках в пространстве черной сцены: спереди — бесконечный полосатый половик, сзади — лоскутная занавеска, за которой лежит покойница (художник Раиль Садриев, художник по костюмам Римма Кулова). Ночь проходит в воспоминаниях: молодость, любовь, труд. Каждая выходит на авансцену в луч света и молодеет на глазах, проживая за считанные минуты собственную жизнь. А из этих отдельных жизней складывается жизнь народа, страны, портрет времени. И жребий — шобага — у них общий. Каждой выпали нелегкие испытания: война, голод, потери, одиночество. И когда, казалось бы, уже ничего не осталось, они встряхивают головой: «Мы очень весело жили!» И запевают песню. Казавшиеся вначале одинаковыми, женщины вдруг оказываются совсем разными — одна веселая, другая саркастичная, третья восторженная и т. д. Они подсмеиваются друг над другом, исповедуются, выясняют отношения. Время от времени оживает старый приемник, внося толику абсурда в бытовую, казалось бы, историю. Но чем ближе к финалу, тем более небытовой становится атмосфера спектакля. И неожиданно выходит из-за занавески умершая подруга, чтобы присоединиться к сообществу. И тогда мы понимаем, что старушки уже ТАМ, за чертой. Им всем пора уходить, хотя одна еще продолжает цепляться за недошитое лоскутное одеяло (надо же что-то оставить после себя). Они снимают с себя тяжелые бренные одежды и налегке, медленно уходят куда-то туда, где открывается кусочек светлого рая для всех трудившихся и терпевших на этой земле. И умирать не страшно.

Сцена из спектакля «Кѳзге сере. (Королевство кривых)».
Фото — архив фестиваля.

Спектакль «Кѳзге сере. (Королевство кривых)» Альметьевского драматического театра (о нем «ПТЖ» писал подробно) режиссера и художника Антона Федорова во многом противоположен «Шобаге». Их объединяют размышления о советском прошлом нашей страны, которые неизбежно приводят к диалогу с настоящим. Авторы альметьевского спектакля отсылают зрителей в «Королевство кривых зеркал», где все наоборот (символом государства становится университет с усатым ректором). В этот искаженный мир попадает девушка Оля и тщетно пытается найти своего знакомого, а потом пропадает и сама. Для мира «зазеркалья» создан жесткий формальный образ: серая стена с огромной пастью и искривленные люди-животные (медведи, вороны, белки), которые протанцовывают свой странный обреченный танец. Сложная, диссонансная музыка В. Мартынова (оркестрик на сцене) подпитывает и во многом определяет этот образ. Мы знаем прекрасно, чем закончится путешествие героини, и потому сюжет превращается в череду встреч, лишенных всякой надежды. Это все более замедляет действие, заставляя его двигаться по кругу. В финале Оля исчезает в зубастой пасти, а по заднику ползут списки репрессированных. В этот момент у зрителя должно бы перехватить горло — а не перехватывает. Уж очень умозрительное получилось построение. Хотя не отпускает мысль: а может ли повториться сейчас эта история?

Сцена из спектакля «Амеля».
Фото — архив фестиваля.

Башкирский академический театр драмы им. М. Гафури тоже обращается к истории — в спектакле «Амеля» по роману Николая Крашенинникова (художественный руководитель постановки Айрат Абушахманов, режиссер по пластике Алина Мустаева, художник Екатерина Малинина), но это история более ранняя, дореволюционная. Амеля — башкирская девушка, воспитанная в русской культуре и вере. Но зов крови оказывается сильнее, и она возвращается в степи, желая разделить судьбу своего народа. В спектакле звучит аутентичная музыка на национальном инструменте, башкирское пение. Большое место занимает хореография — как национальная, так и классическая и современная. Роль Амели раскрывается Гульнарой Казабаевой в основном через профессионально исполненный хореографический рисунок. Так явлен ее внутренний мир, где сталкиваются две стихии — национальная (природная) и европейская (полученная от образования и воспитания). В спектакле трогательные интонации Амели и ее дядюшки перемежаются с суховато-повествовательными обертонами рассказчицы Анны Петровны, перебиваются торжественными вальсами, сопровождаются башкирскими мелодиями и уходят в эпическое звучание финала.

«Войцек» Бюхнера (Коми-Пермяцкий национальный драматический театр) играется на русском языке. Но в характере главного героя — каким его играет Виталий Вычигин — есть что-то неистребимо коми-пермяцкое. Закрытость, внешнее смирение, когда внутри двигаются какие-то жернова, а мозг и чувства кипят, медленное накопление ярости, вызревание решения у нас на глазах — взрыв, и снова отсутствие энергии, замирание. Он — маленький человек, не могущий ни осмыслить, ни выразить того, что с ним происходит. Войцек медленно пережевывает гороховую кашу, и мы физически ощущаем, как тяжело ее глотать. Он вообще до поры до времени очень послушен и терпелив, хотя живет каким-то предчувствием катастрофы. Мария и ребенок — единственное, что как-то подпитывает его веру в справедливость и разумность мира. Это его последний оплот. Но когда Мария ему изменяет, мир Войцека рушится. Режиссер Юлия Беляева и художник Любовь Мелехина создают на сцене холодное, голое пространство, облицованное белым кафелем. Вода, налитая в тазы и ванны, может охладить, но не очистить. Неслучайно женщины без конца стирают здесь белье (кап-кап — стекает вода), как будто стремятся отмыть грешный, падший, грязный мир. В этом помещении, похожем на виварий и морг одновременно, человек — лишь подопытная крыса. Руководит опытами сухая докторица с улыбкой гиены (острая работа Ярославы Ульяновой), перед ней пасует даже капитан (брутальный Александр Федосеев), которому ничто человеческое не чуждо. Остальные — маски, населяющие мир за ширмами. Там идет постоянная возня — пение, звуки соития, змеиное шипение сплетни, — и время от времени мир этот вырывается на простор, захватывая все пространство своим лихорадочным весельем. И вот уже Мария, такая живая и настоящая (Валерия Симакова), подчиняется ритму этого балагана. А усталый балаганщик с подведенными глазами (явная отсылка к «Кабаре» Боба Фосса) вновь заводит свою шарманку, чтобы продемонстрировать животную сущность человека. Нет утешения. Нет Бога. И единственное, что может сделать маленький Войцек при данном раскладе — попытаться спасти душу Марии, вырвать ее из этого скотского мира, не отдать. Он убивает ее тихо, почти торжественно. А потом забивается в цинковую ванну с водой, где ему уже не очиститься, не отмыться.

Сцена из спектакля «Войцек».
Фото — архив фестиваля.

«Чернобыльская молитва» Никитинского театра из Воронежа (о ней «ПТЖ» писал не раз; режиссер Дмитрий Егоров, художник Константин Соловьев) — как ожог. Почти физический, когда вдруг включаются все источники света разом. Они бьют тебе в лицо, слепят, заставляя прятаться от этого беспощадного излучения. И тогда ты можешь представить себе хотя бы крошечную часть того шока и ужаса, что испытали оказавшиеся в Чернобыле люди. А негромкие, почти спокойные голоса рассказчиков (особенно в прологе и эпилоге спектакля) приближают их к нам, делают собеседниками, с которыми ты вступаешь во внутренний диалог, иногда в спор, пытаясь представить: а ты бы что сделал на их месте? Каждый делает свой выбор, даже если кажется, что его нет.

Об огорчительном. Завершал фестивальную программу Пермский театр «У Моста» с «Мачехой Саманишвили» в обработке Бориса Рацера и Владимира Константинова (режиссер и художник Сергей Федотов). Билеты разлетелись, как горячие пирожки. Ничего не имею против зрительской радости, но в концепцию фестиваля «Рацер и Константинов» не вписались. В повести Клдиашвили тоже есть серьезная тема выбора, но здесь решается она быстро, легко и весело. Дело даже не в выбранном жанре, а в том, что спектакль как будто зависает между попыткой «по-настоящему» сыграть грузинские реалии и характеры (вай мэ!) и условностью «ненастоящей» лошади и «ненастоящих» музыкантов, которые вовсю притворяются настоящими, между гротескными танцами старух (просто Гойя!) и накатанностью как будто с горки катящегося спектакля, не дающего возможности актерам посмотреть партнеру в глаза, услышать друг друга. Наименее этому подвержены исполнители главных ролей Владимир Ильин и Регина Шнегирь, но у них нет возможности переломить общую тенденцию. Ну и, конечно, имитация грузинского акцента режет ухо после настоящей татарской, башкирской, коми-пермяцкой речи.

Каждый из театров ищет свой путь, и фестиваль дает возможность сверить часы и вовремя подвести стрелки. Фестиваль окончен. Уже можно сказать, что серьезный разговор о человеческом выборе (как и выборе театра) состоялся — на разных языках, разном материале, разными художественными средствами.